Переселение. Том 1 - Црнянский Милош
Уже на следующий день за кражу яблок повесили двух солдат из полка Вуича. Немецкий кавалерийский отряд в сопровождении священника и палача объезжал окрестности и вешал мародеров на месте преступления. Поп исповедовал смертников.
Исакович покинул свой шалаш, приказал выкопать землянку, покрыть ее травой и сделать вход так, чтобы видеть не крепость, а свой лагерь с раскиданной повсюду прелой соломой и множеством собак, которые носились среди шатров, подбрасывая мордами солому. Находясь в полном неведении, он не осмеливался покидать лагерь, в то время как его офицеры не только ходили в гости к соседям, но и на охоту и в поисках девиц в трактиры окрестных городков.
Так, мучаясь, Вук Исакович и прожил конец необычно знойного лета, не имея представления о том, что ждет его впереди, все еще глубоко уверенный в том, что живым с войны не вернется. Молча наблюдая за всем происходившим вокруг, он горько раскаивался, что вообще просил повышения. Стало ясно, что времена турецких войн больше не вернутся и что Карлу наплевать на его, Вуича и Хорвата полки.
Незнакомый край, где велась война, совсем их замучил, да и потери были велики. Воспоминание о встрече со старухой принцессой, точно червь, точило его мозг, горевал он и по своему слуге Аркадию, тело которого так и не нашли. Пропали и обе лошади. Видимо, крестьяне ограбили убитого, труп бросили в Рейн, а коней увели.
Так, по крайней мере, думал Исакович, стоя под Страсбургом. Его тяжелые сапоги порыжели, чикчиры потеряли всякий вид и висели сзади мешком. Он сам их латал. Ветер и солнце сделали его лицо бронзовым, от постоянной ходьбы и усилий он окреп, налился силой и снова стал бочка бочкой. И несмотря на годы, на душевную тоску, он, проспав двое суток непробудным сном, все-таки начал изредка поглядывать на крестьянок. Думая о предстоящей смерти, он помягчел, но лошадей по-прежнему лупил кулаком.
Он перестал бриться, и лицо его приобрело спокойное и даже благообразное выражение. И только когда и в его полк прислали католического священника, в его желтых глазах с черными крапинками появился лихорадочный блеск. Говоря языком, не похожим на тот, каким говорили все его офицеры, а словно поп, Вук в те дни отбирал людей, которых собирался отпустить домой.
— Прочитайте сие с усердием, — сказал он как-то капитану Антоновичу, передавая ему список, — и исправьте мя, аще где прегрешение обрящете. Напишите: «Через Лорену рукою ратною пройдоше и воеваше; дому приидоше и при нем в службах военных быти…»
По сути дела, ему было жалко, что, посылая своих людей в Варадин, он не может вот таким же витиеватым росчерком своего пера направить их в Россию.
Мучимый болезнью, на которую он не обращал внимания, потеряв всякую надежду на производство в подполковники, доведенный до бешенства нехватками муки и мяса для солдат, Вук Исакович, лежа в своей норе под Страсбургом во время перемирия, окончательно убедился, что стал смешон и никчемен, словно старый растолстевший поп, который все еще служит, но в сущности давно уже ни на что не годен. Как это бывает с приходом старости, перед Исаковичем ясно разверзлась бездонная пропасть.
Отправляясь на войну, четвертый раз в жизни встречаясь лицом к лицу со смертью, он надеялся совершить наконец нечто беспримерное, из ряда вон выходящее, то, что ему никогда раньше не удавалось. Он мечтал появиться со своими людьми в составе какого-то необыкновенного войска в яростной схватке, могучими, прославленными, отмеченными высочайшими наградами — он еще сам не знал какими, но, по его представлениям, необычайно лестными и значительными и для него и для солдат. Уходя на войну, он избавлялся от забот, в ту весну особенно его допекавших; избавлялся от неразрешимого спора с братом из-за приданого жены, от болезни ребенка, покрывшегося коростой, от опостылевшей жены, с которой уже не мог совладать, и, наконец, от своего селения среди болот под Варадином, где люди уже принялись ставить глинобитные дома. Они жаловались каждый день на свою судьбу, ожидая, что он их накормит, найдет им бревна и балки, запишет их в войско, и норовили сбежать от него в старые и более богатые окольные села. Измученный последние дни перед отъездом рытьем колодцев, поисками питьевой воды и непорядками на строительстве церкви, Исакович уехал с радостью, уверенный в том, что все это тлен и суета и что на войне его ждет нечто величественное, светлое и оно может закончиться чем-то прекрасным и для него и для его людей.
