Карен Харпер - Наставница королевы
К моему огромному удивлению, Елизавета, словно уже все зная, взглянула на перстень. Какая умная девочка! Я не спеша стянула с пальца золотое кольцо с рубином, которое столько лет носила не снимая.
— Взгляните, любушка моя, — прошептала я, прогоняя непрошеные слезы. — Надо нажать на этот камешек, и вы увидите портреты — ваш собственный и ее.
Елизавета открыла рот от удивления, когда я передала перстень ей. Не в силах выговорить ни слова, она долго-долго смотрела на портрет своей матери.
— Значит, в каком-то смысле мы с ней все же по-прежнему вместе, — прошептала она наконец.
— Да. Да, ваша мать очень сильно вас любила. Ваш отец тоже вас любит, только по-другому.
— В этом и разница между мужчинами и женщинами, верно? Они любят иначе? Ах, Кэт, спасибо тебе, спасибо! — воскликнула принцесса и крепко обняла меня. — Я буду всегда носить этот перстень на шее, на цепочке, пока он не станет мне впору.
— Его можно уменьшить.
— Нет, я не отдам его ни на минуту и не хочу, чтобы перстень стал не таким, каким мама вручила его тебе. И еще, Кэт… Я крепко люблю тебя, а теперь даже больше, потому что ты знала ее, а она тебе доверяла, как доверяю и я!
В тот день мы сидели и плакали, повернувшись спиной к телохранителям; Елизавета не выпускала из рук перстень, а я прижимала ее к себе. Когда же мы пошли назад к дому, держась за руки, в небе над нами пролетел белый сокол, и я восприняла это как знамение: душа Анны наконец освободилась.
Но этот подарок, даже спрятанный под корсетом Елизаветы, неожиданно повлек за собой серьезные неприятности. В следующем месяце в Эшридже принцесса преподнесла королю прекрасную подушку, на которой вышила розы Тюдоров[53]. Король, отойдя немного в сторону вместе с Маргарет Брайан, посмотрел на меня и подмигнул. Но потом все пошло совсем не так, как надо.
Елизавета играла в шары с принцем Эдуардом на лужайке, за стенами замка. Неподалеку находился и дядюшка принца Эдуард, ныне граф Хартфорд, старший брат Тома, тот самый, которого этот негодяй не выносил. Эдуард денно и нощно пекся о благополучии своего царственного племянника. Король, благослови Господь его и его чудесную королеву, немного раньше в тот же день пообещал направить в парламент новый закон о престолонаследии, включив в число возможных наследников Марию и Елизавету, так что даже Мария в тот день улыбнулась. Ей, как и Эдуарду, и Елизавете, очень нравилась новая мачеха.
Но вдруг принц замер и воскликнул пронзительным голосом шестилетнего мальчишки:
— А почему у тебя на цепочке колечко, сестра?! Видишь, оно выглядывает из-под корсета? Ой, оно открылось! Там внутри две картинки. Дай мне посмотреть!
У меня душа ушла в пятки. Если уж Эдуард чего-нибудь хотел, то получал непременно.
— Не покажу, милорд, потому что эти картинки — только для меня, — с нервным смехом возразила Елизавета, стараясь вырвать перстень из рук брата.
— Но я хочу посмотреть! Дядя! — недовольно надул губы мальчик, обращаясь за помощью не к королю, а к Эдуарду Сеймуру. — Скажи, чтобы она мне показала!
— А ну прекратите! — гаркнул король.
Все тут же умолкли. В последнее время Генрих стал крайне раздражительным из-за того, что у него на ноге воспалилась язва. Она жгла его словно огнем и причиняла сильную боль, несмотря на все старания королевского лекаря доктора Баттса и заботливый уход королевы. Теперь король, сидя в кресле, клал больную ногу на скамеечку.
— Подите сюда, оба.
И дети подошли — робко, как побитые собачонки. Сердце молотом застучало у меня в груди. Как жаль, что рядом не было Джона — мне был необходим хоть какой-нибудь союзник. Колени мои стали подгибаться: король взял кольцо, висевшее на шее Елизаветы, и поднес к глазам. Он сощурился, рассматривая портреты, потом притянул дочь ближе к себе.
«Все кончено, — мелькнула у меня мысль, — меня сейчас прогонят». В мозгу отчетливо вспыхнули картины всей моей жизни, в особенности же последняя встреча с Анной в Тауэре и вид ее отрубленной головы с шевелящимися губами.
— Кто тебе это дал?! — загремел король и резко сорвал цепочку с шеи Елизаветы. — Это же портрет Анны Болейн!
— Моя матушка оставила это для меня, — ответила Елизавета неожиданно твердым голосом, почти со злостью и уж никак не с испугом. — А мне дал этот перстень не знакомый, но добрый человек, — соврала она без запинки, хотя и была на волосок от гибели.
