Михаил Голденков - Северный пламень
— Идет война, пан Кмитич! И не мы ее начали, а ваше государство! Короля с самого начала не могли не тревожить странные и противоречивые отношения Августа с Речью Посполитой, где Фридрих Август выступал в непростой роли самопровозглашенного короля… Август начал войну против Швеции даже не как король Польши и Литвы, но как курфюрст Саксонии, полагали мы, с саксонским же войском! Поляки и литвины его не поддержали. Но сейчас литвины, по крайней мере, часть их, его поддерживают! Ваш друг Радзивилл тоже! Его города и имения — это города и имения врага! И теперь, когда саксонские войска разбиты и отступили на территорию Польши, шведская армия не может их преследовать? Но ведь как не преследовать войска своего противника, пан Кмитич? А поляки, умоляя, чтобы мы не вторгались в Польшу, даже не дают никаких гарантий, что и впредь их территория не будет использована как база для саксонских войск! Проклятие! Мне и королю тоже жаль Вильну, но ваши сами виноваты, что вышли с оружием против нашего войска. Зачем? Все происходит по строгим, но жестоким правилам войны, господин Кмитич, которые даже король не в силах изменить. В нас стреляют — мы стреляем. Нас пытаются разбить — мы отвечаем контратакой. Вот вы лично что-нибудь сделали, чтобы Август ушел с трона? Вы сделали что-нибудь, чтобы Вишневецкие и Огинские не воевали со Швецией и против своих же многих земляков?
Нет, вам король благодарен за вашу поддержку и мужество, вы многое сделали на самом деле, но и от короля вы просите слишком многое. А он всего лишь ведет войну, которую не начинал, но ведет ее правильно и лучше своих врагов. Не мы выбрали себе врагов, а враги выбрали нас! Теперь они должны ответить, и они отвечают за свое поведение! Мы взрываем не города литвинов, а укрепления непосредственных противников, чтобы уничтожить стратегические объекты врага!
«Ах вот зачем Карл приказал взорвать крепость Кокенгаузена! — подумал оршанский князь. — Как стратегический объект противника! И вновь непонятно — ведь этот объект уже достался Карлу! В чем тогда он лучше московитов? И почему он молчит, а отвечает лишь один Стенбок?»
Оршанский князь вопросительно посмотрел на Карла. Тот молча кивал, как бы соглашаясь с генералом, продолжая неторопливо перекладывать бумаги.
Микола опустил голову. В принципе, Стенбок на его вопросы и возмущения говорил пусть и жестко, но, в принципе, по делу, и крыть его слова было абсолютно нечем. Тем не менее, вопросы были. Кмитич уже более не видел железной справедливой логики в действиях и решениях короля Карла. Зачем его армия идет вглубь Литвы, оставляя беззащитной Прибалтику, где, после отказа Карла заключить мир с Петром, вновь активизировалась армия царя? Зачем не приняли мир от Московии? В последние дни 1701 года, дождавшись ухода Карла из Курляндии и Лифляндии, в финскую Ингерманландию вновь вторглись московиты и на сей раз одержали свою первую победу под Эрестфере, где командовал немецкий генерал Шлиппенбах. Почему Карла это ничуть не волнует? Зачем воевать за границей, когда в пределах твоего королевства вновь захватчики? Но молодой король вел себя так, будто дела Прибалтики его больше не занимали, а интересует лишь один Фридрих со своей недобитой армией. Этого всего Микола понять никак не мог. «Впрочем, если королю плевать на собственную Прибалтику, то зачем и мне забивать этим себе голову? — подумал Микола. — У меня своя страна страдает, надо собственные города уберечь…»
— И последний вопрос, Ваше величество, — уже более спокойно сказал Микола, доставая медаль, которой его недавно наградил сам Карл за победы под Нарвой и Ригой. На одной стороне этой позолоченной серебряной медали был изображен «Шведский Геракл», раскалывающий палицей головы трехголового Цербера, — так изображалась борьба с датско-московско-саксонским Северным союзом. На второй стороне, с гордым профилем Карла XII, красовались латинские слова «GLORIA SVECORUM» («Слава Швеции»).
— Вот, медаль, — застенчиво усмехнулся Микола. — Шведский Геракл бьет трехголовое чудовище, датско-московско-саксонское. Обратите внимание, не литвинское и не польское. И вот завтра-послезавтра мы вступим в мой город Гродно. Его недавно стали называть второй столицей Великого Княжества Литовского. Не дай Бог, на нас еще раз нападет хоругвь этого полоумного Вишневецкого. И что? Вы так же взорвете Гродно, как Кокенгаузен, как вражеский город? И мое имение взорвете как стратегический объект неприятеля? В чем мы лучше Петра, в таком случае, Ваше величество?
Карл отложил бумаги, взглянул своими яркими, сапфиристыми глазами на Кмитича, встал со своего раскладного стула, подошел к Миколе, дружески положил ему руку на плечо.
— Мой добрый князь Кмитич, — улыбнувшись, произнес король, — вы чертовски правы! С городом Вильно мы погорячились, дав волю Казимиру Сапеге. И в самом деле, чем мы тогда лучше московского царя?! Я вам обещаю, что такого больше не повторится и ни один город больше не сгорит, ни ваш Гродно, ни какой-либо еще!
— Благодарю вас, Ваше величество, — Микола поклонился ниже обычного. Этих слов он и ждал.
— Но генерал Стенбок сказал вам сущую правду, — не менее дружелюбно добавил король, — идет война, и хотим мы оба этого или нет, но мы будем расстреливать предателей и саботажников, вредителей и мародеров, будем взрывать укрепления противника. И не важно, кто это будет — немцы, шведы, литвины или же поляки. На войне как на войне, мой добрый князь. Скажу вам честно, виленский замок Радзивиллов сожгли с моего ведома и одобрения. А что вы хотели? Ваш друг, якшаясь с моим врагом, тоже мне враг. Может, хоть так он поймет, что воевать со мной нет никакого смысла. Или он хочет остаться чистеньким, не принимая близко к сердцу позицию ни одной из сторон? Так не получается на войне! Или он с нами, или против нас!
Микола лишь кивал головой с кислым видом. Что было возразить королю? Нечего! Абсолютно нечего!
Король выполнил обещание: офицерам был дан приказ ничего не жечь и не грабить в Гродно и пресекать такие попытки, рассчитываться с мещанами за провиант строго по цене… И вот сам красавец Гродно! Не зря называли город на Немане второй столицей: с 1678 года каждый третий сейм Речи Посполитой проходил здесь, среди узких улиц, вымощенных брусчаткой, среди маленьких зеленых двориков… После объединения католиков и православных в Унию в городе обосновались ордена иезуитов, кармелитов и бригитов, новые монастыри гармонично вписались в более старые… Однако шведскому войску не пришлось идти парадным маршем по гродненской брусчатке, любуясь фигурными фронтонами домов. В городе засели саксонские солдаты Фридриха при поддержке людей из недобитых хоругвий Огинского. Все они отступили в Лидский замок, который был окружен и расстрелян осадными пушками шведов. Защитники сдались, когда уже начинали рушиться башенки и стены замка, обваливалась горящая от зажигательных бомб крыша… С пленными обошлись благородно, но Лидский замок был наполовину сожжен и разрушен. «На войне как на войне»…
Все эти события удручали Миколу Кмитича еще больше. Карл и в самом деле был не в силах выполнять свои обещания — война вносила свои коррективы в поведение даже всесильных королей. «Нет, тут нужен мир и нужен он очень срочно», — думал оршанский князь…
Миновал апрель. Вернувшиеся в родные края скворцы принесли на своих черных крыльях и чисто южное тепло, но еще не настолько, чтобы можно было купаться. Поэтому Миколу крайне удивила сцена на окраине города — там на деревянном помосте, где обычно местные женщины полощут в водах Немана постиранную одежду, сидели три обнаженных молодых женщины, рядом на берегу толпилось человек десять-двенадцать — мужчины и женщины, судя по всему, горожане. Со своего возвышенного места, где разбил лагерь его батальон, полковник Кмитич разглядел что-то весьма странное: две голые женщины как-то по-лягушачьи сидели на корточках, а третья как-то не менее странно откинулась на спину, задрав согнутые в коленях ноги.
— Эй, Евген! Со мной! — крикнул Микола солдату-литвину, и тот, прихватив свою длинную фузею со штыком, отправился вслед за командиром вниз по берегу реки к странному столпотворению.
Подойдя к подозрительному сборищу, Микола остановился в нерешительности и в полном удивлении. На деревянном помосте, вклинившемся в реку, находились три полностью нагие девушки. То, что издалека показалось сидением на корточках, на самом деле представляло из себя странную картину: большие пальцы рук девушек были привязаны к большим пальцам ног, крест-накрест: левый палец руки — к большому пальцу правой ноги, а правый — к, соответственно, левому. В таком малоудобном скрюченном виде сидели две молодые блондинки с заплаканными лицами; одна, та, что смотрелась моложе, мелко дрожала, а третья девушка, с длинными, рассыпавшимися по помосту темно-русыми волосами, лежащая на спине в этой связанной позе, выглядела вполне спокойной, хотя, наверное, просто отрешенной, словно она грелась в первых теплых лучах солнца. Было за полдень… Рядом стоял мужчина с длинной веревкой в руках. Он испуганно смотрел на приближающихся людей в шведской форме.
