Валерий Ганичев - Ушаков
Затихли, опустели дома в Херсоне, Таганроге, Екатеринославе, Полтаве, Кременчуге, Елизаветграде, Севастополе. Задымили, отгоняя мор, костры, прокуривая одежды каждого, встали у шлагбаумов солдаты, не впуская пришельцев, заработали карантины. Но чума лишь криво усмехнулась костлявой челюстью, и после каждой ее гримасы усиливался погребальный звон. Гробы, а то и просто мешки с трупами опускались в неглубокие ямы, с каждым днем опустошая недавно заселенную Новороссию. Плоды Кучук-Кайнарджийского мира на отвоеванных территориях пожинала смерть, и усилия солдат и полководцев империи в этой войне, казалось, были напрасны.
Рескрипты, приказания, советы о том, как преодолеть опасность, неслись из сановитого Петербурга, самого выставившего карантинные посты на много верст вперед от царских дворцов. Но чтобы исполнить эти указания, нужны были смелые, самоотверженные, организованные командиры.
* * *Ранним летним утром Ушаков выводил из Херсона команду своего корабля в степь. Из середины большого квадрата, по углам которого забивали колышки, прошмыгивали между группами моряков суслики, отбегая дальше в поля. Они становились на холмики и с удивлением смотрели, как люди делали себе на месте их пристанищ широкие норы. Да, землянок Ушаков приказал отрыть много. Для офицеров, для морских служителей здоровых, для тех, у кого есть подозрение к болезни, для больных, для выписавшихся из госпиталя, для карантина. Везде лежали кучи камыша и сухой травы. Недавно прибывший для прохождения службы мичман Пустовалов с удивлением прислушивался к разговору своего командира и пожилого, с обвисшими усами боцмана.
— Ну так как, Петрович, разложим костры по всей линии или в разных местах?
— В разных местах, ваше превосходительство. Чтобы дым зазря не пропадал. У карантина, у гошпитальных, на входе в лагерь.
— Верно, пожалуй. Да еще в центре у палаток основной команды, чтобы здоровые все под дымком были.
— А еще, Федор Федорович, в костры чебреца и душицы добавлять следует. Лихоманка духмяности не любит, она в гнилостях и прелестях себе добычу находит.
— Вот и давай, Петрович, возьми с десяток служителей и поищи чебреца и других запашистых трав по ярам и рощицам.
Вечером в офицерской землянке, полулежа на свежестроганом лежаке, мичман размышлял вслух:
— Не похож наш командир на капитана первого ранга. С боцманом будто с ровней говорил, а нас в Морском корпусе обучали высоко честь офицера держать, не топтать ее, не снижать.
Дементий Михайлов, корабельный штурман, что вычерчивал за столом какой-то план, не поднимая головы, ответствовал:
— Он ее и не марает. Честь — она сверкать должна, как труба медная, а чистят ее боевым и мирным делом.
Мичман пожал плечами: «Ну это честь, а к чему себя так не блюсти, командиром не выглядеть, команды не слышно. Будто на деревенских посиделках беседу ведет. Сие ни в каких уставах не написано».
Дементий, будто отгадав его мысль, провел под линейку четкую линию и поднял голову:
— В уставах о том, как служителей сберечь от моровой язвы, тоже не написано. А он сбережет. — Усмехнулся. — Мы тут так будем бегать, да строить, да упражнения делать, что не до чумы будет.
Да, то были не учебные классы, а непрерывный, почти холопский труд с нелегким заданием каждому офицеру и моряку. Горели беспрерывно костры, кипели котлы с горячей водой, разводили в ведрах уксус, сушили на кострах одежду, затем прокаливали и продымливали ее. На козлах постоянно проветривались постели. Воду привозили от Днепра в бочках, сырую командир пить не давал. Изредка легкие взрывы окутывали пороховым дымом весь лагерь. «Пороха-то она, сердешная, боится», — утверждал Ушаков.
«Все кислые-то стали, яко мураши», — похохатывали матросы, обмываясь уксусом. «Да ты трись, трись пошибче, всякая хворость лепетнет», — ворчал боцман, не давая никому улизнуть от ежедневной промывки. Два раза в день докладывал лекарь Ушакову о состоянии команды. Если появлялось покраснение, слезились глаза, вся землянка или палатка становились на легкий карантин, если болезнь не отступала — карантин был полный. Матросам даже разговаривать с соседями запрещалось. Городской госпиталь Ушаков не загружал, а если кто приходил оттуда, то долго выдерживал в карантине и лишь тогда допускал к упражнениям. Позднее он вспоминал: «Все… расположения и наблюдения исполнялись со всевозможными рачением под всегдашним моим присмотром, даже ни один больной человек не только без бытности моей при осмотре лекарском не отосланы в госпиталь или в карантин, но из одной в другую палатку без меня переведены не были…»
Казалось, лишь бы выжить, здесь, на суше, не отойти к праотцам, но его матросы готовились к морским походам: слушали и исполняли команды, вязали узлы, учились забираться на столбы, что поставил он вместо мачт.
Чума не выдержала, отступила и «от 4 числа ноября минувшего 1783 года более уже не показывалась», — писал он позднее в докладной записке.
* * *Петербург, отмечая старание в борьбе с чумой, особо выделил по представлению вице-адмирала Я. В. Сухотина командира морского корабля № 4. Адмиралтейств-коллегия объявила, что «приписывает совершенное свое удовольствие особливо же капитану Ушакову, отличившемуся неусыпными трудами попечением и добрым распоряжением, чрез то, что он по своей части гораздо скорее успел отвратить опасную болезнь, так что оная от 4 числа ноября больше не показывалась, о чем к нему от Коллегии послать указ…».
Орден Владимира 4-й степени засиял на груди Ушакова. Не за морские сражения, но за битву со смертельной опасностью, за спасение от гибели русских моряков и командиров, всех морских слушателей, что скажут еще свое слово в будущих битвах.
Севастополь
Русский военный флот (среднего тоннажа) получил базу в Азовском море и в северо-восточной части Черного моря, а русским торговым кораблям было разрешено плавать там наравне с английскими и французскими. Турецкая верхушка, естественно, не хотела усиления России, не могла перенести независимости Крыма и периодически организовывала мятежные выступления среди крымских татар, подкупая влиятельных мурз. Турецкие корабли, нарушая соглашение, посещали крымские гавани, угрожали десантами. Генерал-поручик Суворов сумел четкими маневрами, угрозой применения артиллерии изгнать из Ахтиярской бухты отряд кораблей Гаржи-Мегмета. Удобная гавань не стала базой для турецкого флота, а Суворов был первый русский командующий, кто оценил ее значение. В 1778 году он же провел блестящую операцию по выселению крымских христиан, в основном греков и армян. Это была акция скорее экономического характера, ибо наносила существенный и даже непоправимый удар по доходам крымского хана, лишала его финансовой опоры. Переселенцы армянского происхождения поселились у крепости Святого Дмитрия Ростовского (будущий Ростов-на-Дону) в слободе Нахичевань, а греческие переселенцы между реками Берда и Кальмиус, где возникли города Мариуполь и Мелитополь.
Турецкие лазутчики в это время всячески провоцировали крымских татар на выступления и вооруженные вылазки против русских войск, но судьба Крыма была уже решена, и в 1783 году он полностью перешел во владения Российской империи, получив наименование Тавриды.
28 декабря 1783 года русский посланник в Константинополе Я. И. Булгаков получил подписанные Портой договоры, признававшие Тамань, Кубань российскими. В договоре Турция отказывалась от притязаний на Крым. Базы русского флота перемещались еще южнее, в центр Крымского полуострова. Пришло время Севастополя. В его судьбе свое веское слово сказал великий Суворов.
«Подобной гавани, — писал он, обращая внимание на удобство Ахтиярской бухты и возможность строительства морской крепости, — не только у здешнего полуострова, но и на всем Черном море другой не найдется, где бы флот лучше сохранен и служащие на оном удобнее и спокойнее помещены были».
«Описная партия» штурмана Ивана Батурина обследовала его в 1773 году.
В Херсоне строились новые небольшие фрегаты, русские корабли, отпугивая турецких лазутчиков и усмиряя мятежных мурз, несли постоянно крейсерскую службу вдоль побережья, приглядываясь к удобной бухте.
Поэтому не удивительно, что 17 ноября 1782 года в Ахтиярской бухте стал на зимовку с фрегатами «Храбрый» и «Осторожный» капитан 1-го ранга И. М. Одинцов. Это была первая зимовка русских судов в бухте.
«Начало же Черноморскому флоту, — пишется в книге „Краснознаменный Черноморский флот“, — следует считать май 1783 года. В Ахтиярскую бухту (по названию небольшого селения) 2-го мая прибыла эскадра Азовской флотилии под началом вице-адмирала Ф. К. Клокачева, а 7-го в бухту вошло одиннадцать кораблей Днепровской флотилии. С этого времени морские силы на юге России стали именоваться Черноморским флотом. В честь его основания в том же году была отлита медаль „Слава России“».
