Владимир Меженков - Проклятие Ирода Великого
– Я не держу на тебя зла, я должен был отомстить лишь твоему брату Малиху за смерть моего отца. Но ты должен знать, что отныне нам с тобой не место на одной земле. Отправляйся в Египет.
– Что я там забыл? – мрачно спросил Феликс.
– Там твои племянник и невестка. Живи с ними в мире и покое, ваше содержание я беру на себя. Но если ты ослушаешься моего приказа и снова появишься в Иудее, то знай: ты будешь убит. Народу Иудеи приходится слишком дорогой ценой расплачиваться за твои и твоего брата безумства. Ты всё понял?
– Всё, – едва слышно произнес Феликс. На том они расстались. Больше их пути ни разу не пересеклись.
5Возвратившись в Иерусалим, Ирод решил больше не тянуть с уговором, достигнутым несколькими месяцами ранее с Гирканом, и сыграть свадьбу с Мариамной, которая за время их последней встречи стал еще краше.
Во дворце первосвященника собралось так много народу, что пиршественные столы пришлось накрыть во дворе, памятного Ироду тем, что именно здесь Гиркан устроил судилище над ним буквально на следующий день после его женитьбы на Дорис. Сейчас Дорис, оплывшая и вконец обленившаяся, сидела в стороне от всех с трехлетним Антипатром на коленях и брезгливо наблюдала за тем, как шла подготовка к свадьбе ее мужа. Вопреки обычаю, здесь же находилась и Мариамна, не пожелавшая сидеть в окружении подруг в глубине дворца, ожидая, когда Ирод, сопровождаемый брачными друзьями, придет за ней. Юная красавица не сводила с Ирода влюбленного взгляда и, казалось, из огромных глаз ее струился мягкий синий свет, запомнившийся Ироду во время кошмаров болезни, свалившей его в Дамаске.
Шошбенимами на этот раз стали сразу двое: со стороны невесты ее дед Гиркан, со стороны жениха его брат Фасаил. Им, в соответствии с законом, надлежало после брачной ночи молодоженов вывесить на обозрение гостям простыню молодоженов, тем самым предъявив им признаки девственности невесты [102]. Свадьба еще гудела и веселилась, когда молодые уединились.
Как ни был многоопытен в отношениях с женщинами Ирод, пустившийся во все тяжкие после охлаждения к Дорис, но то, что испытал он в первую брачную ночь, одновременно подняло его на самый пик блаженства и повергло в глубокий шок. Ирод спрашивал себя, откуда взялась в молодой женщине, еще почти девочке, эта необузданная страсть, которая доставила ему неописуемое наслаждение? Казалось, с утратой девственности, сдерживавшей ее природное естество, она утратила и какой бы то ни было контроль над собой. Чувства, вырвавшиеся из ее хрупкого тела, еще не вполне оформившегося в зрелую женскую плоть, были так велики, что, подобно разбушевавшейся реке, вырвались из берегов и накрыли Ирода с головой. Такое уже было с ним однажды, когда он, девятилетний мальчишка, отправился с друзьями купаться на речку. Желая доказать всем, в том числе себе, что ему нипочем и самое глубокое место, куда не каждый решался заплыть, он забрался на кручу и прыгнул в воду, не подумав о том, а как он из нее выберется. Ироду навсегда запомнилось пугающе манящее чувство, которое он испытал, прежде чем взрослые, к счастью для него оказавшиеся поблизости, вытащили его на берег. Мутная пелена в глазах, резь в горле и груди и, как это ни странно, пьянящее чувство постижения нового, до той поры ему совершенно неведомого, и полное отсутствие страха.
Нечто подобное испытал он и в первую ночь, проведенную с Мариамной. Ему было странно и удивительно ощущать, как она, не удовлетворившись наслаждением, доставленном мужу, то превращалась в полноводную реку, с головой накрывавшей Ирода, а то сокращалась до размеров змеи, обвивавшей его тело тугими кольцами. Лишь с первыми лучами солнца она, вконец вымотанная и удовлетворенная, уснула на его груди, и Ирод, бесконечно благодарный ей, неподвижно лежал на спине, боясь неосторожным движением разбудить ее. Он и сам чувствовал себя безмерно усталым. Временами Ирод впадал в забытье, и тогда перед ним возникал почему-то Малих, который щерил рот, бесстыдно разглядывая голых молодоженов, а у Ирода не было сил натянуть на себя и на Мариамну одеяло. Потом ему вдруг начинало казаться, что Мариамна не дышит, и тогда он замирал и напряженно вслушивался, донесется ли до него хотя бы слабый звук из ее груди. Сон, наконец, сморил и Ирода, и первое, что ему привиделось, был все тот же Малих. На этот раз он не щерился, а осторожно, косясь на Ирода, пробрался к ним в постель и прижался к спине Мариамны. Мариамна, не раскрывая глаз и счастливо улыбаясь, повернулась к Малиху лицом, обвила его руками и ногами и стала проделывать с ним все то, что проделывала часом ранее с Иродом. Ирод мгновенно проснулся, сел на постели и пристально посмотрел на Мариамну, будто желая понять, привиделось ли ему, что Мариамна отдается Малиху, или это случилось на самом деле. Мариамна, почувствовав на себе взгляд Ирода, сладко потянулась, раскрыла свои огромные синие глаза и сказала:
– Я люблю тебя.
