Владимир Потапов - Пылающие алтари
Хлещут и хлещут стрелы. Катится лавина. Передние не могут остановиться, на них напирают задние. Смерть бьет по глазам, по скулам, срывает спасительную медь с головы. Но лавина продолжает неумолимо приближаться…
Раздалась команда. Копьеносцы вздвоили ряды. В образовавшиеся разрывы уходят лучники. Вперед выступают «слуги Гефеста». Четкое перестроение сиракских рядов совершается за считанные мгновения на глазах у роксоланов. И глиняные шары с дымящимися фитилями уже летят в атакующих. Они с сухим треском разбиваются под копытами лошадей, черная жидкость обдает каскадами брызг лошадей и всадников, растекается по земле. Вспыхивают длинные языки пламени, и вот уже мчатся охваченные огнем всадники, превратившиеся в движущиеся костры. Воины падают с коней, извиваясь, катаются по земле, от них загорается сухая трава. В страшных судорогах корчатся обугливающиеся тела и через несколько мгновений замирают.
Впереди встает оплошная огненная стена, вовсе заслонившая сиракское войско. Там продолжает что-то трещать и взрываться. Суеверный ужас гонит роксоланов прочь. Им кажется, что в пламени носятся драконы, извергающие огонь. Черный тяжелый дым стелется по земле, укрывая обгоревшие трупы людей и животных. Над степью повисает удушливый запах горелого мяса и паленой шерсти…
Иначе сложилось дело на правом крыле. Зарина двинула свою конницу навстречу Мегилле, сомкнув ее в длинный язык, наподобие лезвия меча. «Натиск ваш будет сильнее, если вы разнуздаете коней, прежде чем броситься на неприятеля», — вспомнила она наставления Диона и тут же отдала нужные распоряжения. Расправляясь от ветра, над всадниками засвистел пестрый дракон. Запел ветер на концах копий.
Сиракская конница насквозь прошила рыхлую колонну нападающих роксоланов. Противники неожиданно поменялись местами…
И снова сходятся две лавины. Снова гремит над степью быстротечный конный бой. Гортанные крики, свист стрел, ржание взбесившихся коней. На этот раз и Мегилла сбил в плотный кулак свою конницу. Сираки не выдержали удара. Строй их ломается, они заворачивают коней, разлетаются в стороны. Только Зарина с двумя сотнями лучших дружинников рубится еще в самой гуще врагов.
Мегилла поворачивает коня ей навстречу. Грозный боец-сечевик, он срубает мечом одного сирака, другого. В поединке нет ему равного. Управляя конем одними пятками, он может перебрасывать меч из одной руки в другую или рубиться сразу двумя. Голова к голове рядом с ним идут его верные телохранители. Стремительный напор обращает сираков в бегство.
Буланый конь с черным ремнем вдоль спины вынес повелительницу сираков далеко вперед. Шлема на ней нет, видно, потеряла в пылу боя. Волосы зеленым пламенем полыхают за спиной. Гордая царица трусливо удирала под спасительную сень близкого леса. Шагах в пятидесяти с арканом в руке мчится Мегилла. Рот его распят в победном вопле. На удилах коня — розовая пена.
Но вдруг Мегилла бросает аркан, торопливо рвет поводья, чтобы остановить разгоряченного коня. Он видит на повороте за холмом, в низине, застывшие ряды закованных в медные и железные латы конных воинов.
Зарина куда-то исчезла. Краем глаза Мегилла видит, как смыкают ряды только что бежавшие от его войска сираки. Сейчас они завяжут бой с преследователями, растянувшимися в погоне нестройной толпой. И тогда в спину ударят эти свежие, еще не бывшие в бою конники!
Ловушка!
Тщетны попытки сдержать коня. Он несет Мегиллу прямо на молчаливый строй врагов. Вдруг на плечи царя ложится волосяная петля. И в следующий миг — рывок, нестерпимая боль под подбородком, стремительный взлет грузного тела, ослепительное солнце прямо в глаза и ночь, беспробудная ночь, в которой не бывает звезд.
* * *Разгром был полным. Завершил его Ант. Заарканив Мегиллу, он ударил с засадным отрядом в спину зарвавшимся роксоланам.
Всюду за Антом, в самой кипучей рубке, тенью следовал юный сирак со светлыми косами, падавшими из-под шлема на панцирь. Атосса бдительно оберегала жизнь своего военачальника. И не раз ее меч пресекал предательский удар со спины…
Только очень немногим удалось прорваться и переправиться через Дон. Они несли в родные вежи горькую весть о поражении.
Дион уже безо всякой злобы снял с поверженного врага меч «Дар Арея». Не принес он удачи новому владельцу.
Замысел степного царя о большом походе на Рим рухнул в самом начале.
Зарина подозвала к себе эллина:
— А теперь, мой славный темник, готовься к празднику Солнца. Он затмит все торжества, какие когда-либо справляли сираки.
