Морис Симашко - Семирамида
Елендсгейм!.. Она выпрямилась, увидев это имя среди взятых под стражу в городе Киле. В прошлый раз она сказала великому князю, что нет для того достаточных оснований. На аресте настаивал Брокфорд. Эта личность явилась именно из Киля в продранном камзоле и долго не называла своего настоящего имени. Потом целая толпа голштинских проходимцев набежала следом, и все надели тут офицерские мундиры. А советник Елендсгейм прислал из Гольштейна письмо, что означенный дворянин Брокфорд виновен в шантаже и присвоении казенных денег…
Она решительно встала и пошла на половину великого князя. Дверь оттуда на ее сторону была заперта, пришлось обходить боковыми коридорами. Из внутренних комнат слышался громкий немецкий разговор, звенела посуда. Зайдя в кабинет с задней двери, она остановилась. Такого здесь еще она не видела. Посредине списал с потолка длинный шнур, и к нему за хвост была привязана мертвая крыса. Рядом в полной форме голштинского войска, с ружьем в руке стоял Франц — привезенный из Киля лакей великого князя. Она коротко приказала ему позвать мужа. Тот, оставив ружье, дернулся было исполнять, но потом подхватил ружье и побежал с ним вместе.
В комнате было набросано что попало: кивера, перевязи, собачий хлыст, у стены стояли ширмы. Пахло псиной и чем-то кислым. На стене, прямо против двери, висел портрет прусского короля. Три года назад по заданию великого князя его написали с другого портрета в Берлине и привезли сюда. Она смотрела, узнавая. Резкое, словно из камня лицо поворачивалось к ней. «Нам четырнадцать лет, принцесса, но судьбе угодно положиться на вашу рассудительность. Кто знает, не зависит ли от нее будущее Европы».
Да, и было нечто еще четырнадцать лет назад. Этот король взял ее на руки, когда разодралась с его рыжей сестрой Ульрикой: «Ваши высочества еще не заняли подобающих тронов, чтобы царапать друг друга!» Ульрика пять лет уже на шведском троне рядом со своим мужем. Лишь у нее ничего не сбывается…
Громкий шум раздался уже поблизости. Дверь распахнулась, и вслед за бегущим Францем ворвался великий князь. Он злобно бранился и колотил здоровенного слугу кулаками по лицу, норовя попасть побольнее. За ним прибежали другие голштинцы, но, увидев ее, остановились в дверях. Впереди стоял Брокфорд, отбросив ногу в высоком сапоге и холодно наблюдая за происходящим.
— Что тут происходит, мой друг? — спросила она по-французски.
Великий князь оставил лакея и принялся с жаром объяснять, что сия крыса пробралась через посты устроенной им крепости, повредила бастионы и объела двоих его солдат, слепленных на крахмале. За таковую диверсию, на основе военного устава, она приговорена к повешению. Караульный же солдат при ней оставил пост, за что также подлежит наказанию.
Она слушала со вниманием, рассматривала занявшую письменный стол картонную крепость и двух мундирных кукол с погрызенными боками. Раздвинув ширмы, великий князь показал на другом столе особенным образом устроенный плац, на котором ровными рядами стояли искусно сделанные солдаты. Все у них было как настоящее, даже маленькие ранцы с ремнями. На офицерах впереди колонны трепетали прусские плюмажи. Великий князь дернул проволоку, резкий неприятный звук повис в воздухе.
— Беглый ружейный огонь! — с восторгом крикнул он.
Она кивнула, повернулась от плаца:
— Я пришла узнать, по чьему приказу арестован Елендсгейм.
Великий князь сразу как-то сжался, забегал глазами.
— Вот… У него спроси! — Он ткнул пальцем на Брокфорда и отбежал в сторону, как будто это его не касалось.
Она повернулась к Брокфорду.
— Этот мещанин осмеливается чернить благородных людей. К тому же он известный в Гольштейне вор и мошенник! — прокричал тот лающим голосом.
— Кто же обвиняет его? — спокойно спросила она.
— Все знают про это!
— Да, да, — мелко закивал великий князь, — Мне говорили!
— Но если так поступать, мой друг, то в целом мире не найдется невинного человека. При точном исполнении закона одних слов для обвинения недостаточно. Нужны достоверные свидетельства.
— Будут свидетельства! — вмешался от двери Брокфорд.
— Так делают варвары, мой друг: сначала арестуют, потом ищут свидетельства вины.
Она говорила с великим князем, нисколько не обращая внимания на Брокфорда. Тот еще больше задрал голову:
— Но позвольте…
— Пошел вон! — сказала она ему по-русски, и тот вдруг понял, стал отступать в глубину коридора.