— Мне он не нужен!
— Конечно, ваше величество, перстень ведь мой.
— Я говорю не об этом. Ты что, решила мне дерзить? Эх, вот уж поистине дочь своей матери! Ты должна выбрать, кто тебе дороже, и раз уж отдаешь предпочтение ей, значит, ты и сама такая же. Хочешь причитать над этим перстнем — ладно, бери его и убирайся. И не пиши мне, не умоляй позволить тебе вернуться. А я-то собирался включить тебя в число вероятных наследников престола!
Мария Тюдор, качая головой, подошла ближе и заглянула через плечо короля. Она прищурилась, потому что была близорука, потом нахмурилась.
— Ваше величество, — сказала Елизавета, — я вас люблю и почитаю превыше всего на свете.
«Хорошо», — подумала я. Этому я ее учила, вопреки собственным чувствам.
— Но разве нельзя мне оставить этот перстень как единственную память о матери?
— Незачем тебе о ней помнить. Теперь у тебя замечательная новая матушка, которая никого не обманывает. Но ты, я вижу, упряма. Кэт Чамперноун! — крикнул король. — Я не потерплю упрямства! Заберите свою воспитанницу, ступайте с ней прочь и научите ее думать как следует, не то вам придется держать ответ за нее!
Боясь, что Елизавета бросится мне на помощь или же король, подумав хорошенько, все-таки прогонит меня с должности, я вышла вперед. Я кинулась к Елизавете, взяла ее за руку и заставила присесть в реверансе вместе со мной.
— Слушаюсь, ваше величество, — проговорила я и так сжала руку девочки, что Елизавета заморгала. — Просите прощения у вашего повелителя и отца, — велела я ей.
— Ваше величество, я прошу простить ме… — начала Елизавета, но король швырнул ей перстень.
— Не нужно, любовь моя, — обратился он к королеве, которая в отчаянии заламывала руки. — Не вмешивайся: я же вижу, в ней взыграла мятежная кровь Болейнов. Ступайте прочь, вы обе! — гаркнул он.
Я подхватила упавший на траву перстень с порванной цепочкой и увела Елизавету в покои. Последним, что мне запомнилось, была злорадная усмешка принцессы Марии.
Мы быстро собрали свои вещи и в занавешенных носилках двинулись домой в Хэтфилд. Лишь тогда бледное личико Елизаветы с застывшим на нем удивленным выражением сморщилось. Она упала мне на грудь и безутешно заплакала.
— Он… он же мог и м-меня б-без г-головы оставить, — захлебывалась она рыданиями, — у меня на шее осталась отметина от цепочки, как раз в том месте, где маме отрубили голову!
На шее Елизаветы действительно осталась красная полоса, когда король сильно потянул за цепочку — как дергал всех нас за те цепи, которыми мы были к нему прикованы. В носилках меня укачало. Перед глазами снова встали страшные картины: окровавленная шея Анны, бессильно повалившееся на посыпанный соломой помост тело, отрубленная голова… Я еще крепче прижала Елизавету к себе и заплакала вместе с ней.
Только через год король наконец заставил себя включить Марию и Елизавету в число вероятных наследников престола после Эдуарда и его будущих потомков — все же моя милая, храбрая девочка получила право наследовать корону.
(Всякий раз, бывая при дворе, Елизавета — до того дня, когда сама стала королевой, — носила материнский перстень на кожаном пояске, обмотанном вокруг талии. Когда же она взошла на трон, этот перстень никогда не покидал ее правую руку, хотя у нее и было множество других прекрасных колец, способных достойно украсить ее длинные тонкие пальцы, которыми она по праву гордилась.)
Но младшая дочь короля вынесла печальный урок из этой истории, из-за которой ее отлучили от двора и прогнали из недавно обретенной новой семьи (даже писать отцу ей было запрещено). Это изгнание длилось почти год, до тех пор, пока Елизавете не исполнилось десять лет. Урок заключался не только в том, что власть королей велика. Вот что она поняла.
— Я вижу, что нельзя откровенно проявлять свои чувства, особенно когда имеешь дело с сильными мужчинами, — сказала она мне через неделю, на протяжении которой то плакала, то угрюмо молчала. — Наверняка существует способ вести себя с ними так, чтобы не уступать им. Он должен быть, и с твоей помощью, Кэт, я его отыщу!
И если Елизавета пришла к такому выводу в возрасте десяти лет, то стоит ли удивляться тому, какой она стала с годами: недосягаемой богиней и великой насмешницей, подозрительной, неудовлетворенной, такой, с которой «невозможно совладать», как выразился однажды поэт Уайетт, некогда влюбленный в ее мать? И все же тот трудный год, проведенный в изгнании, был всего лишь каплей в море событий, повлиявших на формирование характера Елизаветы Тюдор.
