Николай Алексеев - Испытание
Между стволами сосен показались фигуры одетых по-городскому людей.
– Вы что это, в нашем лесу строиться собираетесь аль дорогу прокладывать думаете? – спросил, подойдя к ним, Крутовских. В руках одного из мужчин он увидел полосатую рейку.
– Думаем вашими соседями стать, – ответил человек в кожаной фуражке, видимо, старший в этой группе.
– Соседями? – забеспокоился Крутовских. Он боялся, как бы кто-нибудь не посягнул на поля колхоза. – Лес рубить, что ль, будете?
– Нет, лес не тронем. Строиться будем, – затягиваясь самосадом, предложенным ему председателем колхоза, ответил старший.
– А где?
– Да здесь где-нибудь в округе поищем.
– Для нового строительства, по-моему, самое подходящее место будет – Бобровые Выселки, – сказал Крутовских, стараясь направить строителей куда-нибудь подальше от колхоза. – Там еще до той войны вон с такими планами, как у вас, ходили.
Женщины, понимая председателя, заговорили разом, нахваливая гостям Бобровые Выселки.
– Чего вы, дорогие, нас туда гоните? – усмехнулся щупленький человек в кепке и полупальто. – Мы ваши поля занимать не собираемся. – Стараясь отвлечь колхозников, он протянул председателю пачку газет. – Вот почитайте газеты. Небось давно не получали.
Карпова взяла часть газет и, просматривая одну за другой, искала самый поздний номер. Женщины окружили ее, они хотели, чтобы она прочитала им, что нового на фронте.
– «После многодневных боев наши войска оставили город Кременчуг…» – начала читать Карпова.
Пелагея Гавриловна перекрестилась и прошептала:
– Матушка, пресвятая богородица, разве на Руси сил нет одолеть проклятого супостата?
После того, как были прочитаны все сообщения с фронта, колхозники вернулись в поле, и газетами завладел Юра.
Он поудобнее уселся на передок телеги и, читая о подвигах воинов, представлял себя в самой гуще боя. Он даже не заметил, как позади него на телеге выросла гора насыпанной туда картошки.
Вдруг Юра сорвался с телеги и закричал на все поле:
– Мама! Мама! – Он понесся к Нине Николаевне, размахивая газетой.
Все работающие на поле обернулись. Испугавшись его крика, Нина Николаевна побежала навстречу сыну.
– Мама!.. Читай!.. Папа!.. Папа жив! Его орденом наградили!.. – тыча растопыренной пятерней в газету, кричал Юра.
Нина Николаевна почувствовала, что ноги у нее как-то сразу ослабли.
– Где, Юрочка? Где, сынок?.. – твердила она, ища глазами родное имя. Из-за навернувшихся на глаза слез она не различала текста.
– Да вот, смотри же… Орденом Ленина!..
Наконец Нина Николаевна догадалась вытереть глаза и прочитала: «…полковника Железнова Якова Ивановича…» Все вокруг перед ней потемнело, и она опустилась на вспаханную землю…
После работы первым прибежал домой Юра. Бабушка встретила его в дверях, он крепко обнял ее:
– Бабушка, папа жив!.. Его орденом Ленина наградили!
Аграфена Игнатьевна схватилась за сердце, села на лавку и, перекрестившись на образа, зашептала:
– Жив? Яша жив?.. Дай господи боже ему сил и здоровья…
– Бабушка! Зачем же ты плачешь?.. Ведь его орденом наградили, понимаешь?!
В это время в избу вбежала Нина Николаевна. Она бросилась к матери, обняла ее и тоже зарыдала.
Аграфена Игнатьевна приподняла голову дочери, и с минуту они молча смотрели друг другу в глаза.
– Живой он! – сказала наконец Аграфена Игнатьевна. – Живой!.. А раны бывают легкие – в руку или в ногу.
– Ох, если бы так! – плача проговорила Нина Николаевна.
Только теперь Юра понял, какие мысли тревожат мать и бабушку.
– А вы думаете, что папа… что папа… – сказал он и вдруг уткнулся лицом в кофту матери.
– Ну вот, и этот тоже!.. Да чего вы раскисли?.. Жив он, здоров и награду высокую получил! – первой взяла себя в руки Аграфена Игнатьевна.
Вечером Пелагея Гавриловна позвала Железновых к себе ужинать. Когда они вошли в избу, их с поклоном встретил сам хозяин. Он взял Аграфену Игнатьевну под руку, провел ее на вторую половину, где по-праздничному был накрыт стол. Здесь было все, что только оказалось в запасе у Пелагеи Гавриловны. Она даже блинов напекла на радостях.
За столом говорили только о Якове Ивановиче. Назар посоветовал отбить депешу товарищу Калинину: «Раз он подписал Указ, значит, ему уж известно, где служит ваш полковник». Галина Степановна порекомендовала написать письмо в редакцию газеты.
