Ефим Гальперин - Бешенство подонка
– Ну, тогда зачем мы вышли из тюрьмы так рано?! Надо было выспаться, выйти по расписанию и нас бы прирезали там, прямо у проходной. Нет! Я вас заклинаю! В конце концов, я вас просто не пущу!
– Петр Моисеевич! Тогда я умру от стыда.
– За что?
– За всё, что… И потом я должен посмотреть ему в глаза!
– Вы понимаете, что это, скорее всего, будет последний взгляд в вашей жизни.
– Ну, как любит сложно выражаться мой приятель Александр Блок, я не буду стараться быть убитым. Вот, Петр Моисеевич, адрес. – Терещенко даёт клочок бумаги, – Поручик Чистяков надежный человек. Он ждет меня. Объясните, что я приду попозже. Вас переправят…
– Но вы?!
– А что я?! У меня с господином Ульяновым джентльменское соглашение.
– Вы клинический идиот, Миша! Я восхищаюсь вами. Мне казалось, что такие уже не рождаются, – Рутенберг обнимает Терещенко. – Убереги вас, Господь! Был рад с вами познакомиться, господин Терещенко. Спасибо за адресок. Попробую. А то ведь загонят, как зайца борзые.
– А вы куда потом, Петр Моисеевич?
– А куда стремится всю жизнь еврей, делая при этом глупые прыжки в сторону? В Иерусалим! Поеду я, Михаил, в Палестину. Недаром же мне Господь в тюрьме эту книгу подсунул. Напоминает, что я всё-таки инженер, – Рутенберг достает из котомки книгу «Курс гидродинамики», бережно прижимает к груди, – Здесь, в России, свет не скоро понадобится. А там самое время строить гидроэлектростанции.
– А я поучаствую в финансировании.
– Вы сначала поучаствуйте в своей судьбе. Не ходите, Миша. Ну, хотите, я как бывший христианин… Христом Богом молю!
Петроград.
Дворцовая площадь у Зимнего Дворца.
Утро.
С высоты каменного ангела, венчающего Александрийскую колонну:
На снежной целине огромной, пустынной Дворцовой площади две фигуры.
Они обнимаются и расходятся в разные стороны.
Ссутулившись от пронизывающего ветра, идет Терещенко.
Рутенберг уходит в другую сторону. Останавливается, оглядывается и долго смотрит вслед Терещенко.
Снежная поземка.
КОММЕНТАРИЙ:
Рутенберг Пинхас. Уедет в Палестину. В 20-х годах построит первые в том регионе электростанции. Создаст и возглавит, существующую и поныне в Израиле «Электрическую компанию». Один из создателей отрядов самообороны Хагана, предшественницы Армии обороны Израиля. Умрет в Иерусалиме в январе 1942 года. Официальная версия – онкологическое заболевание, рак.
Петроград. Смольный. Штаб.
Кабинет Ленина. Утро.
Входит Радек. Разводит руками:
– Учитель, встреча Терещенко у тюрьмы сорвалась. Они с Рутенбергом ушли раньше. Начальник тюрьмы делает круглые глаза. Мол, приказ на освобождение ведь вчерашний… Что делаем?
– Да, хрен с ним с этим юнцом! Действительно, вчерашний день! Давайте к делу. Что будем врать Мирбаху про условия мира с Германией? А что это за телеграмма у вас? Берлин?!
– Очередное послание нам от Парвуса, – ехидно улыбается Радек, – Буквально бомбит. Выражает готовность приехать и принять участие в любом качестве. Так и пишет «послужить делу революции».
– Да, в жопу эту жирную свинью! – машет рукой Ленин. – И вообще, передайте нашим немецким товарищам, что этому Парвусу пора исчезнуть. Навсегда! И чтобы даже следа от него не осталось.
КОММЕНТАРИЙ:
Парвус умрет в Берлине, в декабре 1924 года. В том же году, что и Ленин. Официальная версия – инсульт. После смерти пропадет весь его обширный архив. Исчезнет и всё его немаленькое состояние. В советской историографии он старательно не будет упоминаться. Ни по фамилии Гельфанд, ни по партийной кличке Парвус.
В кабинет ходит секретарь Горбунов:
– К вам настоятельно пробивается какой-то гражданин Терещенко.
Ленин с Радеком переглядываются.
– Как зовут?! – уточняет Радек.
– Михаил Иванович.
– Пусть войдет.
Входит Терещенко. Снимает рваную шляпу. Короткая тюремная стрижка. Порванное, подгоревшее пальто, сбитые ботинки.
– Прошу. Садитесь, – говорит Ленин. – В ногах правды нет. Честно говоря, я не ожидал вас увидеть еще раз в своей жизни.
– А я вот пришел, – Терещенко садится. Нога на ногу.
– Да, сильно изменились. Я привык видеть вас таким… С обложки модного журнала. А тут вы ну просто как люмпен последний.
