Евгений Салиас - Кудесник
Эли согласилась, сказала „да!“, но прибавила решительно: „С условием, если вы тотчас сами поедете за этим доктором“.
Ангустиас беспрекословно оделась и выехала из дому, а вслед за нею Эли разогнала всех людей по своим поручениям в городе. Дом опустел…
Тогда девушка судорожными движениями оделась тоже и быстро вышла из дому, едва сознавая, что она делает. На улице она наняла первый попавшийся ей фиакр и приказала скакать к казармам полка „Крават“. Червонец, брошенный вознице в руку, так на него подействовал, что он погнал лошадь во весь опор через весь Париж и скоро был в Марэ.
Эли не знала, где квартира Алексея, но первый же встречный солдат на ее вопрос указал ей домик капрала-чужеземца, назвав его le caporal Noréche…
Войдя в квартиру, Эли бросилась на шею к Лизе, и обе зарыдали обнимаясь…
— Надежды нет? — спросила Эли.
— Не знаю… Нет… Если Господь сжалится… Не знаем… Вот доктор…
— Ça va mal, mes enfants… [7] Дурно… Но не надо отчаиваться…
Доктор был убежден, что раненный опасно и глубоко в шею молодой человек скончается к ночи, но не решился сказать этого двум таким юным существам. Для очистки совести и чтобы прекратить глухие рыдания девушек доктор стал объяснять обеим, как ухаживать за раненым и делать бинты и наблюдать за сделанной им перевязкой.
Эли стала просить позволения тотчас войти к больному, но доктор, отчасти узнав, а отчасти догадавшись, какое важное значение имела для раненого эта явившаяся вдруг красавица, решительно воспротивился ее желанию.
— Это свидание с вами сейчас может его убить на месте! — сказал он. — От волнения и тревоги хлынет опять кровь, и никакие перевязки не спасут! — восклицал он, — Если вы хотите убить его — идите. Завтра утром я вас допущу. А эту ночь помогайте здесь, оставьте сестру одну у постели.
Эли поневоле согласилась, но слова доктора „завтра утром“ впервые заставили девушку одуматься, как бы сознательно оглянуться и спросить себя: „Что она намерена делать?“
„Конечно, оставаться здесь около него с его сестрой на всю ночь!“ — решила она мысленно и бесповоротно.
Она села к столу, написала несколько строк и тотчас послала эту записку к своей тетке. Она объяснила свой поступок и свое намерение остаться в квартире возлюбленного до его выздоровления или его смерти.
Эли писала опекунше в таких энергичных выражениях и слова ее дышали такой решимостью отчаяния, что тетке нельзя было и думать явиться сюда, чтобы пробовать силой увозить ее домой.
«Клянусь памятью моей матери, что я зарежусь на пороге этого дома, если меня захотят силой увозить отсюда! — кончала она свою записку и, уже собравшись запечатать, прибавила еще дрожащей рукой: — Lo juro! Si quieres tamarme. Ven! (Клянусь! Если хочешь убить меня — приходи!)».
VII
В те же мгновения Калиостро вернулся домой и, войдя к себе, не снимал плаща и шляпы.
— Что за странная фантазия! — произнес он наконец. — Однако, если меня что-то толкает туда, к трупу незнакомого мне юного чужеземца, погибшего отчасти из-за меня, то отчего же не исполнить каприза.
Эти слова вырвались у кудесника вследствие странного желания видеть лицо человека, которого он считал застрелившимся в этот день.
— А если он жив еще?.. Девушка была в слезах, но ведь она могла плакать не по мертвому, а по умирающему. Если я опоздал, то являться к нему совестно. А видеть мне его хочется. Решено! Не поеду опять.
Однако через минуту Калиостро вышел вновь и приказал удивленному кучеру ехать опять туда же, к домику в Марэ.
На этот раз Калиостро подъехал к самому крыльцу дома, вышел и хотел постучать в дверь, когда увидел, что она была растворена. Он вошел и невольно осмотрелся, чтобы убедиться, нет ли в прихожей гробовой крышки или чего-либо, свидетельствующего о присутствии покойника.
Тихие голоса слышались из соседней комнаты, куда дверь была затворена.
Калиостро сбросил плащ, снял шляпу и, отворив дверь, вошел с той уверенностью в поступи и взгляде, которая иногда выручала его. Когда он появился на пороге горницы, две молодые девушки, пожилая служанка и офицер сразу прекратили свой сдержанный шепот и с живостью обернулись к нему. Девушка помоложе бросилась к нему навстречу со словами:
— Вы доктор Дюкро? Хирург королевский?
Калиостро запнулся на секунду и тотчас же произнес:
— Да.
— Я, лейтенант Турнефор, за вами посылал, — выговорил, подходя, офицер. — Помогите. Вам передал приглашение наш командир?