Ирод ответил или подумал, что ответил:
– Если ты когда-нибудь изменишь мне, я убью тебя.
Сказав так, он откинулся на спину и снова уснул, на этот раз не тревожимый никакими видениями.
6Безумство продолжалось ровно неделею, и всю эту неделю Ирод неотлучно находился подле Мариамны, ревнуя ее ко всем, с кем она заговаривала. Мариамне нравилась ревность мужа, и, шушукаясь с кем-нибудь, она кокетливо поглядывала на Ирода, как бы подзадоривая его: «Ну, поревнуй меня еще чуть-чуть, посмотри, как я хороша собой, как сильно все меня любят и я люблю всех». Ревность Ирода достигла апогея к утру седьмого дня, когда Мариамна, в очередной раз превращаясь то в разбушевавшуюся реку, рвущуюся из тесных берегов, а то в змею, обвивающую его тугими кольцами ног и рук. Ирод мог поклясться, что в это утро, когда измотанная собственной страстью Мариамна безмятежно уснула у него на груди, к ним в спальню снова, как в первую брачную ночь, неслышной тенью проскальзнул Малих, лег рядом с Мариамной, и Мариамна, не раскрывая глаз, проделала с ним все то же самое, что проделала до этого с Иродом.
С наступлением дня Ироду доложили, что в Тире объявился сын покойного Аристовула Антигон и собирает вокруг себя войско. Воспользовавшись войной римлян против римлян и недавней смутой, поразившей Иудею, он бежал из Рима, куда его вместе с братом Александром доставил Помпей, и теперь намерен расправиться со своим дядей Гирканом и сыновьями Антипатра как главными виновниками гибели его отца, и провозгласить себя царем. Антигона поддержали сын бывшего тестя Симона Птолемей, тоже Птолемей, на дочери которого он скоропалительно женился в обмен на обещание поддержать его деньгами, а также тиран [103]Тира Марион и командир дамасского гарнизона центурион Фабий. Последний не мог простить Ироду того, что тот воспользовался его солдатами для усмирения Иудеи, не отблагодарив его за это никаким подарком, а Антигон сразу ссудил его пятьюдесятью талантами.
Ирода эта новость скорее обрадовала, чем огорчила. Приезд Антигона дал ему повод покинуть Иерусалим и на время отвлечься от терзавшей его ревности. По дороге в Галилею Ирод узнал дополнительно, что на подведомственную ему территорию вторглись объединенные силы Мариона и Антигона и захватили три крепости. Ирод с ходу атаковал противника, без особых потерь выбил его из крепостей и рассек отступающее войско на части: тирян, добровольно сдавшихся в плен, он одарил деньгами и отпустил домой, а Антигона преследовал вплоть до Дамаска, у стен которого, не желая ввязываться в войну с Фабием, остановился и, дав своим солдатам возможность отдохнуть, вернулся в Иерусалим. Здесь Гиркан устроил ему торжественную встречу и собственноручно надел ему на голову лавровый венок победителя.
В Иерусалиме Ирода ожидала еще одна новость: Антоний и молодой Октавий, оставив в Риме Лепида, возглавили сохранившие им верность легионы, размещенные в Македонии и большей части Греции, и двинулись против Кассия и Брута. Под Филиппами [104]они дали убийцам Цезаря решительное сражение, в ходе которого их армия была полностью уничтожена. Кассий, не желая стать пленником триумвиров, приказал своему рабу убить себя, а Брут, так и не расставшийся с бородой, покончил жизнь самоубийством, бросившись на собственный меч. Такой финал войны показался Октавию слишком незначительным, чтобы отпраздновать победу, и приказал отрубить головы мертвым Кассию и Бруту, доставить их в Рим и бросить к ногам статуи Цезаря. Антоний не одобрил такого поступка Октавия. Тогда его товарищ по триумвирату пошел еще дальше: стал вымещать свою ярость на знатных пленниках. Когда кто-то из пленных попросил не лишать его тело после казни погребения, Октавий ответил: «Твоим погребением займутся коршуны». Схваченным в бою отцу и сыну он приказал решить вопрос на мечах, кто из них раньше должен умереть. Отец поддался сыну и умер; тогда Октавий приказал сыну покончить жизнь самоубийством. Оратор Марк Фавоний, проходя в цепях мимо полководцев, приветствовал Антония как победителя, а в сторону Октавия плюнул, за что тут же был пронзен копьем.
