Франц Энгел - Мера Любви
— Благослови Вас Господь, дорогой Гийом, я вас напугал.
Де Бельвар смутился, но Джованни тут же сам разрушил невыносимое очарование момента, отбросил серьезность.
— Какая это книга вам понравилась? — весело спросил он, перевернув страницы в руках графа и глядя на заглавный лист. — Mamma mia! «О падении диавола» Ансельма Кентерберийского.
— Красиво написано, только картинок нету, — в тон Джованни сказал де Бельвар и отложил книгу.
Их беседа, начавшаяся так странно, скоро вошла в своеобычное русло мало значащей и одновременно многозначной болтовни, Джованни и де Бельвар без стеснения поделились друг с другом всем, что заботило их, но они виделись слишком недавно, чтобы разговор сделался длинным, скоро граф предложил:
— Не вернуться ли нам, дорогой Жан, к тому, на чем мы остановились в прошлый раз?
— Да, вы правы. Но чтобы начать с вами заниматься, мне надо знать, чему вас уже обучали. Что вы знаете, Гийом? — Джованни приготовился экзаменовать своего малообразованного друга.
— Буквы, — пожал плечами де Бельвар.
Джованни едва не произнес «и только-то?», но остановил себя.
— Что ж… Но вы ведь знаете молитвы?
— «Pater noster», «Аvе, Maria», «Sub tuum praesidium»[6], какие все знают.
— Вы выучили их на слух? Де Бельвар кивнул.
— А Псалмы?
— Да, «Miserere mei Deus»[7].
— Пятидесятый.
— «Benedic anima mea Domino»[8].
— Сто второй.
— «Qui habitat in adiutorio Altissimi»[9].
— Девяностый. Как-то странно, каков критерий выбора?
— Это все из молитвенника одного старого монаха. Он обучил меня молитвам, какие сам знал. Это давно уж было, перед моим посвящением в рыцари, в Аквитании.
— Хорошо. Вот, — Джованни достал объемную книгу, быстро отыскал нужную страницу и протянул книгу де Бельвару, — возьмите.
— Что это? — граф взвесил на руке толстый том.
— Библия, — Джованни указал пальцем на начало строфы, — Псалтырь, пятидесятый псалом, вы его знаете и буквы знаете, осталось только научиться складывать буквы в слова.
— Легко сказать, — вздохнул де Бельвар.
— Смотрите, это слово psalmus, читайте по буквам.
Граф послушно перечислил все составляющие слово буквы, Джованни помогал ему, если он сбивался.
— Что вышло?
— Psalmus, — несколько растерянно признался де Бельвар. — Но это же не чтение, ведь мало буквы знать.
— Как раз это и есть чтение, — возразил Джованни. — Буквы составляют слова. Скажите мне, что есть слово, Гийом?
Де Бельвар сделал вид, будто задумался.
— Гийом, — снисходительно улыбнулся Джованни, — Дамаскин сказал, что наши слова суть действия души, понимаете вы меня? — И не дожидаясь ответа продолжал. — Словом называется движение ума, посредством которого он разумеет и мыслит, — ваше внутреннее представление о чем-то. Ясно?
— Не очень, — признался де Бельвар. Научите меня на каком-нибудь примере.
— Возьмем слово «leo», — с готовностью откликнулся Джованни. — Когда я предложил вам этот пример, вы в своем воображении тут же представили себе животное — льва, не так ли? — И вновь Джованни не требовалось ответа. — Лев, — он указал на подставку для перьев, изображающую льва, — в вашем уме обозначается через слово «leo». Слово, произносимое голосом вовне, как сочетание звуков, рождается из своего значения, ибо, сами посудите, не может называться словом звук, ничего не обозначающий. Пожалуйста, скажите «leo», Гийом.
Де Бельвар повторил за Джованни: «leo».
— И, наконец, слово является образом произносимого звука, — Джованни взял чистый лист бумаги, ловко обмакнул перо в чернильницу и написал красивыми крупными буквами «leo». — Словом вы делаете явной всякую вещь, какую содержите в вашем уме, поэтому слова еще называют ангелами, то есть вестниками, разума…
Де Бельвар не сдержал вздоха восхищения.
— Что вы поняли, Гийом? — строго спросил Джованни.
— Словами я думаю, говорю и должен научиться читать и писать, — ответил граф.
— Да. Только одно плохо для вас, Гийом. Вы говорите и думаете на французском наречии, на простонародном, вульгарном языке, а писать и читать вам предстоит выучиться на языке ученых — латыни. Так что вам придется соотносить значения одного слова с двумя языками, — сказал Джованни.
