Василий Ян - Батый
Ратники из Перунова Бора шли дружно, в одной сотне с ярустовскими мужиками. Впереди семенил в лыковых лапотках низкорослый и широкий Ваула Мордвин. Он пел свои мордовские песни и круто обрывал их, когда замечал в пути что-либо новое, им невиданное. Он впервые попал в степь, прожив всю свою жизнь в лесах. Когда стадо сайгаков (диких коз) выбралось из лога и, заметив толпу людей, пустилось прочь длинными прыжками, пригнув к спине изогнутые рожки, Ваула присел от восторга, хлопая себя по бедрам.
Звяга, тощий и долговязый, молча шел за Ваулой, погруженный в свои невеселые думы.
– А ну-ка, Звяга, у тебя ноги длинные, поймай-ка козла за хвост!
– А след ли мне за этими козлами гоняться? Это вы, мордвины, все прыткие, ловите за уши зайца поскакучего. Ты и скачи за ним!
Лихарь Кудряш шел в стороне. Он часто взбегал на курганы, всматривался в даль и указывал:
– Там с востока Сосновая Ряса течет, а с запада – Ягодная Ряса. Обе речушки впадают в реку Воронеж. А вот там, под яром, прошлый год стояли белые вежи половецких ханов. Они пригоняли баранов и быков на продажу… Я у них дней двенадцать жил; для ихнего хана набивал на телеги железные скобы и на колеса ободья. Ничего люди! По-ихнему говорить научился, зовут они себя «команами». У меня остались среди них побратаны, кардаши… Весной в степи хорошо. Трава выше человека. Быка с рогами не видно. Весной у табунщиков много молока, они делают из овечьего молока сыр, а из кобыльего – хмельной кумыс. Весной все половцы ходят веселые, у костров песни поют и пляшут…
Дикорос шел молчаливый и угрюмый. Раза два он в раздумье сказал Торопке:
– Не знаю, вернемся ли мы целы домой…
Когда стало темнеть, сотня сделала привал в овраге близ отлогого берега речки. Другой берег был высокий и обрывистый. Там затаились дозорные на ночь. Сани поставили кругом. Внутри круга развели костры. Жгли репей и бурьян; засветло насобирали его много, чтобы всю ночь не погас огонь. Стреноженные кони паслись невдалеке, подъедая прошлогоднюю траву и камыши.
Мужики, разобрав с телег тулупы, лежали вповалку у костров, слушали рассказы бывалых людей о Диком поле, о жизни русских «кандальников» в плену половецком и о смелом их бегстве.
Среди ночи отец разбудил Торопку, приказал идти в дозор и до рассвета сторожить на высоком бугре:
– Затаись там и виду не показывай, не шелохнись – татаровья могут подкрасться и прирезать! А коли что приметишь – гомони и скликай подмогу!
Торопка взобрался на бугор и затаился между кустами сухого репейника. Кругом было темно. В овраге близ речки догорали костры. Около них мирно спали мужики. Невдалеке тревожно, точно чуя близость зверя, фыркали кони.
Торопка сидел насторожившись, крепко сжимая в руках рогатину. Сон убегал, усталость была забыта. Ему казалось, что в темноте к нему подползает татарин, держа в зубах длинный нож. Сквозь туманные обрывки низких туч кое-где проглядывало темное небо с мелкими звездами. Тихо шуршали высокие стебли бурьяна. Задумавшись, Торопка вспомнил последние слова и объятия матери, пронзительные крики баб, цеплявшихся за уходивших мужиков, и в стороне Вешнянку, с неподвижными расширенными глазами. Но другой образ заслонил Вешнянку и еще ярче загорелся перед ним: легкий, стройный половецкий конь, скачущий по степи. Передовым дозором проносится он на коне разыскивать притаившегося татарина – вот куда стремились все мысли, все чаяния Торопки.
Заунывный тягучий крик донесся из степи. Так иногда ночью кричала в лесу неясыть.[132] Другой тонкий вой послышался где-то ближе. Что это? Волки? Или татарские лазутчики подают друг другу весть и подбираются в темноте?
Среди темной ночи небо светится, и на нем четко видны стебли сухого репейника. В одном месте стебли сильно закачались. Ого! Это неспроста! Кто-то пробирается через заросли… Показалась голова человека… Человек приподнялся, повернулся, осматриваясь, и снова бесшумно опустился в траву… Свой или враг?.. Закричать, звать на подмогу? Враг убежит. А если это свой, засмеют, что зря сполошил!
