Иван Лажечников - Ледяной дом
– И больше бы погневались, сударь, так беда невелика. Потом… потом… да, его милость господин Зуда подметил на днях в кабинете за канапе просверленную дырочку. Смекнули мы, что это щель из шкапа гардеробной. Подделали ключ – маршалок был с нами заодно, – ныне успел я в сумерки забраться в дозорную будку, затворив за собою исправно дверь. Пошарил в шкапе и нашел преисправную щель, из которой все слышно, что говорится у вас в кабинете. Вот почуяла чутьем наша жар-птица, что у вас будет с его милостью потайной разговор, и шасть ко мне под бочок. «Милости просим, кукушечка, к стрелку поближе!» – сказал я про себя. Только что приложила она ухо к щели, я ей в бок булавку. Почесалась она и опять за свою работу. Тут уж запустил я ей стрелку поглубже так, что она порядком охнула, сотворила крестное знамение и примолвила: «С нами сила крестная!» Окаянная! мало, что людей морочит, и бога-то хочет обмануть!.. Дал я ей вздохнуть крошечку да как схвачу ее вдруг в охапку и начал душить, щекотать, кусать… ну, была такая потеха, сударь, что рассказать не сумею… все жилки надорвал со смеху. А теперь (араб ужасно взглянул на свою жертву) ох! кабы моя воля… нож ей в бок – одним крокодилом на свете меньше!
– Она умерла, – сказал один из слуг, составивших кружок около барской барыни.
Он взял ее за руки, и руки упали окоченелые на пол.
– Пустить ей кровь! – примолвил другой, – вспрыснуть ее холодной водой.
– А лучше плеткой! – перебил маршалок.
– Ах! вспрыснуть водой, – возопила вдруг плутовка, открыв несколько глаза.
Волынской с презрением отворотился от нее и сказал дворне:
– Выбросьте эту поганую кошку вон сию ж минуту за ворота со всеми ее пожитками. Чтоб духу ее здесь не пахло!
– И вот, наконец, – сказал Зуда, когда они возвращались в кабинет, – ваш домашний шпион у вас в руках! Я советовал бы вам допросить строжайше эту неблагодарную тварь.
– Не пытать ли ее по-бироновски?.. Ну ее к черту! Пропавшего не воротишь. А что до благодарности, не говори мне об этом, друг мой! Ты знаешь, сколько я сам виноват пред одной особой (он разумел жену); чего ж ожидать от черни?..
Известно, что слуги всякого рода любят быть приятными своим господам, усиливая приговоры их. Благородному Артемию Петровичу нельзя было угодить таким образом; но дворня, ожесточившись против барской барыни, удовлетворяла в этом случае только своему негодованию. Невесту Кульковского, снова упавшую в обморок, отнесли за ворота с ругательствами всякого рода и с горячим телесным уроком и выбросили на снежный сугроб. Туда ж принесли ее имущество. Опозоренная, измученная, волоча кое-как за собою пожитки, которые только могла укласть в огромный узел, боясь в полуночные часы попасть на зубок нечистому, увязая не раз в сугробы снежные, она не раз вычитывала с ужасом: «Батюшки, мои светы! вынеси, самсонова сила, легкое перо!..» Наконец, полумертвая, она дотащилась едва к утру до жилища Липмана. Здесь оказали ей всякую помощь, какую требовали ее подвиги и сан Кульковского невесты.
Однажды утром доложили Артемию Петровичу, что цыганка отыскана и приведена. Это известие обрадовало его.
– Только боимся ошибиться, она ли еще, сударь, – говорил посланный. – Голос ее, пол-лица также ее, а с другой стороны – урод уродом. Цыган при ней тот же, что и прежде ходил с пригожей Мариулой. Стоят на том, что она и есть, и божатся, и клянутся, а может, сударь, морочат.
– Нет ли в воздухе какой заразы, что все стали бредить! – сказал Артемий Петрович, – введите ее ко мне.
Ввели цыганку в кабинет, в котором никого, кроме него, не было. Один глаз у ней был закрыт пуком волос, правая щека фатою.
– Мариула, это ты? – спросил Волынской.
– Я, господин, но только не пригожая, таланливая Мариула, на которой ты останавливал свои высокие очи. Со мною случилась беда… я обварилась кипятком и… признаешь ли меня теперь?
Голос ее дрожал. Она подняла фату и пук волос. Щека, в одном месте исписанная красными узорами, в другом собранная рубцами, синекровавая яма наместо глаза – все это безобразие заставило Артемия Петровича отвратиться.
– Что, барин?.. Вот ваша хваленая красота!
Брезгливо вскинул он взоры на нее, махнул рукой, чтобы она закрыла по-прежнему свое безобразие, и, когда она это исполнила, посмотрел на нее с жалостью, глубоко задумался с минуту, наконец сказал:
– Мне твоя красота не нужна, Мариула, а нужна твоя верность, твой ум.
– Я уж раз докладывала вам: рада вам служить, добрый господин, – отвечала цыганка с живым участием.
Тут Волынской признался, что он любит княжну Лелемико и что она к нему неравнодушна.
Щека цыганки загорелась.
