Лев Никулин - России верные сыны
После себя, Александр Павлович считал сестру самой умной в семье.
Ее ненавидели и боялись и втайне называли «une canaille fieffé» — отъявленной канальей. Она умела представиться легкомысленной, но на самом деле была хитра, ловка, подозрительна и очень честолюбива. Ее почитал Карамзин, называл «тверской полубогиней» (по месту ее резиденции, городу Твери). Среди пустой светской болтовни она могла затеять серьезный разговор о поэзии, философии и политике. Фальшивый, «как морская пена», Александр не лгал только ей. Она была для него единственным советчиком и очень ловко воспользовалась родственными связями с австрийским двором. После долгих бесед с Екатериной Павловной Александр уверился, что Австрия будет его союзником.
Одной из причин, по которой Австрия и в этот раз избегала войны с Россией, было сочувствие славянских племен, живущих в австрийских владениях, русским.
Сейчас, когда дело завершилось к общему удовольствию, Александру нравилось показывать себя скромным и почтительным к своим союзникам, — царь салютовал, проходя на парадах впереди прусского полка, которого был шефом, прусскому королю Фридриху-Вильгельму, льстил спесивому императору Францу, любил показываться рядом с ними. Он знал, что сравнение в его пользу. Он был статен, прекрасно сидел на коне и всегда выглядел наряднее государей-союзников.
Теперь Александр уже без особого интереса прочитал расшифрованные депеши Воронцова из Лондона. Он не любил советов и считал себя умнее всех канцлеров. Ему достаточно одного Нессельроде, о Румянцеве же не стоит и вспоминать: стар и немощен. В словах о том, что Нессельроде был несдержан в своих беседах с Меттернихом в 1811 году, он увидел намек на то, что его статс-секретарь не достоин доверия, — Австрия была в союзе с Наполеоном, пуститься в откровенный разговор с Меттернихом накануне войны с Наполеоном — это можно счесть изменой. Возможно, так же как Меттерних, Нессельроде верил в то, что Наполеон еще до зимы возьмет Петербург и Москву и уничтожит русскую армию. Семену Романовичу Воронцову, при его проницательности, связях и богатстве, удалось узнать нечто бросающее тень на Нессельроде, которого он считал проходимцем и презирал. Но Нессельроде знал о любопытстве, которое проявлял к его особе Воронцов, и потому принял некоторые меры.
Он стоял перед Александром Павловичем, чуть согнувшись, как бы не смея поднять на божество своих миндалевидных глаз, и тревожно прислушивался к меланхолическому, хорошо знакомому посвистыванию.
Он попросил позволения говорить. По-прежнему посвистывая и поглядывая в окошко, Александр слегка кивнул.
— Государь, — тихим голоском начал Карл Васильевич, — соизволением вашим и мудростью вашей дело повернулось в хорошую сторону. Счастье сопутствует вашему величеству в делах политических, так же как на поле брани.
Александр, по-прежнему посвистывая, смотрел в окно.
— Ты был в большой тревоге, — наконец сказал он, — но верил в счастливый исход, и потомство оценит твои труды…
Нессельроде предпочел, чтобы эти труды оценил Александр, но царь сделал вид, что не понимает его тайных желаний. Ему нравилось поражать людей неожиданными милостями.
— Я уже счастлив тем, что сопутствую вашему величеству и исполняю вашу волю, но в этом есть и своя доля горечи…
Александр перестал свистеть и с любопытством посмотрел на Нессельроде.
— Слишком много зависти возбуждает человек, которого вы осчастливили, сделав своим статс-секретарем. Слишком много клеветы расточают мои враги… Древность рода, заслуги предков дают им право пренебрегать такими людьми, как ваш верный слуга. Но разве нас не возвеличивает доверие монарха? Разве это не выше древних хартий и привилегий знатнейшего рода?
Мысль понравилась Александру. Он протянул руку Нессельроде, и тот припал к ней губами, затем вытер платком глаза и опустился на одно колено: Александр наклонился и попробовал поднять Карла Васильевича, но оставил это… Пришлось бы слишком низко нагнуться: Нессельроде едва доходил ему до плеча.
Эта сцена казалась немного смешной, и, чтобы кончить ее, он сказал:
— Встаньте, граф. Состоя при мне недолгое время, вы, однако, могли убедиться в том, что я сам составляю свое мнение о людях и не следую советам, от кого бы они ни исходили. Все кончилось благополучно, дипломаты уступят место военным. С сегодняшнего дня мы с главнокомандующим и князем Шварценбергом, генералами Блюхером и Кнезебеком приступим к плану кампании. На вас одного я возложу иностранные дела и сношения в эти трудные для Европы дни.
