Евгений Салиас - Атаман Устя
— Скажи, что надумалъ.
— Не охота. Не проси. Окажи милость такую.
— Ну, не говори! невольно усмѣхнулась Устя.
— Не шелохнешься, что бы ни случилось ночью.
— Бровью не двину! ужь совсѣмъ смѣясь произнесла Устя.
— Ну, прости. Почивай на здоровье.
Среди ночи, когда все спало и все было тихо въ поселкѣ, около дома атамана появилась въ темнотѣ фигура человѣка, которая стала осторожно подставлять длинную лѣстницу къ крышѣ.
Устя спала крѣпко, ибо утомилась отъ разнородныхъ думъ и чувствъ за весь день. Ефремычъ внизу ворочался съ боку на бокъ и вздыхалъ. Вѣсть о командѣ, о предстоящемъ разореніи Устинова Яра и бѣгствѣ, Богъ вѣсть куда, на всѣ четыре стороны — его печалила больше самихъ атамана съ эсауломъ.
Старая мордовка Ордунья спала, какъ убитая. Ея можно было стащить съ лавки и дотащить до рѣки, и она не проснулась бы.
Фигура, подставивъ лѣстницу, полѣзла, озираясь кругомъ. Это былъ самъ эсаулъ.
— А вѣдь выползетъ и увидитъ меня кто изъ молодцевъ на свое горе — придется палить! бормоталъ онъ; зря придется подшибить.
Орликъ влѣзъ тихо на крышу, прошелъ нѣсколько шаговъ и въ одномъ изъ угловъ дома сталъ подымать топоромъ доски… Трескъ легкій раздался ясно, благодаря полной тишинѣ.
— Ахъ, проклятыя, ишь, какъ пришиты, шепнулъ Орликъ. Проснется Ефремычъ — вѣдь выползетъ старый хрычъ. Ну, ужъ пугну же его.
Сдѣлавъ отверстіе, Орликъ пролѣзъ на чердакъ и, раскопавъ настилку и глину до досокъ, тихо кликнулъ въ щель…
— Петрынь, а Петрынь!..
Запертый въ чуланъ парень, не спавшій и уже давно слышавшій шаги и трескъ надъ собой, былъ ни живъ, ни мертвъ отъ страха.
«Неужели Малина лѣзетъ ночью его убить, думалъ онъ. Не можетъ быть. Зачѣмъ? Теперь атаманъ и безъ того его на смерть обрекъ. Завтра его на сходѣ разсудятъ и зарѣжутъ при всемъ народѣ. Зачѣмъ же Малинѣ лѣзть ночью къ нему».
Несмотря на это разсужденіе, Петрынь все-таки въ ужасѣ прислушивался и, когда зашумѣло на чердакѣ прямо ужъ надъ его головой, онъ такъ оторопѣлъ, что давно бы уже выпрыгнулъ въ окно, если бы оно не было съ желѣзной рѣшеткой, какъ въ острогѣ.
— Петрынь! снова позвалъ эсаулъ.
— Я… Кто такой? Чего тебѣ?
— Я… Орликъ… Небось. Я за тобой. Не дивися и не пужайся. Я тебя освободить пришелъ.
Петрынь ахнулъ, но не вѣрилъ. Однако, не убивать же его лѣзетъ къ нему эсаулъ, его смертельный врагъ. Вѣдь завтра все равно ему конецъ на сходѣ.
Орликъ осторожно поднялъ одну доску и просунулъ голову въ чуланъ.
— Петрынь, не дивися, родной… Дѣла нонѣ такія, что вотъ и мнѣ тебя пришлося спасать, ради себя, да и ради злобы на атамана.
— Охъ, Господи! ужъ не знаю — вѣрить ли глазамъ! ахнулъ Петрынь.
— Дурень. Повѣришь, какъ на вѣтеръ тебя выпущу.
— Охъ, Орликъ. Вѣкъ буду за тебя Бога молить.
Орликъ тихо и медленно отодралъ еще двѣ доски въ потолкѣ.
— Ну, теперь лѣзь… подставь что ни на есть; только бы мнѣ тебя ухватить.