— А вы быстро выучились, Жан?
— Сложно сказать, как быстро. Я учился читать и писать, когда был еще ребенком. К тому же, мой родной язык так похож на латынь. Можно сказать, здесь у меня было перед вами преимущество. Но не думайте, будто это сложно, все вульгарные языки ведут свое начало от латыни. Итак, посмотрим, как мы произносим то, что написано. Слова, которые мы разбирали до сих пор, читаются как пишутся. Давайте читать пятидесятый псалом и посмотрим по ходу дела, какие сочетания букв надо выучить особо.
Де Бельвар взял Библию, не слишком охотно, пятидесятый псалом представлялся ему непреодолимым препятствием из упрямых букв, которые по собственному почину что-то там обозначают, а ему теперь предстояло с ними справиться, как с врагами.
В первый день занятий Джованни с графом пятидесятый псалом так и не закончили. Джованни приходилось объяснять слишком много, скоро граф принялся вздыхать все чаще и чаще, отвечать невпопад, отвлекаться. Джованни заметил это и решил остановиться.
— Хватит с вас на сегодня, — захлопнул он Библию. — Возьмите мои записи, это все для вас.
Джованни протянул де Бельвару аккуратно исписанный лист, в начале которого было слово «лев», а следом шли правила написания, столбики склонений и спряжений тех существительных и глаголов, что встречались им в тексте псалма. — Ваше домашнее задание. Читайте, учитесь отличать окончания. А вот здесь, — Джованни достал другой лист, чистый, и написал вверху: «miserere mei Deus secundum magnam»[10], — попробуйте скопировать.
Джованни протянул бумагу графу:
— Заполните этой фразой весь лист.
И предвосхищая любые возражения, которые вдруг бы вздумалось выдвинуть де Бельвару, Джованни добавил:
— Вы же пишете свое имя.
ГЛАВА XXIX
О стараниях, приложенных де Бельваром ради достижения учености
Вечером после первого занятия, вернувшись в Стокепорт, граф чувствовал себя таким уставшим, словно битва со словами обернулась истинным сражением, с непривычки у него даже голова разболелась. Но на следующее утро листы Джованни были первым, что попалось де Бельвару на глаза, и потом всю первую половину дня, когда другие заботы не позволяли ему сесть за урок, граф предвкушал тот момент, когда сможет наконец заняться чтением и письмом. Инспектируя ли хозяйство, муштруя ли служилых людей, упражняясь ли с мечом, де Бельвар постоянно возвращался мыслями к латинской грамматике. Днем, перед обедом, он позвал Арнуля и приказал ему принести письменный прибор.
Де Бельвар уселся в своей комнате перед окном — на том самом месте, где во время его болезни часто сидел Джованни, — вооружился пером и принялся выводить заданную фразу. Получалось медленно и криво, у графа рука дрожала от напряжения, а на лбу выступили капельки пота. Время было подавать на стол, Арнуль заглянул в графскую спальню.
— Мессир, эдак вы до Второго пришествия не закончите, — осторожно заметил он.
— Отстань, — де Бельвар выругался с досады, так как Арнуль отвлек его в самый неподходящий момент, и граф поставил кляксу.
— Давайте я вам помогу, мессир, — предложил Арнуль. Сил его не хватало смотреть на мучения де Бельвара.
— Поди вон! Не видишь, я занят, — отмахнулся граф и мужественно продолжал выводить букву за буквой.
Арнулю оставалось лишь вздыхать, молча снося графское упрямство.
Граф не оставил своего упражнения до тех пор, пока не исписал весь лист, как велел ему Джованни. Получилось плохо, зато он честно выполнил задание сам.
Когда де Бельвар спустился в общую залу, благодаря Арнулю весь замок уже знал причину задержки с обедом, и за трапезой только и разговоров было, что о преимуществах учености. Однако даже престарелую вдовствующую графиню несказанно изумило заявление зятя, что после обеда ему требуется еще позаниматься. Она желала бы высказать свое отношение к учению, заключавшееся в понятии о мере, кое понятие, по всей видимости, оказалось в пренебрежении у де Бельвара, слишком ретиво взявшегося за свое образование, но она не осмелилась ему перечить.
Граф первым же вечером так вызубрил примеры, записанные для него Джованни, что на следующий день ему совсем не интересно было их повторять. Даже когда он закрывал глаза, и тогда лист стоял перед ним, — столь прочно врезался он память. В среду де Бельвар решил, что его добрый друг задал ему слишком мало. Граф пребывал в полной уверенности: разбуди его среди ночи, и он без запинок расскажет все, что ему было велено выучить.
