Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать
Керим с братьями целые дни проводили на лугу рядом с превращенной в склад мечетью. С деревенскими сверстниками горожане быстро подружились, научили их городским играм.
Среди завсегдатаев луга был белобрысый и всегда сопливый мальчишка лет семи. Он смотрел со стороны на других детей играющих в разные игры, и никогда не присоединялся к ним. Когда раздраженные его хихиканьем и всегда замызганными соплями щеками пацаны кидали в него пучок травы или даже давали легкого тумака, он бежал к плетню своего двора, соседствующего с излюбленной полянкой деревенской детворы, и кричал противным голосом «Па-а-па!». Родители его, у которых он был единственным ребенком, строго велели ему взывать в критических случаях не к папе, а к маме, но он по привычке каждый раз начинал «Па-а-па!», потом спохватывался и уже орал «Ма-а-ма-а!». Дело было в том, что отец сопливого, колхозный бухгалтер Степанов, был призван, как и все мужчины, в армию, куда и отправился в августе, оставив бухгалтерию на жену, бывшую при нем счетоводом. Но уже в середине сентября Степанов тайком объявился в селе, первое время скрывался, но… Сами понимаете, село есть село, это вам не Москва, где человеку запросто затеряться. Женщины поначалу посетовали на то, что единственно у этой Степановой муж вернулся домой, да и забыли вскоре о том судачить, тем более что эта маленькая семья была как бы чужая в их деревне - за год до войны только приехала откуда-то с Донбасса. При встречах с соседками Степанова говорила, что мужа ее медицинская комиссия отправила домой по состоянию здоровья. Может, так оно и было, потому что еще раньше было известно, что из Донбасса Степанов с женой и с маленьким сыном приехал в Крым из-за полученной на шахтах болезни. Хотя какую болезнь на шахте мог получить бухгалтер? – ну да бог с ними, необщительные были это люди.
Так вот, папаша сопливого после возвращения в деревню на работе не восстановился, на улицу не выходил – похоже ждал ухода советской власти. И ребенку Степановы запрещали взывать к отцу, чтобы не напоминать лишний раз, что в доме есть молодой мужик, когда в других домах только старики и малолетние мальчишки.
И советская власть покинула Крым. Дело не в том, что все люди так уж безумно любили советскую власть, но она при всех этих отъемах имущества, коллективизации, пропажах людей была все же своей властью. А тут эти чужаки, оккупанты …
Приходу немцев предшествовали трагические события, развернувшиеся неподалеку от деревни.
Со стороны побережья, оттуда, где стоял город Севастополь, то и дело доносился раскатистый грохот взрывов. Над деревней Гулим пролетали с тяжелым гулом немецкие самолеты. Но в самой деревне вот уже несколько дней стояла наша пехотная часть, не больше роты. Телеги были скрыты в садах, бойцы разместились по домам.
Командиры были недоступны для вопросов женщин, а красноармейцы в большинстве грустно отмалчивались, ибо и сами не знали, что будет завтра, а может и через час. Были и такие, которые злобно скалились и говорили:
- Не бзди, тетка, немцев в вашу деревню не пустим, уничтожим их здесь в смертельном бою.
Но хромой Иззет успокаивал селян, обращая их внимание на то, что окопов солдаты не роют. Значит, оборонять деревню здесь не собираются.
Но несколько женщин решили уйти со своими чадами из деревни, стоящей у опасного севастопольского тракта, скрыться у родственников в горах. Не вняв уговорам Иззета решила спрятаться на время в дальней деревеньке и Зекие.
- Брат, у меня трое детишек, за которых я в ответе перед их отцом, - говорила Зекие. – Ты уж прости меня, и пусть односельчане тоже на меня не обижаются. Как только обстановка прояснится, мы сразу вернемся к тебе, в город я уже детей не повезу.
Она собрала вещи в узелок и с тремя мальчишками отправилась ранним утром в путь.
Километра через три беженцы поднялись на склон горы, с другой стороны которой располагалось селенье, где мать решила спастись от неожиданностей войны.
Со склона навстречу женщине и детям спускалась четверка молодых краснофлотцев. Непонятно, откуда они шли и что знали. Пока парни в тельняшках и бушлатах что-то говорили мальчишкам, со стороны трассы послышался характерный рокот мотоциклов – суки немцы всегда пускали их вперед, если не видели сопротивляющихся войск. Зекие запаниковала и стала говорить краснофлотцам, что, совсем неподалеку в деревне еще стоят наши, что они успеют до них добежать. Моряки посовещались и сказали, чтобы она по быстрому уходила за гору, что они дадут здесь бой фашистам. Зекие плакала, просила ребят все же дойти до наших войск. Время было потеряно и теперь женщине с сыновьями было не успеть скрыться за склоном.
