Михаил Загоскин - Аскольдова могила
– Клянусь Геллою, – прервал Икмор, – я лучше соглашусь умереть!..
– И, полно, молодец, – привыкнешь! Да что вы толкуете, товарищи? Чтоб с вами Владимир ни делал, а случись с ним какая невзгода, так вы первые за него грудью станете.
– И не хочешь, а станешь! – сказал Якун. – Делать-то нечего: если уж мы ему служим…
– А зачем же вы ему служите, коли он вам нелюб?
– Зачем? Да куда же нам деваться? Чтоб не вернуться с пустыми руками домой, так надобно же какому-нибудь государю служить.
– Так что ж? Разве Владимир один роду княжеского на белой Руси? Иль не промыслите себе князя по сердцу? Эх, братцы, братцы, была бы только у вас охота, а за князем дело не станет.
Испуганные этим неожиданным предложением, варяги, поглядев робко вокруг себя, устремили удивленные взоры на незнакомого, который, облокотясь на свой лук, смотрел на них спокойно и как будто бы не замечал их удивления.
– Смотри-ка, Дулебушка, – сказал один седой старик молодому детине, с которым он уже несколько времени стоял в двух шагах от толпы воинов, – никак, это тот самый разбойник, что третьего дня, помнишь, у пристани подъезжал к нам в челноке? И речи те же самые! Тогда он хотел помутить нас, а теперь смущает ратных людей против великого князя. Уж в самом деле, не ятвяги ли его подослали? Да что ж он это, проклятый, средь бела дня, на площади?.. Иль на него управы нет?.. Эй, молодцы! – продолжал старик, подойдя к большой толпе граждан, посреди которой блистали стальные шеломы киевских воинов. – Потерпите ли вы, чтоб кто ни есть смущал народ и говорил непригожие речи о нашем государе? Вон видите этого высокого мужчину? Он поносит великого князя Владимира.
– Кто?.. Где?.. – раздались голоса из толпы.
– Ну вот, что стоит с варягами.
Несколько русских воинов и множество граждан кинулись толпою к варягам. Услышав шумные крики, незнакомый обернулся и устремил свой мрачный, но спокойный взор на приближающуюся толпу.
– Вот он! – вскричал старик, указывая на него пальцем. – Хватайте его, ребята!
Незнакомый нахмурил брови и взялся за рукоятку своего ножа.
– Убирайся, покуда цел! – шепнул Якун, выходя вперед и заслоняя его собою.
Незнакомый опустил руку и, подобрав свое верхнее платье, пошел скорыми шагами вниз по улице, ведущей к Подолу.
– Держите его, держите!.. Это разбойник!.. Печенег! – загремели сотни голосов. Вся площадь взволновалась, тысячи любопытных и зевак бросились к тому месту, где раздавались крики бегущих за незнакомым; в одну минуту они были смяты, разлучены друг от друга, смешались с общею толпою и потеряли из виду того, за кем гнались.
– Да что такое?.. Куда бегут?.. Кого ловят? – шумел народ, давя друг друга.
– Держите его, держите! – кричал, запыхавшись, толстый купец.
– Кого держать? – спросил плечистый посадский, стараясь опередить его на бегу.
– Не знаю! – отвечал первый, падая и продолжая кричать. – Держите его, держите!
И вся толпа повторяла с ужасным криком:
– Держите, ловите!.. Он пленный печенег!.. Разбойник!.. Вор!.. Он ограбил храм!.. Зарезал боярина!.. Держите его, держите!
Пользуясь этим общим смятением, незнакомый пробирался спокойно к реке. Он шел по самому краю оврага, или, лучше сказать, глубокой рытвины; промытая весеннею водою, она с половины горы тянулась до самого Днепра и местами была не шире двух сажен, но почти везде вдвое глубже. В ту самую минуту, как незнакомый начинал уже надеяться, что он вне всякой опасности, человек пять киевлян показались вверху улицы; увидев его, они закричали:
– Держите, ловите его!
Он удвоил шаги, но в то же самое время навстречу к нему вышли из переулка старинные наши знакомцы Стемид и Фрелаф. Последний, услыша крик бегущих граждан, заслонил дорогу незнакомому, но, лишь только взоры их встретились, варяг побледнел, отскочил назад, и вскричал с ужасом:
– Это он!
– Что ж ты, Фрелаф? закричал Стемид. – Держи его!
– Держи его! – повторили граждане, подбегая к незнакомому.
– Ага, разбойник, – сказал Фрелаф, отступя еще шага два, – попался! Хватайте его, братцы, хватайте! Да скрутите хорошенько!
Но незнакомый, кинув быстрый взгляд на глубокое дно рытвины, которая отделяла его от другой стороны улицы, подался несколько назад и с одного скачка перелетел на противоположную сторону.
– Береги свой булатный меч, храбрый витязь Фрелаф! – закричал он, скрываясь за углом узкого переулка, который, изгибаясь по скату горы, примыкал к густому кустарнику, растущему в этом месте по берегу Днепра.
– Ах он пострел! – вскричал один из граждан. – Ушел как ушел, проклятый!
– Эх, Фрелаф, – сказал Стемид, – и придержать-то его не умел! Что, руки, чай, отнялись?
– Да, да, ты бы его остановил! – прервал варяг. – Нет, Стемид, с ним на силу не много возьмешь. Ведь это тот самый…
– Ага, так вот что!
– Видел ли ты, как он перемахнул через овраг? Посмотри-ка, саженей до трех будет, а он словно через лужу перешагнул. Ну-ка, ты, молодец, попытайся перепрыгнуть!
