Валерий Воскобойников - Блистательный Гильгамеш
Много времени утекло с тех пор, как Гильгамеш покинул Урук. Теперь уже все привыкли к жизни без Гильгамеша, настолько привыкли, что собираются тайно назначить нового царя. Этим царем станет ненавидящий меня Эйнацир.
В дни траура, когда умер богатырь и герой Энкиду, Гильгамеш избрал одного лишь меня, чтобы делиться со мной своими тоской и печалью. Один я знал его сокровенные мысли. Такова была воля богов. И когда наш царь покинул город, один только я знал причину ухода. Но я умею хранить свои и чужие тайны.
Несколько дней в городе никто не тревожился. Потом по городу поползли слухи: кто-то видел Гильгамеша блуждающим в одиночестве по пустыне, спящим, словно бродячая собака, на голой земле под кустом.
Эйнацир приказал допросить стражников, охранявших ворота.
Стражники ничего не ведали, лишь однажды на заре они выпустили царя из города. Лицо его было печальным, снаряжение – странным. В какую сторону он побрел и зачем – они сказать не могли. Стражникам не положено задерживать царя в воротах вопросами о том, куда он направляется, всякий раз, когда царь выходит из города.
Эйнацир собрал совет старейшин. С некоторых пор на совете стал присутствовать и я, так повелел Гильгамеш.
– Наш царь слишком молод и не ведает меры ни в чем. Он неумерен в храбрости, в любви к женщинам, а теперь, оказывается, не знает меры и в печали. Боюсь, что печаль его была неугодна богам и они лишили его разума. Знает ли кто из вас, в какой стороне пустыни искать его, чтобьы привести в город?
Молчали все и я тоже.
Эйнацир несколько раз посмотрел на меня пристально, но всякий раз, чувствуя его взгляд, я послушно склонял голову.
Спрашивать меня прямо он не хотел. Тогда получилось все бы узнали, что Гильгамеш доверяет свои тайны не ему, родственнику, а мне – человеку чужому и низшему по званию.
Я знал, что Эйнацир ненавидит меня. Часто, оказываясь поблизости, я ощущал его взгляд, полный презрения, злобы.
– Уж не взбрело ли тебе, Аннабидуг, в голову занять мое место? – спросил он однжды, когда мы были только вдвоем во дворце Гильгамеша и нас не слышал никто. Я тогда, по его мнению, слишком долго разговаривал с царем. – Иль ты не знаешь, что мое место только для тех, в ком течет кровь богов! Боги не допустят, чтобы простой смертный посмел приблизиться к ним. Ты и так чересчур высоко залетел!
Мне же смешно было и думать, чтол Эйнацир опасается меня. Или я сам не знал, что место умстителя священного сосуда досталось мне не по годам и не по рождению! Но так захотел царь. А он исполняет волю богов и стоит к ним ближе чем Эйнацир.
На совете старейшин было много мудрых людей. Им не понравились слова Эйнацира о царе, лишившемся разума от печали и скорби. И все разошлись молча, так ничего и не решив.
Еще несколько дней город жил в тревоге. Не часто царь покидает своих подданных так таинственно. Вечерами на площадях собирались бездельники и распускали слухи, один глупее другого.
Я же продолжал хранить тайну царя. Гильгамеш должен был уйти как можно дальше от города, чтобы его не сумели нагнать и привести назад как полоумного.
Однажды, когда я вышел из храма, меня окружили несколько старших жрецов. Все они были в родстве с Эйнациром. И каждый из них считал меня недостойным своего места, быть может еще и потому, что их сыновья были теперь ниже меня по званию.
– Аннабидуг, ты обязан сказать нам, где прячется Гильгамеш! – провозгласил старый Эйнацир, и в голосе его я услышал угрозу. – Ты ведь не хочешь, чтобы по воле богов тебя отвели на вершину башни и сбросили головою вниз?
Я представил, как голова моя разбивается внизу о камни, но продолжал молчать. Хотя за эти дни Гильгамеш ушел довольно далеко и можно было раскрыть его тайну.
– О тебе говорят как о человеке разумном, – заговорил старший жрец из храма Энки и хранитель бездны – небольшого водоема, котором3у положено быть при каждом храме мудрейшего из богов. – Ты скажешь нам все, что знаешь, и боги вновь станут милостивы к тебе.
Они говорили со мной так, словно я был обычным горожанином с улийы, а не старейшим жрецом храма великого Ана, словно я не знал хитростей их и уловок, словно не видел, как жрец свою собственную волю выдает за волю богов. Но они были старше меня, и я не мог им все это сказать, я лишь послушно склонил голову.
– Великий наш царь, Гильгамеш…, – начал я.
– Говори же скорее, где он! – перебил меня Эйнацир, поправляя свое одеяние из тончайшего хлопка, которое раздувал ветер.
– Царь удалился для беседы с Утнапишти…
– С кем? перебил меня вновь Эйнацир. И теперь в голосе его было недоумение.