Жизнь перед отъездом опостылела ему не только из-за нищеты и убожества, с которыми он сталкивался на каждом шагу и в своем доме, и в хижинах своих крестьян, и в загонах для скота, и в окрестностях нового поселения вдоль Дуная до самого Варадина, но также из-за вечных раздоров с маркизом Гваданьи, комендантом Осека, возникавших при основании новых славонских поселений и в связи с ходатайствами и письменными петициями патриарха Шакабенты, к которым и Вук был причастен. Ему казалось, что все, подобно ему, ощущают тщету своей жизни, этих вечных переселений с места на место, всего, что тут, вдоль Дуная, появляется на свет божий. Казалось, стоит лишь ему подняться на высокий пригорок в весеннее теплое утро, как болота и топи с их ядовитыми испарениями, непомерная мука бесконечных кочевок, падеж скотины, пахота по колено в грязи или в солончаках — все это останется позади, и он будет вознагражден чем-то таким, что всем поможет и всех обрадует. Предчувствуя, что он уже не вернется домой, Вук Исакович все-таки думал о том, как, возвращаясь, они спустятся по ту сторону воображаемой горы и, довольные, поскачут по домам, находя все преображенным и радостным. Исакович не беспокоился за детей и жену, переехавших в дом брата, и воображал, что кто-то позаботится о крестьянах его селения и он застанет их среди высоких хлебов, всходы которых уже зеленеют на равнине, избавленной от мора и всякой заразы. Люди, верил Исакович, откажутся от краж и убийств, которые ему приходилось каждый день разбирать, и уповал, что над солдатами в течение всего пути на ратное поле будет распростерта десница цесаря или господа бога. И потому особенно следил за тем, чтобы красиво вписать названия и местоположение отдельных поселений и рот в список, который комиссар должен был отослать с нарочным Военному совету в Вену.
Отец, под крылышком которого он вырос, продавал скот еще принцу Савойскому и отдавал в австрийскую армию, теснившую турок, своих детей, братьев, родичей, кумовьев и приятелей. Молодой Вук в армии жил вовсе не плохо. Поначалу его баловали и часто награждали, в нем теплилось туманное, но глубокое ощущение счастья и довольства, питаемое твердой надеждой, что все эти войны завершатся однажды всеобщим миром, и тогда он, его сородичи, приятели и все его солдаты, разодетые в пух и прах, обойдут поля сражений по всей империи, люди вокруг будут восклицать: «Гляди-ка, сербы!»
Под влиянием отца, который внушал сыну, что при возвращении его ждет сожженная, вырезанная, опустошенная Сербия, Вук, уповая на грядущее счастье, беспечно, в полном довольстве провел в армии не только мирное время, но и все три войны. Только после смерти отца, все глубже погрязая в военной службе, связанной с заселением границ, всевозможными переписями, организацией военных поселений, Вук Исакович понял, что ничего хорошего не произойдет, и наконец ясно увидел окружавшие его болота, топи, нужду и жалкую, убогую жизнь своих земляков в военных поселениях, шанцах, в домах на воде, в землянках, в хижинах и вырытых в земле ямах.
Таким образом, в последние годы ему довелось пережить все тяготы кочевой жизни и армейской службы, а также вкусить горечь разочарований вместе с сербскими военными старейшинами и патриархом. А на этой войне, начиная с Печуя, ему было все тяжелее. Униженный, как ему казалось, умышленно, он перешел Рейн и шагал, будто во сне, среди трупов, по горящим улицам, воспринимая все свои поступки так, словно их совершал кто-то другой. И только тут, под Страсбургом, во время этого тягостного перемирия, ощутил наконец эту страшную, головокружительную пустоту перед собой, в которой уже нет ничего.