— Я согласен с тобой, моя прекрасная повелительница, — ответил Дион, — наша победа достойна небывалого праздника. Но только на сердце у меня — мрак! Судьба моего несчастного сына не дает мне покоя. На могиле его матери поклялся я разыскать Аполлония и вернуть ему свободу. Сираки теперь могут обойтись без меня. Отпусти меня, царица!
Второй раз просил эллин у варварской женщины свободы действия. Только эта была дочерью первой. Целое поколение стояло между этими событиями.
Радостный блеск в глазах Зарины сменился грустью.
— Мне жаль расставаться с тобой, темник. Но я не вправе тебя удерживать.
* * *Вскоре после разгрома орды Мегиллы в Успу пришли эллины-кожемяки. Привела их Люкиска. Из лагеря роксоланов они могли разойтись по своим городам, никто не препятствовал бы им в этом, роксоланам было не до лих. Но неволя сделала их побратимами, и они охотно дали Люкиске уговорить себя идти на юг. Ведь где-то там, у сираков, находился их предводитель Менипп-ольвиец. Да и на родине ничто хорошее их не ожидало.
Люкиску же вела любовь к Диону… Но стать его женой сразу она не могла. Дион объяснил ей, что у варваров свои законы: соединить их может только слово царицы. Тогда Люкиска направилась прямо к Зарине.
— Что ж, суровому воину под стать нежная, любящая подруга, — сказала Зарина, выслушав ее до конца. — Да пребудет над вами милость богов.
Люкиска стала женой сиракского темника. Любовь да согласие прочили им боги, но думы о сыне все больше одолевали Диона. Хотелось скорее отправиться на розыски, найти его и выкупить или освободить силой — а уж укрыться от возмездия всегда можно в сарматских землях. Менипп-ольвиец со своими кожемяками — среди них были и искусные плотники и опытные мореходы — взялись помочь Диону в столь рискованном предприятии.
Они нашли на берегу Антикита подходящую рощу и втайне от всех начали строить корабль. Знали об этом только Зарина да еще Радамсид-меотиец, ведь роща стояла на его землях. Закачались дубы, зажужжали канатные сучильни, забурлила, черно дымя, смола в котлах. Знатоки своего дела вырезали из векового дерева белую лебедь для украшения носовой части судна.
Дион был нетерпелив, часто наведывался на место строительства. Радовался, видя, что уже готово днище, что поднялись борта. Дубовые ребра стягивались канатами, обшивались досками, следом конопатились щели, заливались смолой, и она, не успев просохнуть, медленно стекала с бортов под днище.
И вот настал день, когда корабль можно было спускать на воду. Дион не посмел просить своих товарищей стать на нем матросами: плыть предстояло почти на верную смерть, а они только что вырвались из неволи. Злоупотреблять их дружбой он не хотел.
Его тревоги разгадал Менипп.
— Ты обижаешь нас, Дион, — сказал он. — Не для того мы принимали тебя там, у роксоланов, в общину, чтобы ты смог пренебречь нами. Смело занимай середину корабля и управляй им спокойно. Мы будем верными помощниками тебе.
Итак, корабль был готов, а бедная Люкиска ни о чем не подозревала. Когда же Дион наконец набрался духу и сказал ей обо всем, она зарыдала и стала убиваться, как Андромаха за Гектором. Умоляла взять ее с собой. Говорила, что ей не страшны ни бури, ни смерть, что лучшей помощницы ему не найти.
Но Дион был непреклонен.
— У тебя будет сын, — сказал он Люкиске, — он станет тебе утехой. Потом вернемся и мы, победив судьбу. А у Аполлония нет никого, кроме меня, кто помог бы ему в беде. Добрая Тюхэ станет сопутствовать нам, а ты знаешь, что не будет удачи тому кораблю, на борту которого — женщина. Да и у меня на душе будет спокойнее, если ты и мой будущий сын останетесь под защитой доблестной Зарины, — закончил он уже совсем грустно.
Люкиска перестала плакать, сказала:
— Ну, конечно же, ты прав! Ты всегда прав, Дион!
И она поцеловала его в лоб. Как покойника. Потом ушла. Больше он не видел ее.
Когда в последний раз перед отплытием Дион приехал в Успу, Зарина сказала ему — и он почувствовал в ее голосе упрек, — что Люкиска покинула сираков и вернулась в Пантикапей.
Долго сидел Дион в опустевшей своей хижине, тяжко было у него на душе.
Потом он утешился тем, что Люкиске будет лучше в Пантикапее, у родных, чем среди степных кочевников. И за сына своего — или дочь, неважно, кто родится, — он может быть спокойным: Люкиска будет матерью, лучше которой и желать не надо. Бедному же страдальцу Аполлонию, кроме него, действительно помочь некому.
