Гилель Бутман - Ленинград – Иерусалим с долгой пересадкой
Я слушал Марка и понимал, как ему горько. Но я не разделял его пессимизма по поводу выезда. Тем более что по своей натуре Марк – оптимист. Оптимист отчаянный и безбрежный. И я тоже не относился к счастью, как к паузе между двумя несчастьями. Я не мог жить без веры и надежды.
Ну, что же, если нельзя «Свадьбу», будем действовать по-другому. Цель остается. Закрывается только один из путей к ней. Путь, который казался нам решающим.
– Послушай, Марк, я не разделяю твоего пессимизма. Не все потеряно. Будем добиваться выезда по-другому: нагнетать кампанию открытых обращений, устраивать пресс-конференции, получать массовые вызовы.
– Даже если вас выпустят, меня не выпустят никогда.
– Почему? Почему ты так думаешь? Ведь Соломон тоже служил в военной авиации там же, где и ты, в Забайкалье. Он знает те же военные секреты. Если выпустят его, выпустят, вероятно, и тебя. А он запрашивает вызов.
– ?!
– Я тоже офицер, как-никак. А в МВД у них тоже есть тайны. И я тоже теперь буду запрашивать вызов. И другие ребята, которые раньше надеялись на «Свадьбу», тоже будут сейчас искать «родственников». Хочешь получить официальный вызов?
– У меня нет в Израиле родственников.
– Это тебя не должно волновать. Давай данные.
Марк с готовностью стал диктовать. Мне показалось, что, если бы я не предложил ему получить вызов, он сам был готов попросить меня об этом.
Кончив диктовать данные на себя, Марк продиктовал мне данные на Алю, затем на дочерей: Лизу и Юлю. Оказывается, он уже вернулся в семью и ищет работу.
Единственное, что мне не очень нравилось в нашем разговоре, это мотивировка их отказа от «Свадьбы». Они не отказались от «Свадьбы» безоговорочно, как мы, поскольку из Израиля пришел ответ «нет». Они отказались от нее только потому, что ее невозможно осуществить. Ну, а если завтра появятся возможности, что тогда?
Я говорю о своих опасениях Марку. Мы договариваемся, что вечером он придет ко мне и даст мне окончательный ответ на вопрос: «Отказываются ли они от «Свадьбы» в принципе и на будущее?» По всему тону разговора я чувствую, что ответ будет «да». Человек вернулся в семью, из которой ушел только потому, что жена отказалась пойти вместе с ним на «Свадьбу». Человек устраивается на работу, которую он бросил из-за «Свадьбы». И вот сейчас он соглашается получить официальный вызов из Израиля, который сразу же поставит его на подозрение в КГБ со всеми вытекающими последствиями. Вечером он скажет «да», сомнений нет.
На всякий случай я хочу закрепить это «да». И я знаю, как это сделать. За несколько дней до этого на севере Израиля арабские террористы напали на автобус с детьми из мошава «Авивим» и изрешетили малышей из автоматов советского производства. Мы с Мишей Коренблитом решили попробовать послать телеграмму в Авивим. Она была бы не только выражением соболезнования и нашей солидарности с убитыми горем родителями и всей страной. Она была бы и жестом для наших противников в организации. Жестом, показывающим, что со «Свадьбой» покончено и мы «выходим из подполья». Дело в том, что за время подготовки к «Свадьбе» никто из членов организации, ее будущих участников, не подписал ни одного обращения, ни одного открытого письма – мы держались в тени.
Я предложил Марку подписать телеграмму тоже. Он сказал, что подумает и вечером даст ответ. Итак, вечером я должен был получить от Марка два ответа на два вопроса.
Первый: «Готовы ли они отказаться от «Свадьбы» в принципе на будущее?»
Второй: «Готов ли он подписать телеграмму в Авивим?»
Мы расстались с Марком, договорившись о встрече у меня дома вечером.
Я возвращаюсь в лабораторию незадолго до окончания рабочего дня. Мне надо успеть завершить все свои дела на работе. Завтра у меня первый день отпуска. Завтра на работу я уже не приду.
Тогда я еще не знал, что не приду на работу и через три недели отпуска. И через год. Тогда я еще не знал, что уже не приду никогда.
Двадцать шестое мая был для меня сумасшедшим Днем. Всегда накануне отъезда в отпуск набирается чертов узел незавершенных личных дел. Но у меня, кроме личных дел, были еще и другие…
Сразу после работы я встретился с Владиком и передал через него запрос на вызов из Израиля. Для семьи Марка и для моей семьи. Затем я зашел к Лассалю Каминскому, потом встретился с Мишей Коренблитом и Борисом Азерниковым и мы все вместе пришли к Соломону. Везде, где проходил я в тот вечер, вслед за мной отпускались пружины тревоги. Пилот запросил вызов… Пилот запросил вызов… Это красноречивее всех слов убеждало – чрезвычайное положение можно отменять, решение арбитра выполняется, угроза раскола миновала и можно снова взяться за руки и идти по лезвию ножа.