— Да, — с той же уверенностью отвечал Калиостро.
— Он жив, стало быть?
— Идите. Скорее! — воскликнула Лиза.
— В каком положении находится он? В сознании?
— Плохо… Очень плохо… Но жив, положительно жив, — прибавила пожилая служанка, приблизясь к Калиостро.
— Где он себя ранил? Куда направил оружие? — спросил Калиостро. — Верно, в сердце или в голову?
Обе девушки, а вместе с ними и Турнефор с изумлением взглянули в лицо Калиостро.
— Мы вас не понимаем, господин доктор, — произнес Турнефор. — Про что вы говорите?
— Что же с ним, если он не ранен? Я думал, что он… — запинаясь, выговорил Калиостро, — сам хотел покончить с собой. — Ведь это господин Норич?
— Да, Норич! — воскликнула Лиза. — Мой брат. Но он преступно был ранен злодеем на улице… Грабителем…
«Ничего не понимаю», — подумал Калиостро и прибавил:
— Так идемте скорей!
И, сопутствуемый Лизой, которая указала ему дверь и пропустила его вперед, кудесник, сказавшийся королевским хирургом Дюкро, с любопытством прошел в другую комнату, маленькую, полуосвещенную лампадой.
На кровати в углу Калиостро увидел лежащего на спине молодого человека очень красивой наружности, поразившей его тотчас правильностью и благородством черт лица. Он тяжело дышал; обильный пот струился по лбу и смочил волосы на голове; глаза его постоянно открывались и закрывались. Каждый раз, что поднимались веки, лихорадочно блестящий взгляд черных глаз ярко вспыхивал в полумраке комнаты. Лицо слегка подергивала судорога.
Калиостро приблизился и пристально стал смотреть в лицо лежащего. Тот слегка простонал. Искусный медик пригляделся зорко и выговорил удивленно:
— Что с вами? Тут недоразумение!.. Вы не ранены. Говорите мне скорее, что вы с собой сделали? Вы ранены?
— Да…
— Но ведь вместе с тем вы и отравлены.
— Нет! — чуть слышно повторил Алексей.
— Каким ядом? Я вижу… Знаю наверно. Говорите: что вы приняли?
— Оставьте меня! — глухо произнес Алексей. — Кто вы? Уйдите. Мне не надо… помощи.
Лиза страшно вскрикнула и упала на колени около кровати.
— Нет, я не оставлю! — воскликнул Калиостро.
— Он доктор. Он поможет тебе. Он спасет тебя. Скажи, Бога ради! — рыдала Лиза.
И, стоя на коленях около кровати брата, она схватила повисшую руку его и в порыве горя и отчаяния тянула его за руку и повторяла:
— Скажи, Бога ради!.. Говори!.. Зачем ты отравился?!
— Не хочу… оставьте меня! — отвечал глухо Алексей.
— Послушайте, господин Норич! Мне вы обязаны сказать, — заговорил Калиостро горячо. — Вы обязаны назвать яд, который вы приняли, потому что я спасу вас от смерти и от того, что погубило вас. Я пришел спасти вас двояко. Есть в городе человек, к которому вы обращались с просьбой спасти вас, в могущество которого вы верите?
— Да, есть, — произнес через силу Алексей.
— Назовите его.
— Зачем. Я умираю…
— Он перед вами, молодой человек. Я — Калиостро.
Лежащий устремил глаза на вновь прибывшего незнакомца; его мертвенно бледное лицо покрылось едва заметным румянцем; рука поднялась судорожным движением.
— Правда ли? Вы ли Калиостро?
— Правда. Клянусь вам и докажу. Назовите мне яд — и вы будете спасены. А когда вы будете на ногах, мы поговорим о вашем деле, о вашей судьбе.
— Не верю. Да и поздно. Мне не надо жить… — прокричал, почти простонал Алексей и отвернулся лицом к стене.
— Эли здесь… Милый мой. Эли здесь, у нас. Ты должен жить и быть счастливым! — воскликнула Лиза.
Алексей двинулся всем корпусом и глядел на сестру.
Калиостро между тем, быстрым движением достав из кармана сложенный лист бумаги, поднес его к глазам лежащего.
— Вот ваше последнее письмо. Я Калиостро?
— Эли здесь, у нас, любит тебя… — повторяла Лиза.
— Да. Верю… Слава Богу!..
Он схватил Калиостро обеими руками за руку, почти впился в нее и воскликнул горячо:
— Спасайте меня скорей!.. Если она ко мне… пришла, я могу жить, я должен жить!.. Спасайте…
— Какой яд вы приняли?
— Aqua toffana…
Калиостро сделал движение, которое невольно вырвалось у него.
— Это ужасно! — прошептал он. — Где вы его достали?
— Он был у меня уже давно. В перстне отца…
