Грегор Самаров - Медичи
— Я требую, чтобы меня освободили. Это неслыханно, чтобы высшего служителя церкви держали в синьории как пленника.
— Вы ничего не можете требовать, Франческо Сальвиати, — сказал Петруччи. — Вы можете только отвечать и ждать приговора, а ваш духовный сан усугубляет ваше злодеяние, противное не только божеским, но и человеческим законам. Ваш сообщник Браччиолини был схвачен мной, когда он во дворце республики с кинжалом бежал на помощь мятежникам. Это государственная измена, и вы, Франческо Сальвиати, знали об этом, так как пришли вместе с Браччиолини и с другими. Спрашиваю вас: что вы можете сказать в свое оправдание?
— Я ничего не делал преступного, — ответил Браччиолини, бледный и дрожащий, — я только слышал шум внизу и взял оружие для самозащиты.
— А я ничего не знаю, совершенно ничего, — вскричал архиепископ. — Я пришел к вам с сообщением, а меня схватили и заперли… Я требую, чтобы меня немедленно освободили.
— И вам не известно, что собор Санта-Мария был осквернен кощунственным преступлением? — громко спросил Петруччи. — Вам не известно, что Джулиано Медичи погиб от руки предателя и убийцы Франческо Пацци, а благородный Лоренцо только чудом избег той же участи?
— Лоренцо жив? — воскликнул архиепископ, но тотчас же спохватился. — Я ничего не знаю, я не был в соборе… И меня совершенно не касается, что делал Франческо Пацци.
— Жалкий трус! — сказал Франческо Пацци, приподнимаясь и бросая на архиепископа взгляд, полный презрения. — То, чего я желал, я сделал, и даже перед верной смертью не буду отрекаться от этого.
— А я отрекаюсь от тебя и от твоего поступка, с которым ничего не имею общего! — кричал архиепископ. — Докажите мою вину, если можете! И вообще, вы не имеете права судить меня. Только его святейшество может требовать от меня отчета, и он отомстит за насилие, которому я подвергся.
— Мы судим всякое преступление, совершенное в стенах нашего города, против наших законов и против жизни наших благороднейших граждан. Ваше запирательство не поможет! Виновен ли он в участии в убийстве и государственной измене? — спросил Петруччи.
— Виновен! — в один голос ответили судьи.
— И вас я спрашиваю, мои сограждане, виновен ли он как соучастник в преступлении, совершенном Франческо Пацци и Жакопо Браччиолини?
— Виновен… Виновен… Виновен! — закричала толпа.
— Франческо Сальвиати, Жакопо Браччиолини и Франческо Пацци, я приговариваю вас к смертной казни, которая постигнет всех ваших соучастников, — громко сказал Петруччи и приказал стражникам: — Принесите веревки и повесьте осужденных на карнизах окон. Пусть флорентийский народ видит, что его избранники судят скоро и справедливо.
Франческо Пацци приподнялся, сжав кулаки, и с ненавистью смотрел на Петруччи.
— Не дерзайте тронуть меня! — кричал архиепископ, указывая на свой крест. — Проклятие церкви падет на вас!
Браччиолини беспомощно опустился на стул, с мольбой простирая руки и говоря жалобным голосом:
— Я служу при кардинале Риарио, отправьте меня к нему, лишь ему одному я могу дать отчет.
— И он не избегнет нашего суда, если участвовал в этом преступлении, как можно заключить из ваших слов, — сказал Петруччи и обратился к солдатам: — Выполняйте приказание вашего гонфалоньера немедленно!
Два солдата схватили Браччиолини, который от страха даже не сопротивлялся, другие принесли веревки, накинули ему петлю на шею, открыли окно, и через минуту он уже висел на карнизе; раздался крик, потом глухой хрип, когда сброшенное тело затянуло петлю. С улицы послышались громкие радостные вопли все увеличивающейся толпы.
Крики «Палле! Палле!» и «Смерть убийцам, смерть предателям!» неслись со всех сторон.
Франческо Пацци совершенно изнемогал от боли и потери крови. Его тоже поволокли к окну, и он с презрением плюнул, проходя мимо архиепископа. Тот отчаянно сопротивлялся и изрекал страшные проклятия в адрес гонфалоньера, неподвижно стоявшего у своего кресла. Но и архиепископа солдаты схватили, привязали к карнизу и выкинули в окно.
Еще громче заревела толпа, увидев в окне Сальвиати в архиепископском одеянии с сияющим бриллиантовым крестом на груди. Петля запуталась в его воротнике и не сразу затянулась.
— Предатель, низкий предатель! — кричал он, повернувшись к висевшему рядом Франческо Пацци, и с бешеной злобой укусил мертвое тело.