Пока суровый наш султан
Сулит дорогу нам к острогу,
Возьмемся за руки, друзья,
Возьмемся за руки, друзья,
Возьмемся за руки, ей-Богу…
Б.Окуджава.
Когда поздно вечером мы добрались до Соломона, а предстояло еще сходить на международный телеграф, я понял, что не успеваю домой для встречи с Марком. Но главная встреча, утром, уже произошла, в принципе все решено, в положительном ответе на первый вопрос я не сомневался, а второй вопрос носил второстепенный характер. Я снял трубку и позвонил домой. К телефону подошла Ева.
– У нас сидит Марк и ждет тебя. Ты скоро придешь?
– Нет, не скоро. Дай ему трубочку.
В трубке раздался спокойный голос Марка:
– Значит так: первый вопрос – «да», второй вопрос – «нет».
– Хорошо, будь здоров.
Я поворачиваюсь к ребятам:
– Все в порядке. На первый вопрос – «да». А телеграмму подписывать Марк не хочет. Но это его дело. Вольному – воля, спасенному – рай. А мы идем давай телеграмму в Авивим.
Копию этой телеграммы я увижу потом на столе у следователя: русский текст латинскими буквами. Но эта телеграмма будет приобщена к делу не для того, чтобы подтвердить мой отказ от совершения акции, а для того, чтобы показать зловещий образ «закоренелого сиониста».
Следующую ночь я спал спокойно. Утром я написал письмо Саше Бланку в Израиль: «Рекомендации консилиума приняты». Сел в электричку и поехал в Сиверскую навстречу своему первому нормальному отпуску после окончания изматывающей учебы по вечерам. Навстречу трем неделям беззаботной жизни с Лилешкой, Аннушкой, мамой – они уже ждали меня.
Груз беспощадной ответственности последних месяцев спал, и я впервые заметил, что уже наступило лето. Навстречу бежали леса и перелески, поднималась трава, приседали под легким ветерком первые весенние цветы.
Только однажды за время отпуска я приехал в Ленинград. Девятого июня было заседание Комитета на квартире Лассаля. Тринадцатого и четырнадцатого июня должна была состояться двухдневная конференция Всесоюзного координационного комитета, на которой предстояло принять в его состав новые города. Ленинград был организатором, и нам надо было подготовиться.
Девятого июня наш Комитет заседал в последний раз. Другой Комитет уже заканчивал все приготовления и, жить «на воле» нам оставалось меньше недели.
Я вновь уехал в Сиверскую. Впереди еще неделя райской жизни с моими маленькими подружками. У Льва Львовича удалось выцарапать после Комитета «Мои прославленные братья» Говарда Фаста. Светило солнышко. Было хорошо. Много ли нужно для хорошего настроения оптимисту, для которого отсутствие несчастий – уже счастье…
«Мои прославленные братья»… Я очень часто буду потом вспоминать эту книгу. И каждый раз будет перчить в горле. Нет, не из-за содержания. Эта книжка – не лучшая у Говарда Фаста. Причина совсем другая.
Лев Львович предупредил, что папку нужно вернуть побыстрее: книжка существует в единственном экземпляре, и ее необходимо начинать копировать. Поэтому уже на следующее утро я забрался в комнату тети Сони и начал читать. Но не тут-то было. Вскоре я услышал легкие шаги в коридоре, кто-то открывал и закрывал все двери по очереди. Ясно: мои «маленькие подружки» уже встали и разыскивают меня. Я едва успел встать за дверь, как она распахнулась и вошла Лилешка. Быстро осмотрев комнату, она снова закрыла дверь, и я физически чувствовал, как ее маленькие пальчики с трудом дотягиваются до дверной ручки.
Я решил поискать себе убежище понадежней. На втором этаже дачи находилась комната родителей Евы, которых не было дома. С первого этажа наверх вела высокая и крутая винтовая лестница, по которой девочки никогда не ходили. Воспользовавшись моментом, я проскользнул на второй этаж, открыл папку и попытался сосредоточиться.
Страницу дочитать не успел. Легкие шажки уже шуршали на втором этаже. Я снова повторил свой трюк и снова Лилешка, открывая дверь, закрыла ею меня. На этот раз она долго стояла в нерешительности.
– Папочка мой, где ты? – сказала она, наконец, тоненьким голоском и вышла.