Голштинцы за его спиной тоже неслышно исчезли, будто и не было их вовсе. Она даже дунула от губы себе на лоб, где показался ей упавший от прически волос…
Великий князь как ни в чем не бывало ходил с ней взад и вперед, рассказывая, как сам станет во главе голштинского войска и отберет у Дании Шлезвиг. Мало того, он утопит всех до одного датчан в море и станет великим королем, подобным Фридриху.
— Но ваше высочество ждет более высокий, императорский трон, — заметила она.
Он скривился, как от зубной боли, зашептал с искренним чувством:
— О, это совсем не для меня… Не люблю здесь ничего. Этих попов, не приученных к порядку людей. Бегают, скачут куда хотят, во все стороны…
И тут же сообщил, что Воронцова назвала его дураком. Это принцесса Курляндская рассорила их, так как сама когда-то имела к нему чувство. Но он человек военный, и женщины ему нипочем. А из фрейлин больше тех ему нравится девица Теплова, которая в самое близкое время сделается его добычей…
Она ходила ровно, и он послушно примерял к ней свой прыгающий шаг. Всякий раз приходилось отклониться и обходить висящую крысу. Из того, что он рассказывал, все было несерьезно. Разве что с Воронцовой достаточно затянулось у него дело. Эта надутая дурочка хотя б научилась белье свое содержать в порядке. А два раза в неделю к нему привозили певицу из театра, которую звали Леонорой. С тех пор как та ездила, у него открылись всякие постельные прихоти…
— Вы как думаете: если над канапе вывесить накрест венгерскую саблю с прусским палашом, так понравится Тепловой? — спрашивал между тем у нее великий князь, приставляя к стене оружие.
— Думаю, это очарует ее, — ответила она с серьезностью.
Он даже зарозовел от радости.
— Кроме того, ваше высочество, настоятельно советую вам снять отсюда портрет короля Фридриха, — твердо сказала она.
Великий князь вдруг принял убежденный вид:
— Это великий человек, во всем и везде я равняюсь по нему!
— В этой ситуации он бы посоветовал вам то же самое.
— Вы так думаете? — спросил он неуверенно.
— Среди будущих ваших подданных идут разговоры о вашей приверженности к Пруссии. Если дойдет такое до ее императорского величества…
Тут он не на шутку испугался, даже сам потянулся снимать портрет.
— Перевезите его назад в Ораниенбаум, где он находился, — твердо сказала она. — И не держите вокруг себя одних немцев!
Великий князь заморгал ресницами, махнул рукой:
— Бросить бы все и уехать!..
Она с сожалением смотрела на него и думала, что там, в Гольштейне, ему и место. Уходя коридорами, она услышала перекрывавший других голос Брокфорда:
— Эту змею нам надо раздавить!
Шум немецких голосов раздался в поддержку.
Придя к себе, она открыла секретер и поставила перед собой небольшой овальный портрет, что дал для нее списать со своего ордена канцлер Алексей Петрович. Великий государь смотрел с непреходящим бешенством, неукротимое движение было в его лице. Казалось, стоит он против ветра, и даже усы чуть шевелятся от полноты жизни…
По просьбе канцлера она взялась писать еще одно — третье письмо Степану Федоровичу Апраксину. Так надо было сделать, чтобы все повторялось из прежних писем, а добрый друг генерал-фельдмаршал пусть поймет, отчего их беспокойство. Самолично канцлеру никак нельзя предупредить его об интриге, которая соединяет вместе болезнь императрицы и поспешное отступление армии. Французский и австрийский посланники прямо требуют объяснений, а канцлера и ее заодно открыто связывают с действиями Апраксина…
Закончив с письмом, она теперь только достала из-за корсажа переданную канцлером бумагу, развернула вширь. Прямо без заглавия почерком секретаря Пуговишникова была она исписана до самого низу. Подписи тоже не было. Ей сразу увиделись слова: «И поскольку стоящим у кормила державы мужам надобно предусмотреть всякое, то в случае некоего происшествия с ея величеством все поперву оставить как было и на своих местах. Немедля лишь объявить императором великого князя Петра Федоровича и при нем участницей в управлении великую княгиню Екатерину Алексеевну, что согласуется и с принятым в государствах законом…»
Что же, таковая озабоченность непредосудительна для канцлера столь обширной державы. К тому же где-то в неизвестном месте содержится другой претендент на престол, имеющий такие же права. Ее же позиция здесь наблюдательная. Это уже третий список предполагаемого манифеста на случай кончины императрицы, и канцлер считает необходимым представить его не великому вннзю, а ей. Не исправляя текста, она свернула бумагу, тронула колокольчик. Верный Шкурин, не допускавший в ней никого в такое время, неслышно явился рядом. С той стычки, что некогда произошла у них, камердинер знал только ее одну. Она отдала письмо и бумагу для канцлера. Такое она доверяла ему одному…
