Владимир Ситников - Горячее сердце. Повести
Холодно подала руку.
— Я рада, что вы согласились.
Он поиграл перчатками.
— Не радуйтесь. Я над вами начальник.
— Поздравляю.
Он спрятал в ресницах насмешливый взгляд, пошел дальше. «Пришел все-таки. Видимо, действительно честный...»
— Строиться!.. Вы-ха-ди! — запели на разные голоса командиры дружин, и Вера почувствовала, что в груди что-то обрывается. Значит, все, Сергея ей сегодня не увидеть...
Она нащупала в кармане бумажку. Прокламация — обращение к солдатам. Та самая, которую они печатали с Сергеем в феврале. Сохранилась! Этот измятый листок, как искра, разжег воспоминания.
Когда проходили улицами без единого светящегося окошка, вспомнила о том, как шла с Бородиным морозной ночью от Альтшуллеровской типографии. Он был тогда растерян, зол. Даже не заметил, что она еле поспевала за ним.
Дружины пели. В черной городской пустыне песни раздавались вольно и гулко. А ей рисовала память первые дни февраля, когда здесь, на Невском, они бежали с Сергеем из подпольной типографии, неся за пазухой листовки...
В пустом, распахнутом настежь Николаевском вокзале куралесил ветер: хлопал дверями, коверкал слова песни. Это был ее вокзал. Отсюда она всегда налегке уезжала в Вятку, отсюда он, Сергей, провожал ее...
Фея заняла ей место на нарах в промерзлой теплушке со скрипучими половицами, усадила рядом.
— Или хвораешь еще?
— Нет, что ты.
— Невеселая какая-то.
— Нет, это так.
— Аксенов, дай-ка мешок, — и протянула Вере лепешку, пахнущую льняным маслом. Уже давно, с самого отъезда из Вятки, не ела Вера таких вкусных лепешек. Фея обняла ее, прижала к себе: так-то теплее. Они сидели в темноте, топая замерзшими ногами, не видя людей, так же сидящих, как они, в ожидании отправления, так же топающих для согрева ногами.
Мимо вагона, скрипя снегом, все шли и шли красногвардейцы. Видимо, прибыли дружины с Васильевского острова, из Дерябинских казарм. Отряд был крупный — тысяча штыков.
Покрыв перестук мерзлых каблуков и возню, кто-то вдруг проговорил знакомым голосом:
— Эх, люблю я, хлопцы, бабушек-старушек этаких лет под двадцать.
Сердито скрипнули под Аксеновым нары.
Голос, такой знакомый, с хрипотцой, продолжал:
— Нет лучше этих старушек и так и далее. Вот был у меня случай...
«Это же матрос, тот самый, который вез нас тогда на трамвае», — вспомнила Вера.
Аксенов крикнул в темноту:
— Эй, ты, разговорчивый, помолчи там! Женщины едут с нами.
— А что я сказал? Что ты на меня...
— Сам знаешь.
Аксенов поставил на середине вагона коренастую железную печку.
Когда в ней забился огонь, стало легче. Люди начали располагаться по-домашнему, ища гвозди в стенах для того, чтобы приспособить мешки, чайники. Огонь все веселел, разыгрывался, и вот он уже уверенно загудел в трубе.
Красногвардейцы потянулись к теплу. Враскачку подошел матрос, прикурил о малиновый бок «буржуйки» цигарку, пристально посмотрел на Веру.
— Не узнали? — спросила она.
— Узнал. Опять, значит, вместе. Это хорошо. А вы отчаянная. Прямо под пулями перевязывали?
«Откуда он взял, что я отчаянная, как раз я была, как овца».
— Помню, — ответила она.
Матрос сходил за тощим мешком, залез на верхние нары.
— Поближе к знакомым, — пошутил он.
Опьяневшие от тепла люди быстро засыпали на нарах. Дробный стук колес убаюкал матроса, Фею. Только Аксенов сидел около печки — дежурил. На печке затянул сиплую песню пегий аксеновский чайник. На его пение никто не обратил внимания, тогда он презрительно заплевался.
Аксенов снял чайник и налил Вере кружку кипятку.
— Отогревайтесь!
Она приняла ее, чувствуя, что тает тоскливое одиночество.
«Это ненадолго. Когда начнется весна, я буду уже на Урале у Сергея», — подумала она.
...Четыре дня и четыре ночи поезд трудолюбиво проталкивался через синие мерцающие снега. Во всех теплушках красногвардейцы пели, спорили, не замечая времени. Вера чувствовала в себе большую добрую любовь к этим людям. Они тянулись к ней. Хотелось без конца рассказывать обо всем, что знает она, читать им воззвания, стихи, спорить, петь. Сияющие глаза, бродящие по лицам улыбки были лучше любых наград.
На подъемах поезд, страдая одышкой, замирал. Он стоял в морозной глухомани час-другой, набирая пары.
Петроградцы выпрыгивали из теплушек и, утопая в рыхлом, как пена, снегу, пробирались к лесу, толкались около полотна. Требовала выхода застоявшаяся сила. Схватывались парни. Никому не удавалось уронить на землю матроса Дмитрия Басалаева. Его невысокая кремневая фигура словно врастала в землю.