Наконец петля затянулась, и удушливый крик положил конец его проклятиям.
— Правосудие свершилось! — торжественно произнес Петруччи. — И так будет со всеми, кто осмелится поднять преступную руку на республику и ее священные законы. А теперь, друзья мои, пойдемте к Лоренцо выразить ему наше сочувствие в его тяжелой утрате и нашу радость по поводу его спасения.
Он вышел из зала заседаний и пошел среди почтительно расступавшейся толпы, которая приветствовала его радостными криками.
Улицы представляли собой ужасающее зрелище: везде лежали окровавленные трупы, так как народ беспощадно убивал всех сторонников Пацци. У бенедиктинского монастыря собралась большая толпа, и издали был слышен дикий, страшный рев. Когда гонфалоньер со своими товарищами приблизился, толпа хлынула к нему с криками «Палле! Палле!».
— Смотрите, благородный гонфалоньер, — обратился к нему высокий, атлетически сложенный мужчина. — Мы здесь, в монастыре, нашли проклятых священников, поднявших оружие на Лоренцо… Взгляните на подлую голову Антонио Маффеи.
Он нагнул длинный кол, и Петруччи с ужасом увидел насаженную на него голову.
Он также увидел на площади, которую народ освободил для его прохода, окровавленные, неузнаваемые части человеческих тел. Стефано Баньоне и Маффеи народ буквально разорвал на клочки.
— Монахи хотели их спрятать, — кричал атлет, — но и они от нас не уйдут. Пусть подохнут проклятые под развалинами своего монастыря.
— Стойте! — закричал Петруччи. — Эти действительно были виновны, а о монахах вы ничего не знаете. Нельзя подвергать невиновных наказанию! Все будет расследовано, и я, ваш гонфалоньер, даю вам слово, что ни один преступник не избежит наказания.
Некоторые люди поворчали вполголоса, но все-таки немедленно повиновались Петруччи. Толпа отступила от монастыря и последовала за мужчиной, несшим мертвую голову Маффеи, крича: «Палле! Палле!» и «Да здравствует Чезаре Петруччи, наш гонфалоньер!»
— Все это страшно, но они правы! — сказал Петруччи, идя по улицам со своими товарищами. — Народ, как лев, страшен в ярости, раздирая своих врагов, но он велик и прекрасен в любви и преданности к своим друзьям. Те же были вероломные змеи и сами навлекли на себя заслуженную участь.
Глава 14
В этот злополучный для Флоренции день Фиоретта сидела утром в своей комнате и задумчиво смотрела через отворенную дверь в садик. Солнце золотило листву деревьев, а цветы распространяли тонкий аромат в мягком, теплом воздухе. Маленький Джулио дремал в соседней комнате. Старая Женевра ушла к обедне, и глубокая тишина царила в этом убежище, где Фиоретта испытала столько счастья и так много тревог. Ее натуру, выросшую на свободе, среди простора гор и полей, это убежище тяготило, как заточение, и она все с большим нетерпением ждала минуты, когда ее возлюбленный открыто, перед всем светом поведет ее к себе. Теперь эта минута была близка, но она сулила ей будущее, совсем не похожее на ее прежние представления, и она ждала его с надеждой и страхом. Фиоретта считала, что у родных Джулиано ее может встретить только предубеждение гордости богатства перед бедностью, и часто думала, что она сможет путем смирения и преданной любви смягчить сердца тех, которые тоже любят Джулиано. Но теперь оказывается совсем не то. Не только бедность отделяла ее от возлюбленного. Он стоял на такой высоте, о которой она и подумать боялась, и он носил имя, известное всему свету, которое она с детства привыкла слышать с каким-то благоговейным страхом. Эта пропасть между ними была страшнее разницы между богатством и бедностью, и Фиоретта с тревогой думала о ней.
Джулиано сказал ей накануне при прощании, что не появится на блестящих собраниях в городе и в их доме, а только из-за почтения к кардиналу будет присутствовать во время обедни в соборе. Потом празднества окончатся, и он, не откладывая ни на минуту, откроет тайну и введет свою жену в дом. Значит, решение близко, оно может состояться даже сегодня. Джулиано сказал ей, что все обойдется миролюбиво, так как брат горячо любит его и, хотя будет поражен неожиданностью, никогда не станет препятствовать его счастью. Она верила словам Джулийно, но не могла отрешиться от страха. Конечно, она гордилась и была счастлива, что он, стоящий выше всех, нашел ее достойной себя и предпочел всем аристократкам, но ее пугала мысль носить имя Медичи ей, простой, бедной крестьянке. Гордость ее возмущалась при мысли, что семья мужа с пренебрежением примет ее.
