Николай Равич - Две столицы
Боцман, коренастый человек с серьгой в ухе, дудкой на груди и линьком[60] за поясом, узнал капитана и отдал честь.
— Ну что, Шишкин, качает?
— Норд дует, господин капитан. Два раза якоря рвало.
Сакен вынул из-под плаща большую стеклянную флягу, приложился к ней, потом передал боцману.
— Пей и дай людям, пускай согреются…
Боцман живо подхватил посудину.
— Премного благодарим, — вытер губы ладонью, закинул голову, отпил, потом крякнул и передал флягу матросам.
Сакен внимательно осматривал небо и прислушивался к ветру.
— Как будто стихает. Дождь прошёл стороной…
Боцман тоже прислушался, посмотрел на море:
— К утру стихнет…
Капитан подумал, потом сказал:
— Сейчас, пожалуй, можно подойти незаметно?
Боцман с сомнением покачал головой:
— Трудно против ветра идти, ваше высокоблагородие, люди устали — буря!..
Сакен посмотрел на него, на матросов. Люди стояли понуро, ёжась от ветра.
— Ничего, дойдём. Сходите в землянку, возьмёшь у каптенармуса[61] четыре бочонка шнапсу, раздашь по две чарки на человека…
Пока они ходили за вином, Сакен зажёг трут под плащом и раскурил трубку.
Кое-где на небе появились светлые полосы. Облака плыли медленно, шум прибоя стихал.
Но когда они сели в лодку, капитан понял, какой это будет поход. По канату, брошенному с дубель-шлюпки над кипящей пучиной, они взобрались на палубу, подтянули лодку, выбрали якорь и пошли.
Через четыре часа они увидели турецкий флот. Десять кораблей, шесть фрегатов и семнадцать галер шли кильватерной колонной в сторону Очакова. На мачтах развевался полумесяц со звездой. Палубы полны солдат. Сакен в подзорную трубу ясно различил чаушей,[62] янычар в белых юбках и кулей[63] в жёлтых головных повязках — солдат из рабов. На переднем судне на носу виднелся воткнутый в палубу бунчук с золотым наконечником и тремя лошадиными хвостами. Там находился трехбунчужный паша, следовавший с войсками. Слева показалось широкое устье Буга.
Сакен спустился вниз, схватил лист бумаги.
«Светлейшему князю Потёмкину — донесение…» Написав, поднялся наверх. Было совсем светло. Чайки летали над кораблями. Ласковое утреннее солнце вышло из-за горизонта, и блики его серебристыми полосками дробились на воде. Море успокоилось. Устье Буга казалось совсем близким. Турецкие корабли находились на том же расстоянии. Вдруг строй их начал меняться. Вскинув трубу, Сакен увидел движение на палубах. Потом на мачте флагманского корабля появились сигналы:
— Идите ко мне!..
Сакен повернулся к боцману:
— Поворот все вдруг, идти прямо в устье.
Дубель-шлюпки сделали крутой поворот и пошли к Бугу.
Головной фрегат и за ним три галеры турецкого флота двинулись наперерез.
На флагманском корабле опять засигналили:
— Какой вы нации?
Сакен усмехнулся, не отрываясь от трубы, приказал поднять на всех шлюпках белый с крестом андреевский и российский флаги.
Шлюпки шли полным ходом к устью. На мачтах их развевались российские флаги. На головном турецком судне засуетились вокруг орудий. Раздался залп, и судно закрылось облаком дыма. Круглые ядра со свистом шлёпались в воду, не долетая до шлюпок. Тогда Сакен сам подбежал к орудиям. Дубель-шлюпки ответили дружным огнём. Один турецкий фрегат загорелся, на галере сбило мачту. Дубель-шлюпки уже вошли в устье. Сакен видел, как на преследующих его кораблях поднялись все паруса. Расстояние между ними и шлюпками сокращалось с каждой минутой. Впереди летело флагманское судно. Теперь уже ясно можно было различить и пашу в чалме, стоявшего около бунчука, и группу раисов вокруг него, и аскеров,[64] выстроившихся на палубе.
— Боцман! — вдруг закричал Сакен. — Приказываю тебе со всеми людьми высадиться в лодки, а также и с остальных шлюпок, пристать к берегу и уходить в пешем строю, орудия привести в негодность…
— Господин капитан, — сказал дрогнувшим голосом боцман, — ваше высокоблагородие, Христофор Иванович…
— Приказываю тебе сие под страхом смерти. Пакет передашь светлейшему лично…
Сакен спустился в крюйт-камеру.[65] Осмотрел бочки с порохом — всё было в порядке. Потом тщательно разрезал большой фитиль на части, заложил концы его в бочки и поднялся наверх. Матросы уже высаживались на берег, держа мушкеты над головами. Они выстраивались в колонну — голова её скрылась в лесу.
Флагманский фрегат и четыре турецкие галеры вошли в широкое устье Буга, галеры шли по две с каждой стороны, стараясь зажать между собой дубель-шлюпку Сакена, который продолжал стоять на её носу. Теперь он уже простым глазом видел турок, они указывали на него пальцами, смеясь над глупцом, попавшимся им в руки. Слышалась гортанная команда, сверкали ножи и кривые сабли — они готовились к абордажу.
Сакен отбросил в сторону подзорную трубу и вновь спустился в крюйт-камеру.
На высоком лесистом берегу скрытом деревьями, выстроились в одну шеренгу матросы во главе с боцманом и смотрели вниз, на залив. Отсюда всё было видно как на ладони: четыре галеры окружили головную дубель-шлюпку, примкнули к ней, и янычары стали перелезать на её палубу.
Впервые за всю свою жизнь боцман заплакал. Слёзы текли по его морщинистому дублёному лицу. А он этого не замечал и продолжал смотреть вниз, сжимая кулаки, раздираемый жалостью и гневом.
Потом раздался страшный взрыв, в небо ударили огонь и дым.
Когда воздух прояснился, они увидели только щепки от кораблей и шлюпок и множество трупов, плававших в устье Буга, некоторые из них силой взрыва выбросило на берег. Рядом с янычаром, у которого были оторваны ноги, торчал вонзившийся в песок бунчук с золотым наконечником.
Тогда боцман снял шляпу, посмотрел на своих матросов, и они увидели, что впервые на них смотрит не боцман, а обыкновенный человек, у которого было одинаковое с ними чувство — чувство стыда за то, что они живы, а капитан их погиб.
Потом боцман снова стал боцманом и рявкнул:
— Плутонг,[66] стройсь! Правое плечо вперёд, шагом марш! — И они скрылись в лесу.
Потёмкину сообщили о геройской гибели капитана Сакена, когда он сидел за обеденным столом. Он сбросил всю посуду со стола, разорвал на себе камзол и заперся в кабинете. Гордость подвигом Сакена заглушалась острой завистью к его блистательной смерти. Он написал подробное донесение императрице, требуя, чтобы подвиг Сакена был увековечен, а семья его осыпана милостями, и, отправив это письмо, помчался в Херсон.
Под Очаковом Потёмкин в шлюпке подъехал к крепости и долго сидел под турецкими пулями, пока простреленная шлюпка не стала погружаться в воду. В Херсоне ему удалось благодаря бешеной энергии в три недели отремонтировать и пополнить флот.
Однако вскоре на светлейшего опять нашла полоса меланхолии и нерешительности. Вернувшись к себе в ставку, он отложил все дела в сторону и занялся переводом французского сочинения аббата де Флери «История церкви».
Но окончательно светлейший удивил и подчинённых ему генералов, и двор, и саму Екатерину, когда в эти же тревожные для России дни типография его штаба выпустила в свет сочинение аббата де Сен-Пьерра под следующим названием: «Мир Европы не может иначе восстановиться, как только по продолжительном перемирии, или Проект всеобщего замирения, сопряжённого купно с отложением оружий на двадцать лет между всеми политическими державами. Переведено с французского языка в стане перед Очаковом в 1787 году, в течение солнца чрез небесные знаки» (Следуют изображения небесных знаков месяцев: сентября, октября, ноября и декабря).
В это время турки бешено атаковали Кинбурн, и русские войска под Очаковом таяли от болезней, недостатка провианта и топлива.
13
Кинбурн
Мрачно настроенный Суворов, вернувшись от Румянцева, проехал в Херсон, оставил там вместо себя генерал-поручика Бибикова, а сам направился в Кинбурн.
Город этот, расположенный на полуострове, лишь числился крепостью. Земляной вал был невысок и ров неглубок, так как песчаная почва выделяла воду из самого верхнего слоя. Вокруг небольшой крепости с разрушенными стенами возведён тын из кольев. Весь гарнизон Кинбурна насчитывал 1700 человек.
На Кинбурнском рейде стояли один русский фрегат и двенадцатипушечный бот.
Суворов поставил значительное количество батарей, защищавших все входы в фарватеры.
Между Кинбурном и Очаковом через Лиман было всего две мили, и турки прекрасно знали, что делается в Кинбурне. В Очакове находился большой турецкий флот в составе 56 единиц, причём впереди в сторону Кинбурна полудугой стояли турецкие линейные корабли. В гавани Глубокой под Кинбурном укрывались несколько брандеров[67] и галера знаменитого лейтенанта Ломбарда. Лейтенант этот известен был тем, что в самые неожиданные моменты, в особенности ночью, налетал на турецкие суда и поджигал их. Налёты всегда были настолько стремительны и удачны, что даже линейные корабли обращались в бегство, завидя его. Несмотря на запрещение Суворова, очень любившего отважного лейтенанта, тот всё-таки продолжал свои вылазки.