На обрыве можно было разглядеть что-то похожее на вход в пещеру. Возможно, моряки давеча прятались в ней, потому что их старший велел отвести туда женщину и детей.
- И подсади их, им не влезть будет, - добавил он, будто бы этот веснушчатый улыбчивый здоровячек сам не догадался бы.
Краснофлотцы весело попрощались с мальчишками, так весело, будто собирались на гулянку, где малышам не место. А глупые малыши не понимали того, что поняла их мать.
У моряков были автоматы и гранаты, и они, подпустив мотоциклеты с колясками поближе, открыли по врагу прицельный огонь. Сразу же, до того, как немцы успели соскочить с сидений и залечь, около десятка оккупантов остались лежать на дороге и на ее обочине. Но подходили военные грузовики, из которых высаживались солдаты в черного цвета мундирах, и вскоре склон горы был охвачен вражеским полукольцом.
Бой шел часа два. Из пещеры хорошо было видно, как от разрывов брошенных моряками гранат разлетались в стороны тела вражеских солдат. Каждый такой взрыв, каждый удачный выстрел, после которого вражеский солдат откидывался назад или утыкался лицом вперед, мальчики в пещере встречали радостными криками. Но и немцы швырялись гранатами, и у них не затихали автоматы, и когда падал пораженный матрос, горестный возглас женщины был громче ребячьего крика. Но матрос поднимался, вновь брал автомат, вновь бросал здоровой рукой гранату в поднявшихся в цепь вражеских автоматчиков…
Немцы и во время боя и потом уже все поглядывали на расщелину на склоне, но поленились подняться до нее. Хорошо, что не имелось в те времена у немцев огнеметов «шмель», а не то зафугачили бы в пещеру заряд и было бы как в Беслане.
Наши морячки насмерть поразили не менее трех десятков вражеских солдат и офицеров и еще больше раненных отвезли санитарные машины. Тела своих убитых немцы сложили рядком у подножия горного склона, и подъехавшая к полудню команда похоронила их всех на другой стороне дороги. Тела же наших краснофлотцев немецкие офицеры осмотрели и оставили лежать на месте.
Все это женщина и дети безмолвно наблюдали из своего убежища.
Весь день в сторону Севастополя шли немецкие грузовики орудия и танки.
Когда стемнело мать и трое мальчишек вернулись назад в свою деревню, из которой наша пехота ушла во время боя, проведенного героями-краснофлотцами. Немецкие солдаты тоже побывали в деревне, обошли все дворы, но не задержались в ней, а в стороне моря усилился грохот боев.
На рассвете следующего дня несколько сельчанок с лопатами добрались до склона, где лежали наши ребята и захоронили их. Над могилой дядюшка Иззет прочел, как полагается, молитву.
Немцы заняли весь Крым, кроме Севастополя, который был недалеко от деревеньки Гулим, поэтому гул боев долетал до гулимцев и они вынуждены были к нему привыкнуть. Вскоре в деревню прибыли немецкий офицер и солдаты в сопровождении двух новых русских чиновников. Собрали всех жителей на площади перед бывшим правлением колхоза. Пришел и Степанов, которого там же и назначила новая власть старостой. Помощником ему хотели поставить Иззета, но тот преувеличил свою хромоту и отказался.
- Болар чул тутаджагъы ёк! – говорил Иззет дома жене и сестре, боязливо намекавшим на возможное преследование со стороны оккупантов, которое может возникнуть из-за отказа с ними сотрудничать. – Цена этой власти драная тряпка!
На военных дорогах многое случалось.
В 42-году немцы начали решительный штурм Севастополя. В эти месяцы немецкие автоматчики повели от моря вглубь Полуострова вереницы наших пленных. Вели их из боя, и здоровых среди них не было. Легко раненные мужики шли, исподлобья оглядывая округу, не задерживая взгляда на стоящих у деревенских околиц женщин и детей, и была в этих взглядах какая-то задумка. Отягощенные тяжелыми ранениями плелись не думая о побеге, а если и оглядывали округу, то скорее как бы прощаясь с белым светом. Но были и вовсе обессиленные, которые не имели мочи даже желать быть пристреленными – таких волокли под руки их товарищи, сами выбиваясь из сил.
«Шнель! Шнель!» - как-то даже без злобы кричали автоматчики, иногда поддавая ногой вываливающегося из нестройной колонны красноармейца. Краснофлотцев среди пленных не было, морячков наших немцы в плен не брали…