Когда Нессельроде ушел, Александр взял лежавшие на столе бумаги. Немного подумав, поднес их к свече. Он подождал, пока бумага загорелась, потом бросил в камин и долго смотрел, как превращалось в пепел письмо Воронцова.
Нессельроде вышел из дверей кабинета, как всегда гордо закинув голову. Странно было видеть, как перед этим карликом склонялись великаны — придворные лакеи.
Никакой перемены нельзя было заметить в лице Карла Васильевича, — та же смесь рассеянности с высокомерием, — но все же он был встревожен. Он знал, что ласковость Александра бывает обманчивой. Обласкал же император Сперанского в тот самый день, когда министру полиции был уже отдан приказ об обыске в доме Сперанского, когда уже были решены арест и ссылка.
В ту минуту, когда Нессельроде вышел из кабинета, Можайский стоял неподалеку от дверей и ждал, что его позовут к императору. Он видел, как неслышными, торопливыми шажками прошел Нессельроде, как снова открылась дверь, и все, кто был в зале, повернули головы в сторону дверей. Флигель-адъютант кивнул Можайскому и, войдя первым в кабинет, пропустил его.
До этого Можайский видел Александра два раза.
Однажды в Петербурге, на Каменном острове, он видел царя на прогулке. Был сырой, туманный, осенний день. Царь в одном сюртуке стоял под деревом и глядел на желтые, осыпающиеся листья. Его лицо показалось Можайскому очень свежим и молодым, но вместе с тем кукольным, как бы фарфоровым. Теперь он сразу заметил перемену во внешности Александра. Не мечтательность, а угрюмость появилась во взгляде, тонкие губы были сжаты в ниточку, и только белокурые волосы, тщательно причесанные, как у римских цезарей на камеях, напоминали ему молодого царя, семь лет назад.
В другой раз он видел царя мельком в Вильно. В Виленском соборе был назначен благодарственный молебен по случаю победы над Наполеоном. Ранним утром, проходя мимо собора, Можайский увидел Александра. Александр вышел из собора, сел в карету и уехал, не взглянув на вытянувшегося перед ним офицера. Знакомый флигель-адъютант сказал Можайскому, что в соборе с раннего утра была репетиция богослужения. Царь, точно актер в театре, репетировал, где ему должно стать, как подходить к кресту. И Можайский удивился тому, как можно было тратить время на репетицию богослужения, когда решалось важнейшее для государства дело — поход русской армии за границу.
Александр был в темно-зеленом, почти черном, кавалергардском мундире с голубой лентой Андрея Первозванного. Медленно повернувшись на каблуках, он оглядел Можайского с головы до ног. Все ему показалось безукоризненным в молодом офицере, кроме взгляда, который он почел слишком смелым.
— Мне сказывали, что поездка твоя не лишена была дорожных приключений, — наклоняя чуть вправо голову, сказал Александр Павлович. — Ты в добром здравии?
От Данилевского Можайский знал, что царь глуховат на правое ухо. Это случилось с ним еще в детстве, когда бабушка, Екатерина, приказала стрелять из пушек, чтобы приучить внука к пушечному грому. Данилевский предупредил Можайского: отвечать надо громко, но не показывать виду, что знаешь о глухоте. А для того лучше становиться с левой стороны.
— Так точно, государь. Однако, ежели бы не подполковник Фигнер, навряд ли остался бы жив.
При имени Фигнера Александр выразил некоторое удивление, потом поднял брови вверх и сощурился, точно припоминая: кто бы это был? И опять стал глядеть на Можайского.
Оба они отражались в большом, до пола, зеркале, и Александр оглядел себя, мысленно сравнив свою немного отяжелевшую фигуру с сухой и стройной фигурой молодого офицера. Сравнение было не в пользу императора, и он нахмурился. Он уставился на Можайского выпуклыми голубыми глазами, точно спрашивая: «Что же тебе надобно?»
— Да, вот что, — сказал он, переходя на французский язык, — вы ведь сын полковника Платона Михайловича Можайского, что умер от ран после Аустерлица. Вы жили подолгу в Париже и Лондоне. Мне такие офицеры нужны, особенно сейчас, когда связи наши с союзниками будут все более укрепляться, — извольте же послужить при моем штабе. Не все же странствовать по большим дорогам, — он улыбнулся той «улыбкой глаз», которая сделала ему славу обольстительного собеседника, — я думаю, мы оба будем друг другом довольны.
![Дмитрий Виконтов - Родиться в Вифлееме [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
