Вальтер Скотт - Карл Смелый
— Какого-нибудь подобного тебе дурака, — сказал Рудольф, толкнув в это самое время ногой Филипсона, чтобы сделать его внимательным к ответу, но это напоминание было не нужно, потому что Артур ожидал этого ответа с наивеличайшим волнением.
— Клянусь Святым Марком, — вскричал Сигизмунд, — это была родственница наша, Анна Гейерштейнская.
— Не может быть! — возразил швейцарец.
— Я бы и сам сказал то же, — подхватил Сигизмунд — так как я полюбопытствовал осмотреть ее комнату, прежде чем она пришла туда, и увидел, что ее приготовили так, что хоть сама королева или какая-нибудь принцесса могла бы спать в ней; для чего же ей оставлять такую спокойную комнату, где она была охраняема находящимися вокруг нее друзьями, и идти шататься ночью по лесу?
— Может быть, — сказал Рудольф, — она только выходила на мост посмотреть, какова погода?
— Нет, она возвращалась из лесу. Я видел, как она подошла к мосту, и хотел было порядком ее огреть, полагая, что это дьявол, принявший на себя ее образ. Но я вовремя сообразил, что бердыш мой не березовый прутик, которым можно стегать ребят, и если бы я убил Анну, то вы бы все на меня рассердились и, по правде сказать, я бы сам на себя очень досадовал, потому что хотя она иногда и подшучивает надо мной, но дом наш сделался бы очень скучным, если бы мы ее потеряли.
— Осел! Ну что бы тебе хоть поговорить с этим привидением, или с дьяволом, как ты его называешь?
— Этого-то я и не сделал, господин гауптман. Отец мой всегда сердится на меня, если я говорю, не подумавши, а в эту минуту я был не в состоянии ни о чем думать. Да и времени не имел на это, потому что она промчалась мимо меня, как снежный вихрь. Я пошел за ней в замок и начал звать ее так громко, что разбудил всех спящих; они бросились к оружию, и оттого произошла такая тревога, как будто бы Арчибальд Гагенбах стоял тут с мечом и копьем своим. В эту минуту сама Анна вышла из своей спальной, столько же встревоженная и перепуганная, как и каждый из нас! Она начала уверять, что во всю ночь не выходила из своей комнаты, и на меня же обратился весь стыд, как будто я могу запретить домовым прогуливаться. Но я порядком отделал ее, увидев, что все против меня восстали. «Сестрица, — сказал я ей, — всем известно, из какого рода вы происходите, поэтому предупреждаю вас, если вам вздумается послать ко мне своего двойника, то пусть он наденет себе на голову железную шапку, потому что я угощу его со всего размаху швейцарским бердышем, в каком бы виде он мне ни представился».
Все закричали: — Стыдись! стыдись! — и отец мой прогнал меня опять к моему месту, точно старую дворовую собаку, пришедшую из своей будки погреться у огня.
Рудольф отвечал ему с холодностью, близкой к презрению.
— Ты заснул на часах, Сигизмунд, чем очень провинился против воинских уставов; заснув, видел все это во сне. Счастье твое, что Бидерман об этом не догадался, а то бы вместо того, чтобы прогнать тебя обратно на часы, как ленивую дворовую собаку, он бы отослал тебя, как ненадежного человека, домой в Гейерштейн, как это случилось с бедным Эрнестом за несравненно меньшую вину.
— Эрнест еще не отправился, — сказал Сигизмунд, — и я думаю, что он может вместе с нами вступить в Бургундию. Однако я прошу тебя, гауптман, поступить со мной не как с собакой, а как с человеком, и прислать кого-нибудь ко мне на смену, вместо того чтобы болтать здесь на ночном холоду. Если завтра нам будет работа, то не худо бы закусить и заснуть немножко, ведь я здесь стою уж битых два часа.
При этих словах молодой великан ужасным образом зевнул, как бы желая доказать этим основательность своего требования.
— Закусить и заснуть? — повторил Рудольф. — Целого жареного быка и сна Семи-Спящих едва ли было бы достаточно для того, чтобы возвратить тебя в привычное состояние. Но я твой приятель, Сигизмунд, и потому тотчас прикажу сменить тебя, чтобы ты мог поспать, не тревожимый никакими химерами. Ступайте, молодые люди (сказал он прочим, которые в это время подошли), ступайте отдохнуть; англичанин Артур и я донесем Бидерману и знаменосцу о благополучном завершении нашего обхода.
Отряд вошел в замок, и составляющие его отправились к спящим своим товарищам. Рудольф схватил Артура за руку и между тем, как они входили в привратницкую, шепнул ему на ухо.
— Вот странный случай! Как ты думаешь, донести ли нам о нем депутатам?
— Предоставляю это тебе, так как ты начальник нашей стражи. Я исполнил свою обязанность, донеся тебе о том, что я видел или что мне показалось; теперь твое дело рассудить, что из этого следует довести до сведения Бидермана; скажу только, что так как это обстоятельство касается чести его семейства, то оно должно быть ему известно.