Ленин выходит из-за стола. На нем черный костюм из шотландской шерсти. Белоснежная рубашка. Галстучек красный, в белый горошек. Английские башмаки. Он становится перед Терещенко, покачиваясь с пятки на носок:
– Умные люди давно уже сориентировались. А вы как-то, не очень, товарищ Терещенко.
– Гражданин!
– Да, уж действительно. Вы нам не товарищ. Итак, чего изволите?
– Я пришел посмотреть вам в глаза, Ульянов.
– Ленин! – поправляет Радек.
– Ульянов! Вы не сдержали, данное мне, честное благородное слово. Вы разогнали Учредительное собрание! Вы узурпировали власть! Вы послали карательные отряды в Украину! Так что я свободен от обязательств.
– Голубчик, – произносит Ленин издевательски, – Всё всегда нужно делать вовремя. Ложка ведь дорога только к обеду. Ну, пожалуйста, доставайте свои сраные документы…
Терещенко понимает, что документов у Ленина нет.
– И куда вы эти бумажки? Всё! Вот где у нас вся Россия, батенька! – Ленин сжимает свой сухонький кулачок. – Да, у вас, Терещенко, действительно был момент… Момент! Сегодня уже поздно. Расклейте на всех столбах. Кричите на всех углах. Можете подтереться!
Ленин не выдерживает, прыскает, срывается в смех и детскую считалочку:
– Обманули дурака на четыре кулака, а на пятый кулак вышел Терещен-ко дурак!
В этом «ко» вся ненависть Ленина к свидетелю его слез. Терещенко вскакивает.
– Да, вы свободны. Бывший министр, бывший банкир, бывший олигарх. И вообще, бывший. Прощайте! – Ленин машинально подает руку.
Терещенко демонстративно закладывает свои руки за спину:
– Знаете, вы ведь теперь, Ульянов, лицо руконеподаваемое. Человек без чести.
Произнесенное звучит для Ленина, как пощечина. Он начинает дрожать. Пена на губах.
Радек щелкает пальцами и в долю секунды Терещенко оказывается скрученным двумя латышами, выскочившими из-за ширмы в кабинете.
Ленин придвигается вплотную, готовый впиться ногтями в лицо и цедит:
– Мальчишка!!! Идиот! Не надо путаться под ногами Истории. Раздавим!
Он поворачивается к Радеку:
– К чертовой матери! Он мне уже не нужен. Вы поняли?!
Радек кивает. Латыши выводят Терещенко через заднюю дверь.
А Ленин носится в бешенстве по кабинету. Чтобы успокоиться, хватает карандаш и листок бумаги. Пишет так энергично, что прорывает лист.
И проговаривает в это время записываемое:
– Этих мерзких интеллигентов надо ставить к стенке пачками. Закалывать штыками. Рвать на куски, чтобы они захлебывались своей кровью. Выкорчевать до седьмого колена этих прекраснодушных идиотов с их сраной «честью»! Чтобы эта мразь не путалась под ногами! Выслать из страны! Заморить! Газом, голодом, физическим трудом! К ебене матери!
Ленин комкает исписанный лист и отбрасывает его на пол.
В дверь заглядывает Подвойский. Как-никак, он в это время народный комиссар по военным делам:
– Есть минута, Владимир Ильич? Посоветоваться! Я вот тут удумал эмблему для Красной Армии.
Показывает Ленину эскиз с нарисованной красной звездой. Как на этикетке пива Heineken.
– Ха-ха! Чудно, Коля! – Ленин хлопает Подвойского по плечу, – Да, помню! Я в Париже очень любил именно пиво «Хайнекен». Озаботьтесь, Карл, – говорит Ленин Радеку. – Пару ящиков. Архивкусно!
Тут он замечает, что Радек подбирает исписанный им лист, разглаживает и аккуратно складывает в папку.
– А что это вы мой листок подобрали?
– Для вашего же собрания сочинения, Учитель. Ведь затеряется. А так в одном из томов на видном месте.
– О! Да! Этак томов пять… – мечтательно прищуривается Ленин.
– Ну, что вы, Учитель. Штук тридцать наберем! – смеется Радек.
КОММЕНТАРИЙ:
После смерти Ленина Политбюро вынесет строгое постановление, требующее от партийцев, имеющих письма, записки, обращения к ним Ленина, передать всё в архив Центрального Комитета партии.
Эту записку Радек не сдаст. Но она будет найдена в его бумагах после ареста и передана на хранение в спецхран. Никогда не публиковалась.
Первое издание Собрания сочинений Ленина (1920-26) будет состоять из 20 томов (26 книг). А юбилейное издание, посвященное столетию рождения вождя мирового пролетариата – это уже будут пятьдесят пять томов в переплетах с золотым тиснением. И выйдет всё это на десяти иностранных языках и на всех языках народов СССР. Общий тираж – около миллиона экземпляров.
Петроград. Смольный. Коридоры. Лестницы.
Утро.
Латыши ведут Терещенко темными переходами. Долгий путь в расстрельную комнату.