— Ну и битюг ты! — тяжело поднимаясь, проговорил конопатый рабочий с Трубочного завода.
— Я против двоих устоять могу, — тщеславно ответил Дмитрий.
Однажды он удивил Веру, принеся из леса букетик мерзлого крыжовника.
— Это вам от меня вроде подарок и так далее, — топчась, пробормотал он.
Вера приняла ягоды. Они чем-то напоминали Вятку.
Фея шлепнула Дмитрия по квадратной спине.
— Ты смотри, не больно ухаживай, а то мы тебя...
Басалаев бросил на нее досадливый взгляд и начал зубами вытаскивать из пальца колючку. Обиделся.
— Спасибо, Дмитрий, — крикнула Вера, — очень красиво!
Басалаев не ответил. «Застенчивый!» — подумала Вера.
Часто приходилось выбираться из вагонов на секущую поземку.
Аксенов перед самым носом Веры и Феи закрывал дверь.
— Ну зачем вы? И сила у вас не такая, и в ботинках, — упрекал он. Вера сердилась.
— А вы не жалейте меня. Я не люблю...
Она выпрыгивала в снег и, кланяясь ветру, шла в цепь грузить из штабелей на паровоз застекленевшие от льда, налитые чугунной тяжестью чурбаки. Вьюга коноводила ветрами. Они злорадно выли, оплетали ноги подолом юбки, мешая идти, залепляли снегом глаза.
...Под Харьковом влажно чернели поля. Слизнул дождь клочья первого снега. Повеяло весной, хотя стоял январь.
Вера смотрела в открытую дверь на проплывающие мимо белые хатки. Вот она, Украина!
На каком-то безвестном разъезде поезд остановился.
— Зубарева, где Зубарева? Вас ищут, — послышались голоса.
Кто может искать ее здесь, на захолустной станцийке? Вера выпрыгнула на землю. Перед ней стоял Виктор. Виктор Грязев! Милый сероглазый скромница!
— Здравствуй, Верочка! Совсем случайно спросил, и вот гляди, какая удача!
— Виктор! Здравствуй. Я так рада. Так неожиданно...
Он сильно возмужал. В глазах появилась усталость, которой раньше она не замечала на его лице. Но в манере говорить, в застенчивой улыбке было то же самое, грязевское, понятное. Он был в той же студенческой выцветшей фуражке, в той же тужурке, только на поясе висел в деревянной кобуре маузер.
— В-вот. Поезда разоружаем, — объяснил он.
Обрадованная, взволнованная Вера с улыбкой разглядывала его, засыпала вопросами.
— Т-ты знаешь, в Вятке теперь все наши. Михаил — председатель городского Совета, твой Василий Иванович — председатель горкома. Петька Капустин, пишут, во всю гремит, — рассказывал он.
Она торопливо читала присланные ему из Вятки письма, боясь, что вот-вот паровоз даст гудок и она не успеет расспросить Виктора о самом важном. Вспомнилось все радостное, хорошее. Это лето, Лалетин, Кучкин...
За розовыми от заката хатками, глядевшими в реку, зыбился голый лес, ни в какое сравнение не шедший с сосновым красавцем — Широком логом. И Вере вдруг вспомнились поездки на яликах.
— Мы еще поживем, еще на яликах поплаваем! Так ведь, Витя? — сказала она.
Виктор засунул пальцы за широкий офицерский ремень, стягивающий его вытершуюся студенческую тужурку, мечтательно произнес:
— Обязательно. Об-бязательно, Верочка. Поплаваем, через костер попрыгаем... Обязательно!
Гукнул паровоз, вагоны поплыли мимо них. Вера горячо пожала ему руку. В раскрытых дверях теплушки махала платком, пока было видно Виктора. После этой встречи осталось светлое, теплое чувство.
Виктор стоял в пожухлой вымокшей траве, глядел на уходящий поезд, и рисовалось перед ним то время, когда кончатся бои и вернется он в милую Вятку.
Не знал Виктор, что через год закинет его судьба в тамбовский зеленый городок Козлов, где ляжет он под звон одичалых мамонтовских шашек на дышащую хмельным августовским зноем землю, так и не успев записать пылких стихов, не дождавшись вятских разливов...
Глава 41Хрустально звонким морозным днем эшелон, щетинясь пулеметами, двинулся из Харькова на Змиев и, пройдя через Изюм, Славянск, к вечеру оказался в тихом городке Бахмуте. Здесь отряд выгрузился.
Мимо Веры, покачиваясь на сутулых шахтерских плечах, под похоронный марш медленно проплыли по улице пять красных гробов. За два дня до прибытия отряда расправились с бахмутскими большевиками бандиты из окрестных кулацких хуторов. Рабочие хмурили припорошенные угольной пылью лица, женщины шли, спотыкаясь, не видя от слез дорогу. Все они уже встречались с врагом. Теперь предстояло ей, Вере, встретиться здесь с ним. Но она никак не думала, что произойдет это на другой же день.
