Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова - Монт Алекс

— Вот и не угадали! — усмехнулся Бонапарт и, глядя в удивлённые глаза Овчарова, ткнул пальцем в настоящее расположение Главной квартиры и русской армии, о котором он узнал от гонца Мюрата за полчаса до совещания с маршалами. — Красное на Пахре, это южнее Троицкого, если двигаться по Старой Калужской дороге, месьё Офшарофф! Можете быть свободным, а пока снеситесь с Лелорнем или с де Флао, они позаботятся о вас.

— Что скажете, господа? — обратился Наполеон к собравшимся, когда дверь за Павлом закрылась.

— То, что к русским подходят резервы и их снабжение улучшилось, не вижу в том ничего удивительного, сир. Однако каким образом этому ротмистру удалось так легко выпутаться? Почему его сразу не расстреляли? — заявил проницательный Дарю.

— Полагаю, в ставке Кутузова приняли на веру его объяснения. Хотя легенда про ищущего своих раненого русского офицера, чудом выбравшегося из горящей Москвы, далека от идеала, но в общем правдоподобна, — отчасти согласился с генерал-интендантом гигант Ней.

— Меня интересует другое. Каково ваше суждение о разговорах в ставке Кутузова? — затронул животрепещущую для себя тему Наполеон.

— Каковы бы они ни были и кем бы ни велись, даже если предположить, что этот русский прохвост не заслан к нам самим Кутузовым и говорит правду, перемирие с Александром невозможно, особенно сейчас, когда мы пребываем в его древней столице, опустошённой и сожжённой, сир! — подняв глаза на Бонапарта, твёрдо произнёс Коленкур.

— Ваше мнение нам известно, — в раздражении отмахнулся от герцога император, — а что скажите вы, Дарю? — обратился к самому независимому и, по большому счёту, дальновидному из своих сотрудников Наполеон.

— Герцог прав. Александр не пойдёт на мир, сир.

— Тогда, чёрт возьми, мы сами придём к нему! — в сильнейшем возбуждении выкрикнул Бонапарт и, заложив руки за спину, принялся мерить шагами огромную залу.

— Марш на Петербург в условиях приближающихся холодов и армии Кутузова за спиной…

— Да знаю, знаю, Дарю! — нетерпеливо перебив генерального интенданта, неожиданно принял его точку зрения успокоившийся Бонапарт. — Но что нам делать сейчас?! Мир мне необходим как воздух! — экспрессивно воскликнул он, обводя жгущим взглядом маршалов.

— Предлагаю укрепить Кремль, оставить там гарнизон, а основными силами ударить по русским, раз теперь нам известно их точное местонахождение. Незачем сидеть сложа руки и зря терять время, пока Кутузов усиливается. Мы учиним ему небывалый разгром, второй Аустерлиц, и, потеряв армию, Александр подпишет какой угодно мир, ваше величество, — уверенно заявил неустрашимый Ней, проводя рукой по рыжим волосам и делая шаг вперёд мощными длинными ногами.

— Даже потеряв армию, царь не пойдёт на переговоры, — неколебимо стоял на своём Коленкур, чем нимало бесил Наполеона, которому идея Нея пришлась по вкусу.

— Ваши мысли и поведение, Коленкур, сродни упрямому ослу и недостойны знающего русский двор дипломата, — посыпались оскорбления из уст императора.

— Как знающий русский двор и его главу дипломат, я буду с упрямством осла повторять, что мир с Александром невозможен, пока наша армия занимает его территорию. В Петербурге есть фигуры, готовые заключить мир с нами, но царь не сделает этого ни при каких обстоятельствах. Если же ваше величество полагает, что я думаю как осёл, мне не место на императорском совете вашего величества. — Уязвлённый Коленкур взялся за шляпу.

— Герцог Виченцский, мы не закончили! — примирительно бросил Бонапарт, и тот оставил шляпу в покое.

— Итак, господа! Зимовать в Москве неприемлемо, идти на Петербург невозможно. Остаётся — или ждать мира от Александра, — Наполеон предостерегающе взглянул на Коленкура, — или последовать мнению Нея — выйти в ближайшее время из Москвы, разгромить Кутузова, а дальше — иншалла! [56] — вспомнил времена египетского похода Бонапарт. — Все свободны, господа, кроме маршала Мортье и, естественно, вас, мой дорогой Ней, — разом прекратил бесполезные словопрения император. Оказавшись за дверьми, Коленкур продолжал отстаивать своё мнение перед Дарю, тогда как раздосадованный Бертье, рассеянно кивнув, поплёлся в свои покои, где столкнулся нос к носу с ожидавшим его де Флао.