Петрынь взялъ боченокъ, подставилъ подъ то мѣсто, гдѣ былъ Орликъ, и влѣзъ на него.
— Давай одну руку! Я тебя потяну, а ты другой хватайся за край…
Въ одну минуту сильной рукой Орликъ поднялъ парня къ потолку, и Петрынь вскарабкался и былъ на чердакѣ.
— Охъ, Орликъ, чаялось ли мнѣ; вѣкъ я не забуду твоего…
— Да ну, молчи; успѣешь отблагодарить-то… еще не ушли; услышитъ Устя, да выползетъ, да придется палить въ него, такъ весь поселокъ подымется на ноги: обоихъ насъ завтра и похерятъ, и я изъ-за тебя пропаду. Иди.
VII
Осторожно и медленно вылѣзли эсаулъ съ парнемъ изъ чердака на крышу, перешли къ лѣстницѣ и хотѣли уже спускаться. Орлику показалось, что атаманъ прошелъ по своей горницѣ отъ кровати къ окну. Онъ замеръ на мѣстѣ.
— Охъ, Создатель! Помилуй Богъ, Устя подымется да увидитъ, выговорилъ онъ вслухъ и съ такимъ неподдѣльнымъ ужасомъ, что Петрынь окончательно увѣровалъ въ искренность своего спасителя.
И Орликъ былъ искрененъ. Онъ боялся, что Устѣ, несмотря на уговоръ и предупрежденіе, все-таки покажется его поступокъ подозрительнымъ. Люди вѣрятъ больше глазамъ и ушамъ, чѣмъ разуму и сердцу. У Орлика духъ захватывало при мысли, что атаманъ увидитъ, смутится и заподозритъ… Пожалуй даже подыметъ шумъ…
И эсаулъ, и Петрынь притаились и не двигались. Орликъ не ошибся. Устя услышала шаги по крышѣ и, вставъ съ постели, подошла къ окну. Тутъ она увидѣла у самаго окна поставленную къ крышѣ лѣстницу и невольно ахнула.
— Чудно!.. Не понимаю твоей выдумки! мысленно обратилась она къ Орлику. Разумѣется, за Петрынемъ; его вывести на волю, но зачѣмъ?! Чуденъ ты, Орликъ, либо ты ужъ уменъ больно, либо сглупить собрался.
Атаманъ хотѣлъ уже по уговору и данному обѣщанью ложиться опять въ постель, но вдругъ Устѣ пришло на умъ соображеніе.
— Да Орликъ ли это? а если Петрыня кто другой уводитъ! Устя схватила скорѣе со стѣны свой мушкетонъ и снова стала у окна.
— Ести ты одинъ или съ кѣмъ чужимъ — то я тебя тутъ же и положу! шепнула она и тоже притаилась на-сторожѣ.
Орликъ и Петрынь долго прислушивались на краю крыши и, убѣдившись, что все спитъ, двинулись. Петрынь полѣзъ первый и сталъ спускаться по лѣстницѣ на землю.
И запоздай Орликъ на крышѣ — былъ бы парень мертвъ. Не видя никого, кромѣ Петрыня, Устя уже думала, что самъ Петрынь устроилъ себѣ этотъ побѣгъ. Чтобы не прозѣвать бѣгуна — палить надо было прежде, чѣмъ онъ достигнетъ земли. Устя уже тихонько пріотворила окно и просунула оружіе. Однако у нея хватило духу дождаться, чтобы Петрынь слѣзъ донизу.
— Если двинется отъ лѣстницы — выпалю! думала Устя; но когда Петрынь ступилъ на землю, то не побѣжалъ, а смотрѣлъ на верхъ. По лѣстницѣ сталъ спускаться Орликъ.
— Ахъ, ты, затѣйникъ! шепнула Устя и приняла просунутое дуло ружья изъ окна. И меня смутилъ своимъ скоморошествомъ; чуть не ухлопала Каина; и зачѣмъ тебѣ это колѣно понадобилось… увидимъ, что будетъ! Устя вернулась въ постель, легла и стала думать о затѣѣ Орлика.