Назар поднялся из-за стола, подошел к комоду, взял чернильницу, бумагу, ручку с пером.
– Пиши, Николавна. Одно – товарищу Калинину, другое – в эту самую редакцию газеты, – сказал он и поставил перед Ниной Николаевной лампу.
Все сообща стали обсуждать текст писем.
Когда Железновы уже легли спать, в темноте к кровати Нины Николаевны подошел Юра.
– Мама, не спишь? – прошептал он.
– Ты что, сынок? – Нина Николаевна прижала голову сына к своей щеке. Его ресницы, моргая, приятно щекотали висок.
– Ты очень будешь скучать обо мне, если я уеду на фронт? Я там разыщу папу…
Это проявление детской заботы об отце напугало Нину Николаевну. Она высвободила руку и приподнялась на кровати.
– Ты что это, Юра, задумал? Хочешь меня с бабушкой совсем расстроить? Где же ты там, в таком пекле, найдешь папу? Глупышка ты мой!.. Выбрось-ка все это из своей головы!
– А почему ты думаешь, что не найду? – стоял на своем Юра. – Ведь полковников Железновых на фронте немного. Приду в штаб или к главному командиру фронта и спрошу…
– Ступай, сыночек, спать. – Нина Николаевна поцеловала сына и ласково пошлепала его по щеке. – И больше об этом думать не смей!..
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Рано утром прибежали ребятишки.
– Тетенька, на собрание скликают! – сняв шапку, прокричал с порога Кузька.
– Куда? – щурясь от печного жара и вытаскивая ухватом из печи чугунок, спросила Нина Николаевна.
– На завалинке у Щедриных. Какой-то из города приехал. Бают, про войну сказывать будет.
Юра быстро натянул облысевшие рваные сапоги, повязал пионерский галстук, накинул на себя пальтишко и взял было уже шапку, как из-за полога послышался бабушкин голос:
– Ты куда?! Разве тебя приглашают?
– Нет, не приглашают, – ответил он, – но пионеры ведь должны знать, что делается на фронте.
– Погоди, сынок, – остановила его мать, – вместе пойдем.
По дороге Юра болтал без умолку. Оказалось, что у него есть свои планы, как участвовать в войне.
– А знаешь, мама, я могу убить Гитлера!.. – сказал он. – Подделаюсь под нищего и подкараулю его…
Нина Николаевна улыбнулась:
– Конечно, такого людоеда следовало бы убить. Но этого ни ты ни я сделать не можем.
– Ты меня все за маленького считаешь, мама!.. – Юра внимательно посмотрел на мать. – А я уже большой! Эх, мне бы где-нибудь достать револьвер или бомбу!..
– Не болтай попусту, герой! – перебила его Нина Николаевна, а сама с опаской подумала: «Слишком много он об этом говорит! Как бы вправду чего-нибудь не учудил! Он очень повзрослел, смелый стал, решительный, весь в отца!..» – Никогда не нужно думать о том, чего сделать не можешь! – строго добавила она. – Думай лучше о том, чтобы у тебя двоек не было!
– А из-за чего двойки получаются? – уже виновато оправдывался Юра. – Из-за Гитлера! Вот как станешь думать о войне, так никакие уроки в голову не лезут!..
Когда они подошли к дому Щедриных, на завалинке уже сидели женщины.
Нина Николаевна уселась на толстом бревне. Утреннее октябрьское солнце приятно грело спину, и она распахнула пальто.
К колхозникам вместе с Крутовских подошел человек лет пятидесяти с усталым, изрядно заросшим седой щетиной лицом. Нина Николаевна узнала в нем одного из строителей, которого несколько дней назад видела на картофельном поле.
– Так вот, дорогие товарищи, – обратился этот человек к колхозникам. – Мы приехали к вам из Ленинграда. Вы сами знаете, какая тяжелая судьба забросила нас сюда, какое страшное горе нас с вами пососедило!.. И теперь я обращаюсь к вам с большой и покорнейшей просьбой: помогите построить здесь завод. Без вашей помощи, дорогие товарищи, мы этой стройки не осилим!.. А с вами вместе задание правительства сможем выполнить досрочно. – Он обвел всех собравшихся глазами, и Нина Николаевна, сама родом из Ленинграда, подумала, что в этом человеке есть то, что свойственно многим коренным ленинградцам, – простота и душевность в обращении, умелый, но в то же время бесхитростный подход к людям, чистая русская речь.
Как только ленинградец кончил говорить, женщины сразу загудели:
– А что это, трудповинность?
– А как будут оплачивать?
– А жить там аль ходить сюда?
– А харчеваться как?
– А если на руках дети, тогда что?
Ленинградец объяснил всем, что трудповинности не будет, а только добровольная работа, что платить будут сдельно, что работающим будет выдаваться паек. Хочешь – его домой бери, хочешь – в столовую отдавай. Но у женщин возникали все новые и новые вопросы. Казалось, им не будет конца.
