Томас Дональд - Маркиз де Сад
До тех пор пока он находился вне пределов досягаемости французской законодательной машины, едва ли стоило прилагать сколько-нибудь значительные усилия, чтобы усадить его на скамью подсудимых. Но мадам Монтрей мыслила иначе, тем более, что только так его можно изолировать от дочерей. За помощью она обратилась к герцогу Аквилонскому, министру иностранных дел при Людовике XV. Выслушав ее рассказ, он пригласил сардинского посланника в Париже, графа Ферреро де ла Мармора, которому сообщил о разыскиваемом преступнике, проживающем под именем графа де Мазан близ Шамбери. Франция будет многим обязана, если королевство Сардинии, или; по крайней мере, его континентальное герцогство Савой, арестует негодяя и на неопределенный срок упрячет за надежные тюремные стены. «Семья этого человека очень обеспокоена и рассчитывает на надежную изоляцию, поскольку ум его расстроен и есть все основания для опасения, что он рискнет вернуться во Францию или учинит новые безумства в Савойе». Содержание безумца в стенах надежного замка не будет стоить жителям Савойя не гроша, поскольку семья намеревается присылать деньги на его еду и содержание». Никакого суда, выдачи иностранному государству или публичного скандала допускать не следовало. Граф де Мазан, он же маркиз де Сад, должен оказаться в заточении и с течением времени исчезнуть из памяти современников.
Когда герцог Аквилонский представил суть вопроса в подобном свете, правительство Сардинии сочло необходимым оказать услугу могущественному соседу. В ночь 8 декабря 1772 года дом близ Шамбери окружили солдаты. Граф де Шаван с двумя офицерами прошел внутрь. Там они нашли Сада и двух его слуг, Латура и Ла Женесса. Анн-Проспер нигде не было. Маркиз оказался застигнут врасплох. Он не оказал сопротивления и без слов сдал находившееся при нем оружие, шпагу и два пистолета. На другое утро его доставили в крепость Миолана, расположенную на вершине высокого холма над долиной Изера. Мощные, крепкие башни как нельзя больше соответствовали мрачному скалистому ландшафту, на который смотрели бойницы. Сада поместили в камеру, откуда открывался вид на дальние Альпы, после чего его оставили наедине с собственными мыслями.
Маркизу не потребовалось много часов, чтобы оценить тяжесть своего положения. Его не обвиняли ни в каком преступлении, и никто не собирался выслушать его. Если ему не удастся ничего придумать для своего спасения, придется провести в Миолане все свои дни, вплоть до последнего вздоха. Его судьба находилась в руках тех, кто в своих действиях не отчитывался ни перед каким судом. И жаловаться на предпринятые ими меры некому. Ничто — ни его арест, ни появление в тюрьме — не позволяло думать, что в заточении он проведет всего несколько месяцев, как это произошло в Пьер-Ансизе. В любом случае, если ему обратиться к французским властям, его будет ожидать нечто пострашнее заключения в Миолане.
Сад попытался внушить сардинским властям мысль, что он является невинной жертвой преследования могущественных сил во Франции. Если бы ему поверили, то могли бы освободить. Он начал писать письма губернатору Шамбери, графу де ла Туру, в которых твердил о своей невиновности. Возможно, со временем его протесты и будут замечены. В противном случае ему придется бежать. Но любой план побега осложнялся проблемой нравственного порядка. Сад, по крайней мере, внешне, являлся офицером и дворянином, которого не запирали, как какого-нибудь пьяного солдата. Маркиз подписал обязательство — не намереваясь соблюдать его, — дав обещание, что не будет предпринимать попыток к бегству. В ответ он попросил предоставить ему слугу для ухода за ним и разрешить переписку с семьей. Соглашение было достигнуто. Инстинктом старого каторжника он чувствовал: труднее всего добиться первой привилегии, все остальное пойдет уже как по накатанной дороге. Маркиз написал графу де ла Туру, указав на затруднения с небольшой суммой денег, необходимой для уплаты долгов, сделанных в заключении. Еще он хотел купить часы. Позже Сад заметил, что средства ему нужны не на часы, а на погашение карточных долгов, так как в тюрьме он играл в карты с бароном де л'Алле де Сонжи, более опытным и профессиональным преступником, чем маркиз. В скором времени барон полностью очистил карманы Сада, чему вряд ли стоит удивляться.
В тюрьму де Сонжи попал за ряд преступлений. Его послужной список включал попытку убийства и призыв организовать тюремный бунт. Он считался азартным игроком и превосходно владел шпагой — вальяжная фигура и единственный человек среди заключенных Миолана, с кем Сад мог подружиться. Они встречались в тюремной комнате, где заключенные проводили дневное время и имели возможность общаться и разговаривать друг с другом. Маркизу также была дарована привилегия гулять в саду, но его расположение исключало любую возможность побега.
За отношениями Сада с бароном де л'Алле де Сонжи наблюдал начальник тюрьмы. Как это часто бывает, азартные игры не обходятся без ссор и подозрений; таким образом, оба заключенных вскоре совершенно разругались. Между ними едва не произошла драка, когда Сад обвинил барона в шулерстве. Де Сонжи слыл большим специалистом в карточной игре, называемой «фараон». Она давала такие возможности для мошенничества, что одно время ее даже запрещали в Англии. От игроков требовалось угадать карты в той последовательности, в которой они будут раскрываться банкиром. Эту игру специально придумали для того, чтобы опустошать карманы новичков. Полковник Эдмунд Филдинг, отец писателя, играя в «фараон» впервые, в Кофейном доме принца в 1718 году в течение нескольких минут лишился 500 фунтов. Возможности одурачить противника были буквально безграничны. Сад вскоре сообразил, что стал жертвой обмана. Еще он обвинил барона в подлом использовании лакея Латура, содержавшегося в тюрьме вместе с Садом: де Сонжи заставил молодого человека подписать векселя для уплаты долгов, наделанных при игре в карты с жуликоватым аристократом.
В первые недели 1773 года маркиз нашел и другие причины для своего недовольства. На этот раз его гнев вызвал начальник тюрьмы, комендант Луи де Лоне, в связи с чем он написал надменное письмо графу де ла Туру, в котором пожаловался на поведение этого человека. Сад объявил, что воспитывался как человек благородного происхождения и ему невыносима манера начальника тюрьмы каждое слово начинать со звука «ф» или «б».
Губернатора Шамбери он продол жал засыпать петициями, требуя вернуть свободу, позволить свидания с женой, а также обвинениями в адрес мадам де Монтрей, которая, на его взгляд, поставила цель погубить его. С начальником тюрьмы он обходился менее официально. Мало чем отличаясь от избалованного ребенка из дворца Конде, тридцатидвухлетний маркиз проявлял такие вспышки темперамента, что начальник тюрьмы не без оснований опасался за собственную жизнь. В связи с этим был отдан приказ содержать Сада в камере под семью замками. Это, в свою очередь, стало причиной новой серии писем, в которых заключенный обвинил начальника тюрьмы в пособничестве барону в карточном шулерстве. Но подобные нервные разрядки, кроме терапевтического эффекта, иного действия не оказывали. Петиции и обвинения оставались без ответа. Его надежды получить свободу с каждым днем становились все призрачнее и вскоре угасали.
1 марта граф де ла Мармора сообщил графу де ла Туру о встрече с французским министром иностранных дел. Главная тема разговора — Сад. Озабоченность, проявленная министром иностранных дел, несомненно, следствие дела рук мадам де Монтрей, которая постаралась если не внушить ему опасения, то во всяком случае создала соответствующий настрой.
«Вчера встречался с министром, герцогом Аквилонским, по настоянию которого „граф де Мазан“ содержится в заключении. Я зачитал ему письмо, которое мсье де Лоне, комендант крепости Миолана, написал вам, получив послание жены заключенного. Упрекнуть господина де Лоне не в чем. Не следует принимать во внимание чувства, которые, к сожалению, способна питать жена, когда муж, которого она любит, подрывает ее доверие. Необходимо, чтобы граф де Сад оставался в заточении и содержался под стражей в еще более строгих условиях. При этом все привилегии следует отменить, сношения с внешним миром прервать, но, самое главное, запретить свидания с женой».
В предупреждениях подобного рода начальник тюрьмы не нуждался, так как 5 февраля сам жаловался на опасность, которой чревата свобода передвижения Сада внутри крепостных стен. Ему стало известно, что маркиз разменял все имевшиеся у него деньги на французскую валюту и настойчиво интересовался информацией о мостах через Изер. Пока Сад свободно разгуливает по крепости, он «несмотря на все мои предостережения, может в любую минуту перелезть через стены». Но это заявление являлось скорее преувеличением, поскольку стены Миолана с внутренней стороны по всему периметру были высокими и отвесными.
