Серж Арденн - Анжуйцы
– Это они! Вперед, их нельзя упустить!
Все пятеро вскочили в седла и направились в погоню за экипажем.
Через две четверти часа, из этих же ворот замка Реё, выехала карета как две капли воды похожая на проследовавшую ранее, устремившись к восточным воротам города.
1 здесь и далее сторонники кардинала.
ГЛАВА 21 «День Святого Атанаса или обитатели замка Труамбер»
ФРАНЦИЯ. ЗАМОК БЛАНДИ-ЛЕ-ТУР.
Островерхие башни старинного замка Бланди-ле-Тур, возвышались над окрестностями, чернея в мрачном величии на фоне кроваво-красного заката. Солнечные блики искрились на поверхности воды наполнявшей ров, что отделял твердыню от внешнего мира, и лишь подъемные мосты, зависшие на ржавых цепях, отражаясь в мутной воде, оставляли надежду желающим попасть в неприветливую крепость. Грозный донжон1 , поднявшийся над землей не менее чем на девятнадцать туазов2 , был надежно защищен сразу двумя мостами и считался неприступным, а значит самым безопасным местом в крепости. Именно по этой причине его выбрал для своей резиденции виконт де Шиллу, с легкой руки графа Суассона, временный хозяин замка. Де Шиллу не рассчитывал на длительное расположение, изменчивого в своих предпочтениях, принца крови, поэтому искал возможность обзавестись собственными землями и дворцами. Именно по этой причине, сегодня, в день Святого Атанаса, принимал у себя капеллана, замка Труамбер – падре Атанаса Локрэ.
В пустынном зале,– где эхо возносило под исполосованный балками, потолок, каждое слово священника и аристократа, порядком захмелевший де Шиллу изливал душу Локрэ. Скромно накрытый стол, свидетельствовал скорее о скупости виконта – которую он сам для себя обозначал как бережливость – чем о его бедности. Тощий капеллан, с выпученными глазами, крючковатым носом, оттопыренной нижней губой и массивным кадыком, выпирающим из тонкой, длинной шеи, поросшей редкими длинными волосинами, с аппетитом уплетал, «что Бог послал». Он, с пониманием кивая, при каждом слове раздухарившегося дворянина, стараясь не обидеть хозяина, при первой удобной, не препятствующей трапезе возможности, поглядывал на виконта, жертвуя собственной рясой, страдавшей от капель масла, кусочков запеченной курицы и ломтиков жареного мяса. Впрочем, судя по залитой соусами и жиром сутане, подобные беседы с имущими прихожанами, были в чести у святого отца. Падре был молчаливым и от того идеальным «собеседником» для желавшего выговориться человека, не расположенного выслушивать возражений и противоположных мнений, именно поэтому приятным и желанным гостем во многих зажиточных домах. Подтверждением сему, являлся сегодняшний вечер, когда уже битых два часа, капеллан безмолвно, налегая на снедь, выслушивал стенания и плачь, сменявшиеся бравадой и хвастовством, подвыпившего кастеляна3 .
– …виконт де Шиллу вам не какой-нибудь проходимец! Если хотите знать, мой далекий предок Адам Второй, виконт Мелёна, ещё в тринадцатом веке владел этим славным замком! И что же теперь?!
Не нуждаясь в ответе, более того, зная наверняка, что его не последует, де Шиллу жадно осушил керамическую кружку наполненную вином и в отчаянии, что есть силы, ударил ею об пол. Глиняные черепки разлетелись по темным углам зала, сопровождаемые суетливыми зрачками капеллана.
– Что я вас спрашиваю?! Я отпрыск знатного рода, насчитывающего многовековую историю, теперь жалкий кастелян3, довольствующийся объедками с хозяйского стола!
Выпустив пар, обессиленный, шателен опустился на стул. Он пронизал священника грозным взглядом, отчего тот даже перестал жевать. При всей своей мелочности и низости виконт являлся весьма почитаем среди припольщиков-дворян, владевших соседними угодьями.
– Лишь удачная женитьба могла бы поправить моё бедственное положение. И дочь вашего хозяина, мадемуазель Шарлотта, лучшая из тех, кто подходит на эту роль. Особенно сейчас, когда граф получил в наследство земли в южной Турени. Но старый дурак де Бризе не желает и слушать меня! Он, не далее как вчера, просто указал мне на дверь, велев объезжать десятой дорогой проклятый Труамбер! Мне, Леонору де Шалли виконту де Шиллу! Впрочем, вы и сами всё слышали.
Виконт налил вина в кружку Локрэ, а сам отхлебнул прямо из кувшина. В глазах капеллана сверкнул дьявольский огонек. Он облизал жирные пальцы, из-под густых бровей коварно взглянув на де Шиллу, смиренно произнес:
– Да, любезный виконт, всё в руках Господних. Всевышний, взирая на нас с небес, порой, не желает одарить тем, к чему мы так страстно стремимся. Но случается иногда так, что Господь не гневается, а просто колеблется, не решаясь помочь своему бедному рабу. Тогда-то, сын мой.
Он с чудовищной улыбкой, впился, круглыми желтоватыми глазами, в собеседника, по-змеиному прошипев:
– …нужно помочь Всевышнему.
Хмель, затуманивший разум шателена, начал испаряться как утренняя роса, под солнечными лучами. Хлопая глазами, всем своим видом выказывая недоумение, вынуждавшее де Шиллу преследовать ускользающую мысль священника, он пересохшими губами прошептал:
– Это как же?
Не найдя салфетки, Локрэ вытер руки о край рясы, проницательно вглядываясь в оторопевшего дворянина. Он вытянул, поблескивающие от жира, губы, приблизив их к уху виконта.
– Чего бы вы не пожалели, для человека вызвавшегося помочь вам заполучить Шарлотту де Бризе?
Разгадав, наконец, к чему клонит священник, де Шиллу не поскупился на взгляд припасенный, разве что, для короля. Он, совершенно неожиданно, увидел перед собой совсем иного человека. Да, что там увидел, открыл! Перед ним вдруг предстал не набожный, запуганный, кроткий святоша, пригодный лишь для того, что бы выслушивать, смиренно соглашаясь с чужим мнением, а искусно скрытая, под налетом глупости и безволия, достойная внимания личность.
– Вы ли это Локрэ?!
Капеллан потупив взор, будто устыдившись собственных слов, невинно косился исподлобья.
– «Не пожалею даже звезд с неба! Впрочем, если это серьезный разговор, я готов на многое…
****
Тем же вечером:
ФРАНЦИЯ. ЗАМОК ТРУАМБЕР. (в двух лье от замка Блонди-ле-Тур)
Сочные душистые травы, уже покрылись вечерней росой. Над долиной нависли густые сумерки, растворив во мгле верхушки деревьев, лоскуты вспаханных полей и ровные ряды крестьянских лачуг, небольшой деревеньки, расположившейся на берегу. Со всех сторон слышались чарующие звуки, ночных цикад, перекликающихся с лягушиными трелями, доносящимися из зарослей осоки. На небе появилась луна, спустившаяся к заостренным углам крыш, дремлющего селения, проливая свой голубоватый свет на поля и реку. Спокойные воды Сены, укрытые, от взора, густыми ивами и платанами, в промежутках меж деревьев, поблескивали серебристой чешуей в вечернем лунном свете. Здесь же, созерцая вечернюю пастораль, на невысоком холме, возвеличивался замок Труамбер, как неусыпный ночной страж, выставленный в дозор.
Невзирая на столь позднее время для ужина, в одном из просторных залов замка, наблюдалось заметное оживление, весьма необычное для обитателей сей древней твердыни. Гроздья восковых свечей, вставленных в медные шандалы, наполняли помещение ярким светом. Всё это было в диковинку не только для молоденького лакея, прислуживавшего у стола, но и для убеленного сединами дворецкого Мартеля, что служил верой и правдой старому графу де Бризе, на протяжении, вот уже многих лет.
Жан Мартель, родившийся и состарившийся в Труамбере был найпреданнейшим слугой Амадора Батиста де Лангра, сеньора Тюрго, графа де Бризе. Он помнил своего хозяина ещё мальчишкой, стрелявшим ворон из арбалета в окрестностях крепости. Впрочем, старый граф, скряга и брюзга, отличавшийся, ко всему, ещё и скверным нравом, ценил и уважал своего доброго Мартеля, прощая ему старческую рассеянность и излишнюю сентиментальность.
Во главе, уставленного изысканными яствами стола, торжественно восседал сам граф де Бризе, напыщенный и властный. Его грузный торс был облачен в мягкий, свободный пурпуэн4 , скроенный из отменного шарпаха5 . Толстую шею прикрывала белоснежная капа6 , так же называемая «мельничным жерновом», из которой торчала огромная голова, местами, покрытая длинными, густыми, всклокоченными волосами, окружающими, усеянную светло-коричневыми родимыми пятнами лысину. Пышные усы обрамляли бесцветные губы, а подбородок закрывала седая окладистая борода.
На противоположном конце длинного стола заняла место мадемуазель Шарлотта, младшая дочь графа, чей тонкий стан и врожденная скромность радовали глаза и душу старика де Бризе. Девушка рано осталась без матери, безвременно скончавшейся, когда ей было всего одиннадцать лет. Лишившись материнской теплоты и ласки, молодая графиня росла излишне замкнутой и нелюдимой. После невосполнимой утраты Шарлотта избегала, чьего бы то ни было общества, даже отца, демонстрируя, просто таки, пример воздержания. Но печаль по усопшим – то же, что болезнь, тот, кого она не уносит в самый тяжкий её момент, выходит из неё более сильным и живучим, чем прежде. К восемнадцати годам преобразилась и наша молодая графиня. Её ангельская душа, по прежднему, являлась вместилищем всех добродетелей, и образцом целомудрия, но в глазах появилась та несгибаемая воля, с которой она по новому, воззрела на жизнь.