— А я не вижу в этом необходимости, это не может иметь влияния на нашу общую безопасность. Я лучше переговорю об этом с Анной.
Это последнее намерение столько же показалось досадным Артуру, сколько предложение вовсе умолчать о таком щекотливом деле доставило ему удовольствие. Но досада его была такого рода, что он счел за нужное скрыть ее и потому отвечал, стараясь показать наивозможное хладнокровие:
— Поступите так, господин гауптман, как внушит вам ваше чувство долга и деликатности. Что касается меня, я буду молчать об этом чудном ночном происшествии, которое становится еще удивительнее после донесения Сигизмунда Бидермана.
— А также и о том, что ты видел и слышал относительно наших базельских союзников? — спросил Рудольф.
— Об этом я уж, конечно, умолчу; разве только сообщу отцу моему об опасности, которой подвергнутся его пожитки, будучи осмотренными и захваченными в Ла-Ферете.
— Это бесполезно, — сказал Рудольф, — я головой моей отвечаю за целость всего, ему принадлежащего.
— Благодарю тебя от его имени, но мы люди миролюбивые, которым гораздо желательнее избежать ссоры, чем подать к ней повод, даже и в таком случае, если бы мы были уверены, что она кончится в нашу пользу.
— Это чувства купца, а не воина, — сказал Рудольф с неудовольствием, — впрочем, это касается собственно вас, и вы можете поступать, как вам заблагорассудится. Только помни, что отправляясь в Ла-Ферет без нас, вы подвергаете опасности не только имущество, но и жизнь свою.
При этих словах они вошли в зал, где находились их спутники. Бывшие с ними в обходе улеглись уже подле спящих своих товарищей в конце залы. Бидерман и бернский знаменосец выслушали донесение Донергугеля, что обходы его до двенадцати часов и после полуночи возвратились благополучно, не встретив ничего опасного или подозрительного. После чего Рудольф, завернувшись в плащ, лег на солому, с тем счастливым раывнодушием к удобствам ночлега, с той поспешностью воспользоваться часом отдохновения, которые приобретаются деятельной, суровой жизнью, и через несколько минут заснул крепким сном.
Артур оставался еще некоторое времея на ногах, чтобы внимательно осмотреть дверь комнаты Анны Гейерштейнской и подумать о чудных приключениях прошедшего вечера; но они спутывались в его воображении в такой таинственный хаос, среди которого он ничего не мог постигнуть, и необходимость тотчас переговорить с отцом дала другое направление его мыслям. Он должен был осторожно и секретно исполнить свое намерение. Для этого он лег подле своего отца, которому из гостеприимства, оказываемого ему постоянно со времени знакомства их с добродушным Бидерманом, постлали постель в самом удобном месте комнаты и несколько отдельно от других. Старик крепко спал, но проснулся от прикосновения сына, который с величайшей осторожностью шепнул ему по-английски, что он желает сообщить ему по секрету о весьма важном деле.
— Не напал ли на нас неприятель? — спросил старик. — Не вооружиться ли нам?
— Нет, — отвечал Артур, — прошу вас не вставать и не поднимать тревоги, это дело касается одних только нас.
— Говори скорее, сын мой, я слишком привык к опасностям для того, чтобы их бояться.
— Это дело заслуживает того, чтобы о нем хорошенько подумать, — сказал Артур. — В продолжение моего обхода я узнал, что Ла-Феретский губернатор намерен захватить наши пожитки и товары под предлогом взыскания пошлины для герцога Бургундского. Меня также уведомили, что наша стража из швейцарской молодежи решилась воспротивиться этому насилию и надеется в том успеть.
— Клянусь Святым Георгом, этому не бывать, — сказал старый Филипсон; — мы бы дурно отплатили за гостеприимство Бидерману, подав буйному герцогу предлог к войне, которой этот достойный старик так сильно желает избегнуть. Всякую пошлину, хотя и несправедливую, я охотно заплачу; но беда, если отнимут у меня мои бумаги. Я и прежде немного опасался этого и оттого неохотно принял предложение присоединиться к отряду Бидермана. Теперь мы должны с ним расстаться. Этот хищный военачальник, верно, не осмелится оскорбить посольство, отправляющееся ко двору его государя, под защитой международных прав, но я предвижу, что если мы при нем останемся, то это послужит ему предлогом к распре, одинаково приятной как для хищного права Гагенбаха, так и для воинственного духа этих молодых людей, которые ищут только случая назвать себя оскорбленными: мы не доставим им этого случая. Мы отделимся от депутатов и подождем сзади, пока они проедут далее. Если этот фон Гагенбах не самый безрассуднейший из людей, то я найду средство его удовлетворить в том, что касается нас одних. Теперь я разбужу Бидермана и сообщу ему наше намерение.
