Алексей Шишов - Четырех царей слуга
Польские послы сразу заспорили, поскольку о том в Варшаве и слышать не хотели от короля до самого обедневшего шляхтича, отдавшего за долги даже отцовскую саблю:
— Нам лучше всё потерять, чем отдать Киев. Это воеводство испокон веков принадлежит польской короне...
Споры послов с боярами о Киеве продолжались немало дней — три с половиной месяца. Московские бояре не спешили, стоя на своём и прочтя коронным послам едва ли не все древнерусские летописи с начала крещения Руси. Тем крыть было нечем:
— Киев был стольным градом земли Русской ещё в древности, при князе Святославе и князе Владимире Мономахе. И после Батыева нашествия он оставался русским. А поляки жили за Западным Бугом, по Висле, а не по Днепру...
Успешно для Боярской думы завершить трудные переговоры помогли не кто иные, как турки. Они нанесли армии короля-полководца Яна Собеского сильное поражение в Бессарабии, и тот в большой горести подписал вечный мир с Москвой и возвращение ей «Киева с городками». Так Варшава заполучила себе сильного союзника.
Дипломатическая удача оказалась исторически велика. Земля Русская, по вере православная, продолжала собираться в едину горсть. Но, с другой стороны, деваться было теперь некуда и приходилось собирать войска и идти воевать крымского хана.
О предстоящем походе было объявлено в сентябре 1686 года. Всем «ратным людям» приказывалось готовиться и ждать высочайшего указа о выступлении на сборные пункты. В октябре состоялось назначение воевод в полки. Главнокомандующим стал князь Василий Васильевич Голицын с громким титулом «Большого полка дворового воеводы, царственные большие и государственных великих сберегателя и наместника Новгородского». В «товарищах» у него оказались воеводы А. С. Шеин, князь В. Д. Долгоруков и окольничий Л. Р. Неплюев. Получил приказание выступить в поход и генерал-майор Патрик Гордон.
Русская армия состояла из Большого полка и четырёх разрядных: Севского, Низового (Казанского), Новгородского и Рязанского. Согласно разрядной записи, в Крымский поход должно было отправиться 112 902 ратника. Но гладко было, как говорится, только на бумаге: «ратные люди» собирались очень медленно, много оказалось «нетчиков» — не явившихся на царскую службу.
Поместное дворянское ополчение собиралось всю зиму. Большой царский воевода князь Василий Васильевич Голицын вытаскивал военнообязанных помещиков с их «боевыми холопами» из деревенской глуши самыми грозными указами. В противном случае им грозила опала и разорение, то есть лишение земли и кабальных крестьян. Помещики, снаряжаясь в поход, глухо ворчали даже на смотрах:
— Эко взбрело в голове на Москве воевать Крым. Слава богу, у нас с ханом теперь вечный мир...
— Дань татарскому хану платим необидную. Так, для виду, и только. Чего же зазря служилое дворянство беспокоить.
— Какой год уже из Крыма набега нет. А раньше-то чуть ли не ежегодно до Оки доходили...
— Хитрый какой на Москве стал Ванька Голицын. Себе честь воеводскую добудет, а мы воронье собой в степи кормить будем...
— Зачем нам Крым? Разве наши деды и отцы туда с мечом хаживали? Зачем идём в поход, дворяне?..
Масла в огонь подлили стольники Борис Долгорукий и Юрий Щербатый. Сговорившись, они не только опоздали с прибытием в полки, но явились в них со своими даточными с земли ратниками, одетые во всё чёрное и на вороных конях. В полках поместного войска сразу заговорили о худом предзнаменовании:
— Быть большой беде. Примета эта чёрная — знать, не вернуться многим из крымского похода...
Князь-воевода Василий Васильевич Голицын, озлившись на таких «озорников», написал письмо царевне, которое было передано ей через начальника Стрелецкого приказа Фёдора Леонтьевича Шакловитого, оставшегося за него в Первопрестольной:
«Умилосердись, добейся против обидчиков моих указа, чтоб их за это воровство разорить, в старцы (то есть в монахи) сослать навечно, деревни их неимущим раздать, — учинить бы им строгости такой образец, чтоб все задрожали».
Но самодержавная правительница Софья Алексеевна на такие строгости не пошла. Хотя по-умному дала знать всем «нетчикам», что с ними могут поступить как с «погаными». Стольникам Борису Долгорукому и Юрию Щербатому пришлось просить милостивого прощения перед князем-воеводой со слезами:
— Князь ты наш, воевода. Прости, ради Христа, нас, неразумных. Смолоду, спьяну охальниками стали.
— Простить — прощу. Но честь свою вам придётся возвращать перед Перекопом. Чтоб роду Долгоруких и Щербатых там позору не было, чтоб от врага не бегали.