– Рассказывай все по порядку, Аннабидуг, – вмешался старший жрец из храма Энки.
– Царь пожелал встретиться с дальним предком Утнапишти, чтобы познать тайну жизни и смерти.
Я проговорил это и окружившие меня старейшины переглянулись.
– Надеюсь, ты не вздумал шутить над нами? – переспросил Эйнацир.
– Я сказал правду.
– Давно бы так! – Эйнацир сразу повеселел. – Долго же придется искать Гильгамешу дальнего предка. Пожалуй на это не хватит всей его жизни! – он загадочно взглянул на меня, и я понял, что он соображает, как ему быть дальше. – Ты хорошо хранишь тайну нашего царя, Аннабидуг. Пусть она будет и нашей тайной. Ты же получишь награду. Мы подумаем, чем тебя лучше одарить: новым одеянием или молодым ослом.
Я вновь склонил голову, но про себя с ужасом подумал о возможной награде из рук Эйнацира. Мне еще не хватало получить от него подарок и тем запятнать свою жизнь. Пусть никогда мы не были богаты, но жили достойно.
* * *
Пусть никогда мы не были богаты, но жили достойно.
И дед мой и отец были младшими писцами при храме великого Ана.
В раннем детстве отец любил развлекать меня рассказами из школьной жизни. А потом наступил и мой срок идти в школу. Помню, мама разбудила меня рано утром, накормила лепешкой, другую лепешку, еще теплую, сунула с собой, отец вывел меня из дома, а мама проводжала со слезами на глазах.
С тех пор много лет ежедневно я вставал рано утром, наскоро съедал лепешку, другую брал с собой и ухолдил в школу.
Со временем я привык к ней и стал даже лучшим учеником, а в первые дни многое меня пугало.
Отец подвел меня к пожилому человеку, назвал его Отцом школы и почтительно перед ним склонился. Я же склониться не успел, и тогда Отец школы больно ударил меня по шее и пригнул мою голову.
– Вот так будешь склонять голову каждый раз при встрече со мной, – объяснил он мне и повернулся к отцу. – А он у тебя малопочтителен!
Отец принялся извиняться, говорить, что я просто излишне стыдлив и застенчив, что почитанию старших он учит меня с рождения.
Отец школы засмеялся, сказал, что застенчивость и нахальство часто уживаются вместе, и повел меня в дом, где было несколько комнат. В комнатах на скамейках из кирпича сидели ученики. И каждым классом ведал Старший брат, помошник Отца школы. В нашем классе, для самых маленьких Старший брат был глубоким старцем и годился нам в прадеды. Зато в среднем классе старший брат был молодым мужчиной.
Старший брат готовил к нашему приходу нужные таблички с правильно написанными знаками, а мы под его руководством разбирали эти таблички, учили слова и знаки наизусть, переписывали их в классе.
В первый же день на ногу моему соседу забрался скорпион, а он, оказывается боялся скорпионов и испуганно взвизгнул, прервав объяснения Старшего брата. За это в перерыв Старший брат подвел соседа к владеющему розгой, кривоногому широкоплечему невысокому человеку с руками, обросшими волосом. Владеющий розгой растянул моего соседа на полу и, облизнувшись, ударил его гибким прутом поперек спины. Я до конца дня с ужасом смотрел на это красный след от розги. А соселд был совсем маленького роста и, как оказалось, очень пугливый. Старший брат объявил нам, что так будет со всеми, кто станет нарушать полрядок, или плохо выполнит задание на дом, или опоздает на уроки.
Но потом мы поняли, что наш Старший брат был вовсе не злобным, и даже три удара розгой редко кому давал, а в других классах были такие, что прописывали и по пять и даже по десять ударов.
Дома же меня никогда не наказывали, и я до сих пор не могу смотреть без внутреннего содрагания, когда бьют человека.
* * *
Я не могу смотреть без внутреннего содрагания, когда бьют человека и тем более, малыша.
Мне же достался удар розгой на третий день.
В конце дня Владеющий розгой обычно выкликал несколькомальчиков, они выстраивались перед всеми, а потом послушно по очереди вытягивались на полу. И Владеющий розгой хлестал каждого, сколько положено. И вдруг на третий день выкликнул меня. Вместе с пятью другими. Оказывается, те пятеро во время перерыва громко играли на улице перед школой. Я с ними не играл, а разговаривал со своим соседом, 6но Владеющий розгой решил, что я тоже был с ними. Заикаясь от страха, я начал было оправдываться, но мне зашептали, что лучше признаться в своей вине, инче я получу в два раза больше ударов. А если не признаюсь опять, то получу еще столько же. И тогда я вытянулся перед Владеющим розгой, и, подтянув набедренник, сжал зубы. Многие во время наказания кричали и плакали, но я не вскрикнуло и также молча после двух ударов ушел в класс.