– В самом деле, – сказал Стемид, поглядев с удивлением на глубокую рытвину, – ай да скачок!
– То-то же! Я тебе говорю, что он кудесник.
– Не знаю, брат, кудесник ли он, а, чай кулак у него тяжел! Как ты думаешь?
– Почему я знаю, я с ним на кулаках не дрался.
– Эй, Фрелаф, полно, так ли?.. Да что вы за ним гнались, зачем? – спросил Стемид, обращаясь к горожанам, которые, посматривая друг на друга, стояли в недоумении на краю рытвины.
– Зачем? – повторил один из них. – Вестимо зачем, господин честной, чтоб задержать.
– Да что он сделал?
– А кто его знает?
– Так что ж вы за ним бежали?
– Как что? Аль не слышишь? Вон и теперь еще кричат на площади: «Держи его!».
– Он разбойник! – сказал один молодой детина.
– Нет, парень, – прервал другой, – беглый печенег
– Неправда, – подхватил третий, – ятвяг!
– Да что у вас там на площади делается? – спросил Фрелаф.
– Слышь ты, какой-то праздник: народу видимо-невидимо!
– Да что там празднуют?
– А кто их ведает! Веселье, знать, какое: бочек-то с медом выкачено, бочек!..
– В самом деле? – вскричал Фрелаф. – Пойдем, Стемид, на площадь: там лучше все узнаем. От этих серокафтанников толку не добьешься.
– Да, да! – заговорили меж собой вполголоса горожане, смотря вслед за уходящими Стемидом и Фрелафом. – Слышь ты, серокафтанники!.. А ты-то что – боярин, что ль, какой?.. Эк чуфарится! Велико дело: надел железную шапку, да лба не уставит! Не путем вы завеличались, господа ратные люди!.. Много вас этаких таскаются по Киеву-то!.. Видишь – серокафтанники!.. Ох вы, белоручки!..
V
Не шумели и не волновались уже толпы народные, когда Стемид и Фрелаф вышли на площадь. Все наблюдали глубокое молчание и, теснясь вокруг капища Перунова, ожидали с нетерпением появления верховного жреца Богомила. Главные двери капища были отворены, и по обеим сторонам их стояли храмовые прислужники в праздничных одеждах. Вот показались наверху расписного крыльца владимирских чертогов бояре, витязи и приближенные слуги великокняжеские; они шли чинно, друг за другом и, сойдя на площадь, стали рядом, у самого входа в божницу.
– Ого, – сказал Стемид, – да праздник-то не на шутку!.. Посмотри, Фрелаф, все вышли: воевода Добрыня, боярин Ставр, Тугарин Змеевич… Ян Ушмович… любимый баян княжеский Соловей Будимирович… Что это: и Рохдай идет вместе с вашим воеводою Светорадом? Ну, видно, большое будет торжество! Молодец Рохдай попить любит, а не часто храм заглядывает, да и с Богомилом-то он не больно ладит. Я помню: однажды за почетным столом у великого князя он чуть было ему в бороду не вцепился.
– Да что это, – прервал Фрелаф, – никак, он прихрамывает?
– Да, брат, на последней игрушке богатырской Всеслав задел его порядком по ноге, – видно, еще не оправился. Э, да где же Всеслав? Вон идут позади все княжеские отроки, а его нет?
– Чай, ушел нарочно и шатается где-нибудь по лесу. Вперед-то не пустят, а пристало ли идти позади бояр и витязей такому знаменитому сановнику?.. Да что о нем толковать! Погляди-ка, Стемид, никак, вон там, с левой стороны храма, стоят в кучке все мои товарищи; ну, так и есть: Якун, Икмор… Тур… Руальд… Пойти и мне туда.
– Полно, Фрелаф, не ходи! Отсюда нам будет и слышнее, и виднее… Да тише, тише: вот, никак, и Богомил выходит из храма!
Опираясь на плечо любимца своего, Лютобора, первосвященник Перунов вышел на широкий помост главного притвора. Он поклонился ласково на все четыре стороны и, окинув беглым взглядом многолюдные толпы народа, покрывавшие площадь, начал говорить громким голосом:
– Бояре мудрые, храбрые витязи, сановники великого князя Владимира Святославича и вы все, сущие под рукою его, люди ратные и граждане киевские, послушайте речей моих. Вот уже около месяца, как наш кормилец, государь великий князь одержим злым недугом: безвестная тоска пала на его сердце ретивое. Он не пьет и не веселится со своими домочадцами; ему белый свет опостылел и стали нелюбы все прежние игрушки и потехи великокняжеские. Я вопрошал всемощного Перуна, и вот что он ответствовал мне, представ очам моим в сонном видении: «Богомил, возвести всему народу, что мера терпения моего исполнилась! Неблагодарные киевляне давно уже перестали усердствовать богам своим: многие из них принимают нечестивый закон греческий, с каждым днем жертвы, приносимые мне и другим богам, становятся скуднее, но всего более раздражает и гневит меня их непочтение к тебе, верховному жрецу моему. Где богатые дары, коими осыпали жрецов Перуна благочестивые предки нынешних киевлян? Где обширные поместья и отчины, какими владели твои предместники? Я попустил тоске овладеть душою вашего великого князя, и горе киевлянам, если они не поспешат меня умилостивить. Но да ведают они, что не кровь бессловесных жертв, а кровь человеческая может только утолить гнев мой!» Так вещал всемогущий Перун и, скрываясь от очей моих средь грозного пламени, он назвал по имени жертву, ему угодную: это единственный сын киевского гражданина Феодора, бывшего некогда десятником варяжской дружины.
