Дэвид Эберсхоф - 19-я жена
Сверх всего, я вижу, что здесь, на земле, я облечен двумя обязанностями. Во-первых, я должен делать все возможное, чтобы вести верующих к Небесному Блаженству. Такова моя смиренная задача. Во-вторых, я должен защитить и оберечь десятки тысяч Святых, рискующих своим благополучием из-за того, что верят в Восстановление.[67] Если бы я открыто признал существование нашего уникального института до того, как мы достигли безопасного укрытия в Зайоне, я подверг бы риску жизнь всех Святых, в том числе и твою. Я высоко ценю твое письмо и приглашаю тебя, Юный Друг, посетить меня в моем Доме-Улье. Больше всего среди нашей молодежи меня восхищает тот, кто может действовать с открытым сердцем и пытливым умом. А теперь иди вперед и раздели со мной Истину, ибо это она и есть.
Будь добр, передай мои приветствия твоим родителям, твоему брату Аарону и твоей сестре Энн Элизе, этому ангелу.
Засим остаюсь, Весьма искренне, Твой Пророк БРИГАМ ЯНГУпорные мальчики
— Куда теперь, Нэнси Дрю?[68]
Мы с Джонни направлялись в Канаб. Это происходило в то время дня — далеко за полдень, — когда стоит такая жара, что кажется, машина вот-вот полыхнет сама собой. Проезжая близ Месадейла, мы разминулись с грузовиком, в кабине которого сидели трое пожилых Перваков — мужики с желтовато-седыми волосами, набриолиненными и зачесанными назад; один глаз у каждого был прищурен. На троих у них, видимо, приходилось сорок или пятьдесят жен и полторы сотни ребятишек. Грузовичок этот обошелся кому-то из них не меньше чем в пятьдесят тысяч баксов, да еще он по-сутенерски тонировал окна и поставил на крышу кабины металлический багажник. Если у вас дома два десятка жен, но власти признают только одну в качестве вашей законной супруги, то остальные девятнадцать получают пособие. Чем больше жен и детей, тем больше велферовских чеков. Вот каким образом человек, нигде не работающий и вынужденный кормить семьдесят ртов, может позволить себе купить такой грузовичок. Да еще откаты от Церкви за клятву положить жизнь на защиту Пророка, когда вся эта хреновина лопнет по швам.
Мы проехали плакат, вопрошавший: «В ОДИНОЧЕСТВЕ? НУЖНА ПОМОЩЬ?» На нем была изображена девушка, одиноко идущая по пустой дороге, не похожей ни на одну из близлежащих дорог. Телефонный номер, начинающийся на 800, и адрес в Солт-Лейке. У меня была сестра, которую этот плакат здорово подвел. Номер телефона работает только в дневные часы. Но никто ведь не может позвонить в дневное время. Моя сестра — она была дочерью двенадцатой жены моего отца (мне так кажется). Как-то ночью она проснулась около трех или, может, четырех, прокралась вниз и набрала этот номер, веря, что они явятся ее спасать. Она даже чемоданчик небольшой упаковала. Готова была. Только знаете, куда они передали ее звонок? Прямо в полицейское управление Месадейла. А оттуда позвонили отцу. А он отвез ее к своему брату, и тот на ней женился. Я помню, отец сказал ей: «Тебе шестнадцать. Пора».
Мы проехали поворот на Месадейл и посмотрели на большие дома, там, далеко от шоссе. Я подумал обо всех наших детях — о диспепсических младенцах, о малышах в чесоточных расчесах, о вечно голодных девчонках и мальчишках, об одиноких подростках, обо всех них, тосковавших без любви. Я подумал о маме.
— Слава богу, мы выбрались оттуда, — произнес Джонни.
— Мне так хотелось бы помочь и всем другим ребятишкам, — откликнулся я.
— Сейчас намного чаще девчонки убегают. По ночам. Они просто исчезают.
— Пророк, наверное, из-за этого просто паром писает.
— Тут была одна девчонка, просто потрясная, может, лет пятнадцать ей было, Пророк сам хотел на ней жениться, а она взяла да и дала деру.
— Куда же они бегут?
— Куда угодно, только бы подальше отсюда.
В Канабе я припарковался примерно в квартале от «Мега-Байта». Джонни намеревался попробовать разговорить Пятую.
— Ты веди себя так, вроде ты узнал ее по Месадейлу. Скажи, ты, мол, тоже сбежал. Потом спроси ее, когда она ушла. Мне надо выяснить, лжет она или нет. Вот, возьми два доллара.
— Два доллара?
Я выдал ему еще три бакса, и он закатил глаза под лоб:
— Дай мне полчаса на это дело.
Джонни выпрыгнул из фургона. Он выглядел таким уверенным в себе, был так доволен, что способен мне помочь, что я впервые с беспокойством подумал о том, как я сумею от него избавиться. В ожидании его возвращения я развернул карту Калифорнии. В складках карты я держу свои наличные. У меня оставалось сто девяносто два доллара и еще на кредитной карточке что-то вроде двухсот восьмидесяти. Меня просто доканывал бензин. После четырех дней в Юте единственное, что я знал точно, — это что мне необходимо вернуться в Пасадину вовремя, чтобы успеть на работу по ремонту той детской.
Я позвонил Роланду, но попал на автоответчик. «Я теперь не очень надолго тут задержусь», — сказал я.
— Ну вот и все дела, — заявил Джонни, забираясь в фургон. — Она тебе наврала.
— Как ты узнал?
— Я вошел, заказал сэндвич с ветчиной и сыром — между прочим, спасибо за деньги — и сказал: «Ты мне вроде как знакомой кажешься». Ну, она посмотрела на меня типа: «А я тебя знаю?» Ну, тут я говорю: «Ты из Месадейла». Понимаешь, что хорошо в том, что я еще маленький: я не мог ее перепугать до смерти. Она отвечает: «Ну да». А я: «Так я же тоже». Ну и я иду дальше типа: «Погоди минутку, ты вроде одна из дочек брата Скотта, верно? Я тебя в церкви видел». Она только кивнула и как-то немного смущенно глядеть стала: вроде, может, меня кто подослал. Ну, меня кто-то и подослал, только ведь ей про то неизвестно, так что я валю дальше: не беспокойся, мол, я тоже сбежал. А потом я прямо: «Так что, ты была еще там, когда его кокнули?» Знаешь, чего она сказала? Она говорит: «Ага, я хотела маму вытащить оттуда, я знала: что-то плохое вот-вот случится, только она уходить со мной не захотела. Так что теперь я не представляю, что с ней случиться может». — Джонни замолк, очень довольный собой. — Ну, как тебе это в качестве ключа или наводки на версию?
— Ты плохих полицейских фильмов насмотрелся.
— Просто сделал то, чего ты не смог.
— Поехали.
— А куда теперь направляемся?
— Ремень пристегни!
— Чего? Ты что, теперь моя мамочка?
Мы остановились у ларька с кукурузными лепешками тако, в которые ломтики куриного мяса или ветчины завертывают, затем выехали к началу совершенно пустой прогулочной тропы. Пока мы ели, солнце село и пустыня из розовой стала красной, потом синей, потом черной. Луна еще не взошла, и в фургоне стало очень темно, единственное, что я мог разглядеть, были белые пакеты от лепешек. Электра заснула на футоне, и кругом было бы очень тихо, если бы не ветер. Я думал, Джонни тоже заснул, но он вдруг сказал:
— Я это делал.
— Что делал?
— Ну, ты понимаешь. С парнем.
— Что?!
— В Вегасе. Всего пару раз. Я дошел до последнего бакса. — Было слишком темно, чтобы увидеть его лицо. — Мне не понравилось.
— Это нормально.
— Не думаю, что я гомик.
— Я тоже так не думаю.
— Но если бы я был, ты бы мне понравился.
— Что ж, спасибо.
— Джордан?
— Да.
— Я больше не хочу это делать.
— Тебе и не придется.
— Обещаешь?
— Обещаю.
— Потому что на самом деле я с большим удовольствием трахал бы какую-нибудь цыпочку.
— Ты — самый страшный грубиян из всех, кого я знаю.
— Спасибо.
Потом мы с ним заговорили о том, что каждому из нас пришлось пережить.
— А помнишь, наш Пророк говорил нам, что можно обрюхатить девчонку, если посмотреть на нее, когда у тебя встал? — Джонни закинул голову назад и расхохотался, будто это была самая смешная вещь на свете. — Но лучше всего во всем этом было то, что мы-то ему верили! Ох, господи, я думал, что всех девчонок в городе завалил.
Мы все смеялись и смеялись над идиотским дерьмом, которому когда-то верили. А что еще нам оставалось делать? Перестав смеяться, мы некоторое время молчали.
— Джонни?
— Да?
— Мы сегодня ночью туда поедем.
Джонни молчал.
— Ты согласен?
Он по-прежнему ничего не говорил. Потом произнес:
— Если ты едешь.
В НАШЕМ ДОМЕ
Ты в нашем доме наблюдаешь
И дружных, и покорных жен.
Все Сестры-Жены соблюдают
Тобой завещанный Закон.
Мы в единении радеем,
Когда нас две, и три, и пять —
Ведь чем нас больше, тем сильнее
Хвалу Тебе хотим воздать.
Поем свою и мужа долю,
Любовь свою несем Тебе,
И, так Твою исполнив волю,
Войдем мы в Царствие Твое.
Пушка на экране
