Марина Александрова - Кольцо странника
– Как надумаешь замуж-то, упреди меня заране, чтоб успел уехать.
– Зачем же тебе уезжать? – спросила Лада, теребя в руках кончик платка.
– А как же? – удивился Всеслав и пошел дальше.
ГЛАВА 20
Но не был Всеслав бесчувственным чурбаном, не был истуканом. С первого взгляда, как только увидел на пороге, полюбил он Ладу, да только не хотел признаваться в этом ни ей, ни даже себе самому.
– Кто я ей? – рассуждал он. – Оно, конечно, спасла она меня от подлой смерти и потом вылечила. А теперь я вроде как у нее свой должок отрабатываю. Ласкова она ко мне, а все равно не моя, далекая...
Но что-то в сердце подсказывало ему: твоя, твоя, родная и близкая! Замечал он и взгляды Лады, и вздохи, и томление ее. Но не хотел этому верить. Боялся пуще всего: вдруг ошибся он, вдруг она по кому другому вздыхает? А уж когда Лада заговорила о замужестве, да о том, что кто-то у нее есть на сердце, Всеслав убедился, что прав был. Мелькала у него было думка: вдруг о нем и говорила Лада, он и есть тот сокол, что у нее на сердце? Но прогонял напрасную надежду.
– Отчего ей тогда прямо не сказать? – томился витязь. – Так мол и так, по сердцу ты мне, твоей женой стать хочу. Кабы люб я ей был – так бы и сказала...
Что и говорить, немного женщин на своем веку знавал Всеслав, если так рассуждал. Да какая же девка сердце свое первой откроет? Не бывать такому во веки веков, пока земля стоит! Но Всеславу то было неведомо, оттого и терзался.
Долго бы все это могло продолжаться, и довели бы друг друга голубки до бледной немощи, или до грудной болезни, когда б не вмешались в сердечные страданья из языческие боги – Купала да богиня Лада, да дети их – Лель и Полель.
Летняя пора горячая, многое поспеть нужно. Но праздник Купала – святой, в этот день никто не работает. Все предаются пляскам и играм. А на сей раз купальская ночь выдалась необыкновенно погожей, теплой и душистой. Яркие крупные звезды, как дорогие каменья, сверкали в небе, и остро пахло росными травами.
Лада вместе со всеми девушками кружилась в хороводе вокруг костра, вместе со всеми прыгала через языки пламени. Священный огонь Купалы очищает тело и душу, готовит их к любви – знали все с детства.
В вихре любовного огня горела Лада, в неверном свете ее лицо казалось еще красивей, и многие любовались ею. Но пуще всех любовался Всеслав.
На праздник он не пошел, да никто его и не звал особливо. Лада спросила, да тоже как-то на бегу. Всеслав это за обиду принял – на самом-то деле ему очень хотелось хоть одним глазком глянуть на языческое празднество. Столько уж о нем разговоров было, так к нему все готовились и припоминали предыдущие праздники!
Всеслав остался дома, и, как только за принаряженной Ладой закрылась дверь – кинулся к погребу. Достал кувшин медовухи – сладкой, прохладной, и начал пить прямо из кувшина. Хотелось напиться, напиться до полного беспамятства и лечь спать. Однако, выпив малость, Всеслав вышел из дома. Из светлой березовой рощи слышались веселые голоса, смех, песни... Там весело, там хорошо, там милая Лада...
И Всеслав, не помня себя, пошел туда. Но не дошел малость – застыдился чего-то, затосковал и спрятался, ровно дитя малое, в густые заросли. Сидел, как последний дурак, смотрел, как веселятся другие.
Тоска сводила скулы, на щеках перекатывались желваки, как камни – Всеслав видел, как высокий, статный парень схватил Ладу за руку, и она не отняла руки. Вместе пролетели они над жарким костром, как две белые птицы, и еще раз, и еще... Видел Всеслав, как склонялся парень к его милой, как шептал ей что-то на ушко, а она смеялась и отмахивалась – не отталкивала его, а только звонче и звонче хохотала...
Любовная досада обуяла витязя. Вот она какая, оказывается! Манит дерзким смехом, язвит нежной прелестью – язычница, некрещеная, лесная дикарка! Стиснув зубы от горькой обиды, Всеслав пошел прочь, не разбирая дороги, ломился, как медведь, через заросли колючие, через бурелом, словно сбежать хотел от себя.
Но от людей на этом островочке не скроешься – сквозь ветви увидел новые огоньки костров. Вроде бы в такую глушь забрался, тут бы и пасть лицом в землю, выкрикивая и выплакивая ей, родимой, жалобы на свою непутевую жизнь, на неудачную любовь... Но и тут – веселятся, поют песни, любятся! Правда, шума не слышно что-то, не слышно и голосов.
Всеслав потер заслезившиеся глаза. Что за притча! Только что вроде были костры, и нет их уже. Темно, тихо, глухой стеной стоит чародейный лес.
– Наваждение дьявольское... – прошептал Всеслав и рванулся было бежать назад, в деревню, но не тут-то было. Лес не пускал, ощетинившись ветвями, словно еж, выставил навстречу ворогу сотни зазубренных колючек. Всеслав всем телом бросался на вставшую перед ним стену, обезумел совсем, положив себе: вырваться из этого дьявольского места или умереть. Но лес не ранил его, не убивал – ветви мягко отталкивали в сторону, хотя и пройти не давали. Совсем выбившись из сил, Всеслав огляделся – спит он, что ли, и сон ему сниться?
Сквозь заросли орешника снова подмигнул ему теплый огонек костра, и Всеслав, перекрестившись, пошел к нему.
У костра сидели люди, и у Всеслава отлегло от сердца. Все ж не морок проклятый, а обычный костер. Но подойдя, испугался еще больше – люди-то чудные были!
Старец, до самых глаз бородой заросший, оглянулся на него и позвал, поманил рукой. Ног под собой не чуя, Всеслав пошел на зов. Рядом со старцем другой сидел, помоложе, пристально смотрел в костер. У него окладистая золотистая борода, не спеша он выбирал из нее веточки какие-то, листочки и кидал в костер. В странном, небывало голубоватом свете костра разглядел перетрухнувший Всеслав и юношу, и молоденькую девчонку – босоногая, рыжие волосы распущены по плечам, как медные змейки, вьются.
Девчонка жарила на угольях куски мяса. Дух шел сытный, у Всеслава сразу рот наполнился слюной. Как душа не дрожит, а брюхо своего просит!
– Мир тебе, добрый человек, – сказал старец и предложил сесть. – Потрапезуй с нами в эту славную ночь, не побрезгуй.
Отказываться страшно было, да и куда уйдешь? Стеной встал за спиной лес. Присел к костру.
– Лада! – кликнул тот, заросший, и Всеслав дрогнул. Но оказалось, звали босоногую девушку. – Поднеси гостю нашего угощения.
Тезка возлюбленной Всеслава поднесла ему на деревянном резном блюде кусок шипящего, вкусно пахнущего мяса, чашу с медом. И опять – страшно было есть, неизвестно, каким мясом угостят в этой глуши. Хоть и клялась Лада, что не приносят даже самые закоренелые язычники человеческих жертв, а все равно страшно. Вдруг поймали проезжего купчика, завалили его, как кабанчика, а теперь потчуют? Оскоромишься так-то, потом греха не замолишь...
Но пересилил себя Всеслав, выбросил из головы глупые бредни. Деваться-то некуда! Отрезал своим ножом кус мяса, потянул в рот. На вкус вроде обычное мясо, слегка недожаренная оленина. И медовуха сладкая, крепкая, туманит голову с первого глотка и холодная, точно только что с погреба принесена.
– Вот и мило, вот и славно... – бормотал старец, подкидывал щепочки в костер. – Нравится тебе наше угощение?
Всеслав только кивнул – рот был набит. Некоторое время погодя, прожевав, спросил:
– Далеко я от деревни-то зашел?
Ответил ему тот рыжебородый, что помоложе, и голос его был, как завывание ветра в ветвях, как шум дождя по заколосившейся ниве... Древние чары послышались Всеславу в этом голосе, хоть сказал он совсем обычное.
– Да нет, недалече. Ты, видать, кружным путем шел. Али цветок папоротника искал, клад хотел откопать?
– Клад? – удивился Всеслав. – Нет, я просто так – шел, куда глаза глядят.
– А то смотри, в такую ночь все бывает. Можно и клад, коль захочешь. Боги нынче добрые...
Засмеялись все разом, а Всеслав отчего-то насупился. Старец, который тут, видать, за главного почитался, поднял свою чашу.
– Пьем во славу бога Купалы! – возгласил он. – Много у него дела сегодня, ходит он там, где люди справляют праздник – веселит их сердца, связывает души. Слава Купале!
– Слава Купале! – точно эхо, откликнулись остальные. Один Всеслав молчал, все также насупившись. Знал, что на рожон прет, надо бы тоже повторить здравицу. Но упрямство проклятое сильней оказалось разума.
– А ты что ж, не хочешь с нами пить? – тихонько спросил у него юноша. Всеслав покосился на него – по виду вроде как на пастуха похож. Угрюмо ответил:
– Я другому богу молюсь.
– Какому? – без злобы, только с интересом спросил юноша.
– Господу моему Иисусу Христу, – гордо отвечал Всеслав.
– Не слышал что-то, – встрял в разговор старец. – Новый какой-то?
Всеслав не нашелся, что ответить.
– Хороший бог-то, добрый? – допытывался старец.
– Самый хороший! – ответствовал Всеслав, настораживаясь, готовый в любую минуту дать отпор.
– А хороший, так и хорошо, – успокоено ответил старец. – Хорошему нужно молиться.
И стало тихо, и в этой тишине снизошел на Всеслава неведомый ему раньше покой. И в самом деле – о чем спорить? Хороший бог Христос, и Купала их тоже, верно, хороший, если все его так любят и славят. Подняв чашу, он залпом осушил ее до дна, и это не прошло незамеченным.