— Обманомъ его взять хочетъ. Да зачѣмъ? Проку-то что изъ этого: ну бѣжитъ Петрынь къ командѣ и поведетъ сюда; онъ этого и хотѣлъ, когда вчера просился его отпустить. Чудно. Не пойму ничего.
Между тѣмъ Орликъ и Петрынь сняли лѣстницу и, оттащивъ ее, бросили въ кустахъ; затѣмъ они осторожно пустились по тропинкѣ.
— Петрынь, теперь знай, парень, душа въ душу, животъ въ животъ, какъ братъ за брата родного стоять, — заговорилъ Орликъ, когда они оба были уже на краю поселка.
— Помилуй, Егоръ Ивановичъ; да я за тебя готовъ въ огонь и въ воду; я только ума рѣшуся и не пойму ничего — какъ же ты да меня отъ смерти спасть пошелъ.
— Свою кожу берегу! Не понялъ? Глупъ же ты, парень; ты всѣхъ перехитрилъ; команду на насъ поднялъ, а я, какъ и всѣ другіе, буду лобъ подставлять; нѣтъ, шалишь, братецъ мой, я не дуракъ; пускай умникъ Устя подъ пулю либо подъ плети идетъ, а я, спасибо, не хочу.
— Такъ меня-то зачѣмъ ты высвободилъ, я все-таки не пойму.
— Я вотъ тебя упасъ отъ смерти, а ты теперь меня упаси отъ плетей.
— Какъ?
— А вотъ зайдемъ ко мнѣ, я тебѣ все поясню.
Черезъ минуту оба вошли въ хату Орлика и сѣли на лавкѣ.
— Обѣщаешься ли отплатить добромѣ за добро? заговорилъ Орликъ.
— Вотъ тебѣ Христосъ! перекрестился Петрынь.
— Ты куда теперь, къ командѣ?
Петрынь молчалъ и колебался отвѣчать.
— Вотъ дуракъ-то! Я его съ опаской себѣ изъ петли вынулъ, а онъ мнется; что жъ я тебя застрѣлю, что ли, теперь? На что? Вотъ дуракъ.
— Прости, Егоръ Иванычъ; ужь очень я того…
— Ничего сообразить не можешь, отупѣлъ?
— Да, признаться.
— Говори: ты къ командѣ?
— Оно, конечно… что-жъ мнѣ дѣлать.
— Ну, и я съ тобой, понялъ?
— Зачѣмъ?
— Тебя команда и капралъ разстрѣломъ встрѣтятъ, или хлѣбомъ да спасибомъ?
— Вѣстимо, рады будутъ.
— Ну, а мнѣ оставаться здѣсь, чтобы башку имъ подъ пулю подставлять; нѣтъ, я лучше тоже съ тобой за спасибомъ пойду…
— Д-да! Вотъ оно что! сообразилъ, наконецъ, Петрынь. Понялъ; стало быть, мы вмѣстѣ ихъ и поведемъ сюда.
— Слава Создателю, разрѣшилъ загадку… разсмѣялся Орликъ.
— Какъ же Устя-то?
— А что Устя?
— Да вѣдь ты, Егоръ Иванычъ, отъ нея безъ разума, а теперь предаешь; ты любилъ его, то ись ее…
— Любилъ, да; а ты никогда не любилъ?…
— Шибко любилъ! воскликнулъ Петрынь искренно и горячо; да и теперь… не знаю, кажись, и теперь люблю.
— А продалъ въ городѣ и команду привелъ?
— Да; но я изъ злобы на нее, за ея обиды, изъ злобы на тебя; я видѣлъ, что она меня на тебя промѣняла, и не стерпѣлъ. Не появися ты у насъ въ Ярѣ — я никогда бы такого дѣла на душу не принялъ; ты все сдѣлалъ! горько и грустно выговорилъ Петрынь и махнулъ рукой на есаула. Мнѣ могла отместка на умъ прійти, а ты за что? тебѣ она что сдѣлала: любила; за это ты въ предатели-Іуды — какъ и я — идешь; тебѣ-то ужъ за всю ея любовь — грѣхъ, Егоръ Иванычъ.у. грѣхъ! Ха! съ такимъ чувствомъ сказалъ Петрынь, что даже Орликъ удивился и головой махнулъ.