— Я устроил русского ротмистра и его помощника в Арсенале, в той самой комнате, которую они занимали ранее, ваша светлость, — отчитался патрону адъютант.

— А, этот русский! Мы ещё хлебнём с ними горя, дорогой Шарль! — невольно вырвалось у Бертье, и, оставив де Флао в полнейшей растерянности, он отправился спать, потребовав к себе камердинера.

Наутро Бертье вызвал Овчарова и показал доставленные эстафетой чистые клише для печатания десятирублёвых ассигнаций.

— Де Флао предоставит в ваше распоряжение машину, которую вы так легкомысленно бросили, — недобро посмотрел на него Бертье, — а также вот эти чистые доски и прочий инструмент. Так что потрудитесь вернуться к вашим обязанностям, месьё Офшарофф! Надеюсь, впредь вы никуда не исчезнете! — не без ехидства и почти не заикаясь, вымолвил маршал и с усердием взялся за обгрызание ногтей.

— Теперь за дело, Пахом! — отдавая доски с инструментом, весело произнёс Павел.

— За дело таки за дело, ваше высокоблагородие! Токмо где мы дело-то сие исполнять зачнём? Прямо здесь или в каком подвале?

— Прямо здесь и зачнём. Адъютант маршала принесёт бумагу — и вперёд. А ты давай клише расчерти как должно. Будем красненькие печатать [57].

Казалось, Наполеон, как за спасительную соломинку, ухватился за идею Нея. Именно так это воспринял Бертье, будучи весьма огорчённым концовкой вчерашнего совета, когда император обошёлся без него. Однако дело обстояло далеко не так, как представлял себе маршал. «Мирная доминанта» продолжала играть дурную шутку с Бонапартом.

«Выйди я немедля из Москвы и ударь по Кутузову — можно похоронить все надежды на мир с Александром. К тому же одному Богу известно, удастся ли разгромить русскую армию одним махом».

Подобные мысли парализовали разум и волю Наполеона. Кутузов же своим «затяжным» манером ведения войны и распространением «мирных» слухов лишь подогревал его веру в возможность окончания кампании в Москве, чем усугублял положение Великой армии. Стратегия измора начинала брать верх над стратегией сокрушения.

— Лелорнь, пошлите за русским ротмистром. Я хочу побеседовать с ним, — решил разговором с Овчаровым развлечь себя Бонапарт.

— Как дела, месьё Офшарофф? — Наполеон уставился на Павла напряжённым взглядом.

— Всё идёт своим чередом, государь! Мой помощник изготовил клише для печатания десятирублёвок, а сегодня господин адъютант его светлости полковник де Флао доставил нам требуемую бумагу. К вечеру опытная партия ассигнаций будет готова, ваше величество.

— Превосходно, Офшарофф! Мы не сомневались в ваших талантах! Не хотите ли ещё раз побывать в гостях у Кутузова и доставить князю моё письмо, — резко сменил тему Бонапарт и посмотрел в окно. Перспективный вид на реку, несущей свои потемневшие воды сквозь руины Москвы, открылся его мятущемуся взору.

— Это будет последний день моей жизни, ваше величество! Меня немедля расстреляют как предателя и французского шпиона, а ежели до них дойдут сведения о моих последних художествах с ассигнациями — думаю, повесят.

— Я не учёл подобного исхода, Офшарофф, — в мрачной задумчивости отступил от окна Наполеон.

— Счастлив послужить, вашему величеству, однако это поручение превосходит мои скромные возможности, сир!

Павел понимал, что последняя встреча с Наполеоном принесла плоды и хитроумная уловка фельдмаршала удалась, однако прибыть в Главную квартиру с посланием Бонапарта означало прослыть предателем своего государя и Отечества. А может, это ловушка и за предложением Наполеона прячется подвох?

— Кроме того, в Ставке могут усомниться в подлинности доставленного мною послания, — выкручивался как умел Павел. — Не смею советовать вашему величеству, однако ж предположу, что подобное письмо должен доставить посланец в ранге генерала, — украдкой следя за выражением глаз Наполеона, пытался донести свою мысль он.