Торопка вслушивается в каждый шорох и ждет… не покажется ли снова голова?.. Вот опять поднялся неведомый человек, но теперь справа и ближе. Торопка ждет и слышит сиплый шум слева, точно дыхание зверя… Он чувствует острый запах овчины и шепот… не русский! Непонятная речь… Кто-то затаился совсем близко от него… Заметит, поразит мечом или стрелой… Нельзя медлить! Надо его опередить…
«Может, славу получу перед стариками за отвагу?» – вспоминались недавние думы. Рогатина в руках наготове, ее конец отточен, как жало.
Все силы напряг Торопка и бросился вперед. Рогатина воткнулась во что-то упругое… Стон, хриплый, сдержанный, чтобы себя не выдать, и жалобный… В то же мгновение тяжелая туша навалилась на Торопку. Другая туша свалилась под ноги. Жесткие ладони обхватили лицо, сдавили нос, пальцы крепко сжимают рот, не дают вздохнуть…
Торопка забился, стараясь вывернуться, но прибавилась еще тяжесть. Кто-то душит горло… Нельзя ни крикнуть, ни застонать. Его волокут по земле. Как дать знать отцу? В беде отец сына не оставит… Но Торопке трудно дышать, не только крикнуть… Его тащат через заросли, колючки засохшего репейника царапают и рвут одежду. Руки, жесткие и сильные, пахнут чужим запахом. Ему заталкивают тряпку в рот, завязывают лицо… Ноги и руки крепко спутаны веревками…
Глава девятая
Татары пошли!
В лето от сотворения мира 6745 (1237) прииде безбожный царь Батый на Русскую землю, и ста на реце, на Воронеже, близ Резанскиа земли…
«Повесть о разорении Рязани Батыем». Летопись XIII в.Татары шли на север тем путем, что позднее, протоптанный крымскими татарами, стал называться Калмиусским шляхом, по водоразделу между Доном и Донцом. Здесь дорога была легкая, не приходилось переправляться через многоводные реки; поздний снег слегка запорошил степь, кое-где в оврагах ветром намело сугробы. Бурьяна, репейника было много для костров. Степных пожаров осенью не было, и увядшая трава – готовый корм неприхотливым татарским коням – лежала повсюду, прибитая осенними дождями.
Вели татар половецкие проводники.
Татары шли отдельными отрядами, родами и коленами, тысячными скопищами коней, держась широкими развернутыми крыльями. Была особая ревность и соперничество между отдельными отрядами и племенами, да и грозные приказы Субудай-багатура требовали, чтобы не смешиваться, не попадать на чужую стоянку.
Татарский всадник, почему-либо отставший, затесавшийся в чужой лагерь, встречал насмешливые возгласы:
– Ойе, бродяга, шатун! Какого племени?
Отставший должен был ответить своим боевым ураном: «Уйбас», или: «Э-э, баганам кайда куяим», или другим, – и сейчас же получал ответ:
– Токсабаец! Сразу видно: токсабайцы коня с пришитым хвостом купили!.. Джузнаец никогда не может найти свою плеть, засунутую за спину!.. Кара-биркли заснул на краденом коне, а тот привез вора к хозяину!
Каждый отряд через гонцов поддерживал связь со своим ханом, а тот – с главной ставкой, в которой находились распоряжавшиеся всеми войсками джихангир Бату-хан и с ним его военный советник, одноглазый Субудай-багатур.
Одиннадцать царевичей-чингисидов шли каждый со своим отдельным туменом в десять тысяч коней. Особые военные советники, приставленные к царевичам, держали в своих руках всю власть над воинами. Царевичи проводили время беззаботно, охотились с борзыми и соколами и пьянствовали, вполне полагаясь на своих советников, прошедших суровую школу войны в походах грозного Чингисхана.
Бату-хан вел все отряды на север широким фронтом, особыми тропами в определенные места, указанные строгими повелениями Субудай-багатура. Кипчакские проводники, охраняемые монгольскими дозорными, под страхом казни отыскивали места для стоянок.
В этом походе трехсоттысячного войска на север коренных монголов было мало, всего около четырех тысяч, но в разноязычной армии они играли главную роль, являясь руководителями, военными советниками, телохранителями чингисидов. Они же наблюдали за порядком и выполнением приказов главной ставки – «орьги».
Всадники шли налегке, без юрт. Спали они на земле, близ пасущихся коней: ведь потерять коня в походе – это верная гибель в бескрайней степи! Многие воины имели двух или нескольких коней и в пути пересаживались с одного коня на другого.
Шатры и разборные юрты полагались только самым знатным ханам: им не приличествует часто показываться перед простыми воинами и сидеть рядом с ними у костра. Проворные слуги из пленных кандальников вели десятки высоких быстроногих верблюдов, навьюченных разобранными частями шатров, юрт, грудами расписных войлоков, медными котлами и съестными запасами – мешками муки, риса, сушеного винограда, копченой и вяленой конины и соленого сала.