— Перед Господом Богом клянёмся, что биться с татарами будем так, чтоб сраму не иметь ни детям нашим, ни внукам.
— То-то, охальники. Озорничать перед государевым указом — себя чести и живота лишать. Идите в полки. Прощение вам мною дано...
Численность московской рати так и осталась на бумаге Разрядного приказа. Пётр Иванович в «Дневнике» называет совсем иную цифру: 40 тысяч конницы и 20 тысяч пехоты, не считая казачьих полков, которые присоединились к главным силам позднее. Однако даже такое число московской рати выглядело по тому времени впечатляюще. Даже для Варшавы, Стамбула и Бахчисарая.
Генерал-майору Гордону в первом Крымском походе 1687 года было поручено ведать материальным обеспечением армии. Войска двигались медленно, обременённые большими обозами, которые еле тащились по размытым дождями дорогам. На реке Самаре московские полки соединились с казачеством гетмана Ивана Самойловича. Под его знамёна встали все полки Украйны.
После длительного и мучительного перехода по безлюдной степи русская армия вышла на дальние подступы к Крыму. Лето выдалось жаркое, сухое, не хватало воды, корма для коней. Много времени уходило на речные переправы. Пало много лошадей, ещё больше было брошено обозных телег. Древнее Дикое Поле враждебно встречало пришельцев из северных лесов.
В полках роптали на тяготы похода, особенно тогда, когда началось безводье. Даже всегда старавшийся держаться невозмутимо генерал угрюмо посматривал в безлюдную даль и старался не смотреть под ноги коня. Землю устилала жухлая трава, давно увядшая под лучами жаркого солнца. Порубежные городки-крепостицы давно остались позади. Голицынская рать шла по безлюдной степи.
Попадавшиеся по пути речушки пересохли. Теперь только матерые гетманские казаки знали, где можно было добыть воду, роя колодцы в балках или находя живительные родники. При этом они только качали головами:
— Разве может степь перед Перекопом в разгар лета такое огромное войско напоить? Одних людей несчитано, а лошадей сколько...
В середине июля крымский хан решился на крайнюю, отчаянную меру. Он приказал поджечь степь перед наступавшей русской армией, остановить которую ханская конница оказалась не в состоянии. Когда перед войском открылась выгоревшая до черноты степь, князь-воевода Василий Васильевич собрал в своём шатре военный совет. Первому слово он дал гетману Ивану Самойловичу.
— Князь, воеводы. Мои казаки ходили дальше. Степь лежит вся в пепле до самого Перкопа. Дальше коням нет ни корма, ни воды. Одна погибель впереди...
Дошла речь и до генерал-майора Петра Ивановича Гордона, старшего по чину всех служилых иноземцев, участвовавших в походе. Он сказал рассудительно:
— Сам Господь Бог послал нас, христианских воинов, сразиться с османами. Но судьба отвернулась от нас. Если кони погибнут от бескормицы, что тогда будут делать люди? Смерти мы не боимся — бояться надо сраму.
Воевода выслушал всех и каждого. Только после этого князь Василий Васильевич Голицын хмуро сказал:
— На краю горелой степи больше не стоять ни дня. Войскам отходить к Днепру, не мешкая в пути. Полкам стеречься, а то ханская конница ненароком может подойти из Буджакской степи...
Полководец царевны Софьи Алексеевны принял вынужденное решение возвратиться назад. В августе полки «ратных людей», дошедшие до Полтавы, были распущены по домам — до следующего лета.
Так неудачно и бесславно завершился первый Крымский поход 1687 года. В Варшаве заволновались. Посол польского короля в Москве настаивал на выполнении союзного договора:
— Киев наш с многими городами мы вам уступили. Как же теперь вам с ханом не воевать?
У князя Василия Васильевича Голицына перед Боярской думай зато нашлось оправдание со слов украинских казачьих полковников Солонины, Лизогуба, Забелы, Гамалея, есаула Ивана Мазепы и генерального писаря Кочубея. Они, тайно придя в голицынский шатёр, сказали воеводе:
— Степь жгли казаки, которых посылал самолично гетман Самойлович. Он боится, что Украйна станет московской вотчиной, а его заменят на гетманстве воеводой. Вот тебе на него донос...
В тот же день в Москву был отправлен с бумагой гонец с надёжной охраной. Под Полтавой в войско из столицы от великих государей всея Руси Ивана и Петра Алексеевичей пришла ответная грамота, решившая судьбу оклеветанного гетмана Ивана Самойловича, которому уготовили роль «козла отпущения» за неудачу первого Крымского похода. В грамоте говорилось следующее:
