Элисон Уэйр - Плененная королева
Все засмеялись, даже Алиенора. Потом она заметила, что на столе нет салфеток, и опять скривилась.
– Позови сюда стольника, – велела она слуге, когда король сел рядом с ней.
Он скорчил гримасу и ухмыльнулся при виде мгновенно появившихся относительно чистых салфеток, которые были тут же разложены по столу.
– Что тебе угодно еще, миледи? – полушутя спросил король.
– Больше ничего, спасибо. С нетерпением жду изысканных блюд, приготовленных для меня, – ответила Алиенора, вспоминая зеленое, дурно пахнущее мясо, что ей подали в прошлый раз, когда она обедала в дворцовом зале. Даже чесночный соус, призванный сгладить омерзительное впечатление от этой еды, не смог скрыть отвратительный вкус и запах. Но сегодня, заверил ее муж, она получит кушанья, достойные королевы.
Появились старший дворецкий и его подчиненные с большими графинами вина, в которых плескалась густая темная жидкость неопределенного цвета – ее-то и налили в кубок Алиеноры. Она осторожно попробовала. Жидкость была отвратительная, маслянистая и вонючая, с привкусом чего-то горелого. Чуть ли не грохнув кубком об стол, королева решила, что лучше выпьет хорошего вина из ее города Бордо, когда вернется в свои покои. Рядом с ней король жадно опустошил свой кубок, но она обратила внимание, что Бекет тоже не стал пить. Его тонкие губы чуть скривились в отвращении. Алиенора уже не в первый раз замечала, что они с Бекетом во многом родственные души.
Первое блюдо было приготовлено из дикого кабана, которого Генрих убил на охоте этим утром, так что мясо оказалось свежим и лишь слегка подгорело. Второе блюдо состояло из протухшей форели. Алиенора почувствовала душок и отпрянула в отвращении.
– Рыба не может лежать больше четырех дней! – воскликнула она.
– Кажется, она немного не того… – сказал Генрих, отправляя кусок в рот.
– Ваше величество, это не немного, такой форелью можно кормить только червей, – заметил Бекет. – Я диву даюсь, почему короля кормят так плохо.
У Алиеноры родилась озорная идея: пусть Бекет в дополнение ко всем прочим обязанностям возьмет на себя и руководство королевской кухней. Она знала, что ее предложение здраво и Бекет солидарен с ней, но чувствовала, что он не имеет права говорить такие слова, поскольку в них явно содержится критика его господина.
– Пусть принесут что-нибудь еще! – потребовал Генрих. – Или я сейчас приду на кухню.
Десять минут спустя принесли блюдо из тушеного кролика с каплунами в шафрановом соусе. Алиенора попробовала с опаской и то и другое, но оба блюда оказались великолепны. За этим последовала сочная куропатка.
– Удивительно, как угроза королевской инспекции может творить чудеса, – иронически заметил Генрих.
Аббат Винчестерский, который приехал в Лондон по делам и стал гостем короля благодаря своему положению, попробовал куропатку и поздравил сюзерена с хорошим поваром.
– Наш епископ позволяет нам только десять блюд на обед, – посетовал он, явно ожидая, что последует продолжение. Генрих уставился на него.
– Чтобы он пропал, ваш епископ! – воскликнул король. – При моем дворе мы довольствуемся тремя блюдами. Через несколько мгновений скатерть унесут, так что поторопитесь закончить, нас ждут менестрели. Они из Германии. Проделали немалый путь и готовы играть для нас.
Тучный аббат после этих слов с несчастным видом принялся доедать свою куропатку, словно боясь, что в любое мгновение ее могут отнять. Алиенора пыталась скрыть улыбку.
Когда Бекет, в качестве капеллана короля, поднялся, чтобы поблагодарить Господа за щедрость, в зал вошли менестрели.
– Их называют миннезингерами, Алиенора, – сказал король. – Это те же твои трубадуры, только по-немецки. Надеюсь, они более вежливы.
Алиенора предпочла сделать вид, что не услышала эту колкость.
Главный из певцов был красивый молодой человек с длинными рыжими волосами, полными губами и печальным взглядом. Распрямившись после изящного поклона, он смело вперился глазами в Алиенору.
– Это для вас, meine Kцnigin[39], – сообщил он.
По залу прокатился шепоток, когда менестрель начал петь. Голос его был таким же грустным, как и его глаза, а слова песни насыщены желанием и чувственным смыслом.
Мысли мужчин королева
К себе привлекает,
Молодость и красота ее,
Словно в море сирены зов,
Манящий корабль на риф.
Будь моим весь мир
От Рейна до моря,
Весь бы я отдал его
За то, чтобы лежать
В объятиях королевы Английской.
Певец закончил – и наступила ошеломленная пауза. Придворные короля, хотя и были пьяны, увидели, как помрачнело лицо их хозяина, и воздержались от аплодисментов, чтобы не вызвать вспышку гнева, которыми он был известен. Алиенора замерла на своем стуле, наслаждаясь комплиментами и улыбаясь дежурной улыбкой, но не без благодарности молодому певцу, как того требовали вежливость и лучшие традиции юга.
– Ты храбр, менестрель, – проговорил наконец Генрих. – Храбр через край, я бы так сказал.
– Ваше величество, я никого не хотел оскорбить, – возразил молодой человек, явно удивленный тем, что кто-то мог неправильно понять его песню. – О красоте королевы слагают песни даже в моей земле. Слава ее велика. Наши молодые люди были бы счастливы хоть краешком глаза взглянуть на нее.
– Да-да, похоже, что так, – раздраженно отозвался король. – Что ж, можешь перестать петь и сыграть нам что-нибудь более приличествующее. И помни, менестрель! – Генрих угрожающе подался вперед. – Единственные объятия, в которых когда-либо будет лежать королева, – мои!
По залу пронесся веселый гул, когда молодой человек, чьи планы теперь были спутаны, запел широко известную песню о героическом рыцаре Роланде, что в гораздо большей степени отвечало вкусу присутствующих баронов и рыцарей, которые одобрительно заорали и захлопали. Теперь Алиенора осмелилась взглянуть на мужа и, к своему удивлению, обнаружила, что он ей улыбается.
– У этого храброго парня хватило наглости петь такие песни, но он напомнил, как мне повезло с тобой! – Король взял ее руку и поцеловал. – Ты будешь сегодня лежать в моих объятиях, миледи?
И в этот момент Алиенора через плечо увидела выражение лица Бекета, заметила мимолетное мучительное выражение обнаженной тоски и боли, которое тут же сменилось привычным вежливым и холодным. Бекет перед этим смотрел на Генриха, а потому не мог не обратить внимания на вежливый жест короля и не услышать его слов.
«Вот, значит, как обстоят дела, – подумала королева. – Бекет страдает от неразделенной любви, от любви, о которой даже не смеет заикнуться, потому что она под запретом и никогда не будет ответной. А кроме того, он принес обет безбрачия. Но он ревнив. Знает, что не может оказывать влияние на эту часть жизни Генри и в конечном счете победительницей всегда буду я».
Но, как ни странно, Алиенора не чувствовала торжества – только сострадание к сопернику, который ведет такое бесплодное и пустое существование.
Король подался вперед и пощекотал губами ее шею. Алиенора увидела, как Бекет, пробормотав извинения, поклонился и покинул зал, его молодые секретари поспешили за ним.
Глава 15
Уоллингфорд, 1156 год
Алиенора иногда спрашивала себя, зачем она колесит по Англии на седьмом месяце беременности? Но она все равно ездила и издавала судебные постановления и хартии, дабы в отсутствие короля Генриха королевство управлялось должным образом. Он уехал в Нормандию, чтобы принести наконец оммаж Людовику за Аквитанию и укоротить амбиции своего младшего братца Жоффруа – даже грозная императрица не могла удержать того в узде.
Алиенору сопровождала подобающая свита, в которую входили ее сыновья, сестра Петронилла и единокровные братья Вильгельм и Жослен. Они теперь находились в Уоллингфорде, в неприступном замке, имевшем огромное стратегическое значение во время войн со Стефаном, но теперь подаренном королеве как вдовья доля[40].
Братья Алиеноры проявляли беспокойство. Они не скрывали, что Англия им не нравится. Здесь слишком холодно, а кормят ужасно. Вскоре после их отъезда из Лондона братья предупредили ее, что собираются уехать в более солнечную Аквитанию, и эта новость болью отозвалась в сердце королевы. Она всегда старалась гнать мысли о своей земле, зная, что пройдет немало месяцев, а то и лет, прежде чем она снова увидит ее. Понимая их тоску по дому, Алиенора сказала Вильгельму и Жослену, что с ее благословения они могут уехать в любое время, когда пожелают, – она не станет удерживать их здесь против воли. И Алиенора знала, что они не задержатся. Братья не были созданы для придворной жизни, к тому же их вотчины нуждались в присмотре. Было жалко расставаться с ними, но в то же время она радовалась за них.
Алиенора отдыхала в своей комнате, положив ноги на подушку и читая письма, когда постучала и вошла Петронилла, язык которой чуть заплетался, как это было почти все последние дни.