– Что ж далее?.. – спросила она с нетерпением.
– Вот видишь, я писал к ней; ответ ее готов, но ей не через кого переслать его… Ты должна сходить во дворец и получить записочку.
– С радостью… – отвечала Мариула, запинаясь, как будто стоял у ней кусок в горле.
И дрожащий голос ее и белые пятна, выступившие на пламенной щеке, изменяли ее душевному беспокойству. Мысль, что мать… сама… Но она это делала для блага своей дочери. Может статься, Артемий Петрович хочет только погубить Мариорицу!.. Поверенная их тайн, она будет иметь возможность ее спасти…
– Только с условием, – примолвила она умоляющим голосом, – буду помогать тебе всем моим разумением, всем лукавством, да… смотри, добрый, милый, честный барин, не сделай несчастною бедную девушку… Говорят, я уж успела выведать… сирота круглая, не имеет ни отца, ни матери, с чужой стороны… не доведи ее до погибели, побойся бога, женись на ней.
– О! да с какими же ты причудами!.. это дело свахи и попа.
– А что ж я, как не сваха!.. Вот видишь, барин, я много уж грехов приняла на свою душу: бог за то и наказал меня. Мы хоть и цыгане, а знаем бога. Пора мне жить честно. Коли не примешь моего условия, – прибавила она с твердостью и жаром, – я и дел никаких начинать не стану. Что ж?.. женишься?..
– Уж конечно!.. Для чего б иначе!..
– Поклянись.
– Как же ты неотвязчиво требуешь!.. Странно!.. Однако ж… пожалуй, клянусь…
– Всемогущим богом… Слышишь?
Голос Мариулы был грозен, одинокий глаз ее страшно сверкал; в душе Волынского совесть невольно забила тревогу.
– Уж конечно… Им… – сказал он, смутясь, – если только позволят…
– Кто ж?
– Например, государыня.
– О, чего бояре не выхлопочут, когда только захотят. Помни, господь карает тех, кто преступает клятву.
Волынской старался усмехнуться.
– Право, ты, Мариула, годишься в проповедники.
– Побоишься суда небесного, так начнешь говорить и проповеди. Теперь мы условились: ты будешь иметь пригожую женку; сиротка найдет себе доброго, знатного, богатого мужа; а я буду с фатой… не забудь же фату за первый поцелуй… и душа моя не даст ответа богу, что погубила мою… мою красавицу… Хоть и не видывала ее, но люблю-таки, сама не знаю почему… может статься, потому, что сама была в такой беде, как она. И меня погубил когда-то такой же красивый барин, как и ты… (Мариула утерла навернувшиеся на глазу слезы.) Когда-нибудь я тебе это расскажу. Но я не плакать пришла, а дело делать. Жду твоего наказу.
Позван был араб и получил наставления провесть цыганку во дворец к княжне Лелемико. При наказе Мариуле, чтобы она исполнила хорошенько поручение, Артемий Петрович хотел пожаловать ей золотую монету. Но цыганка с гордостью оттолкнула руку его, обещаясь, впрочем, взять деньги, когда все уладит.
Глава X
ПОСЛАННИЦА
Родная мать… О боже! мать родная
Ей в руку чистую влагает нож;
Ведет ее сама к ужасной бездне
И думает: веду ее к венцу,
На ложе пышное любви и счастья…
Не столько тревожит любовника первое тайное свидание с любимым предметом, как тревожило Мариулу свидание с княжною Лелемико. Радость и страх видеть так близко дочь свою, говорить с нею до того волновали ее кровь, что занимался у нее дух; в голове и сердце ее стучали молоты. Несколько раз дорогою останавливалась она, чтобы перевести дыхание.
– Смело за мною, – сказал араб, входя на крыльцо у маленького дворцового подъезда, и потом, изредка оборачиваясь к своей спутнице и ободряя ее взором, повел сквозь саранчу придворных слуг по извилинам лестниц и коридоров.
Было близко к девяти часам утра; но все во дворце еще ходило полусонное.
Мариула выставила тут вполне свое безобразие.
– Куда ведешь этого урода? – спрашивали араба любопытные.
– Куда приказано, – отвечал он, – много знать будете – состаритесь.
Иногда отделывался на нескромные вопросы молчанием; кому нужно говорил, что герцог хочет ввести к государыне цыганку, которая чудная гадальщица.
– Мысли читает, братец, – говорил он, – знает, что с тобою было, что будет и какою смертью умрешь.
Такие рассказы возбуждали во многих желание познакомиться с чудною ворожеею. Суеверие – общая слабость людей во всех званиях.
В одном коридоре, где ходили тихо, на цыпочках, Николай вызвал чрез камер-лакея арабку, привезенную с ним вместе в Россию. Он сказал ей что-то по-своему. Молодая пригожая негритянка, с коралловым ожерельем вокруг черной шеи, в белой шерстяной одежде, умильно улыбнулась своему соотечественнику, – в этой улыбке было что-то более, нежели дружеское приветствие, – кивнула ему курчавою головкой, давая знать, чтобы следовал с своей подругой за нею, привела их к одной двери в коридоре, отворила осторожно дверь и, всунув в отверстие голову, сказала:
