ВАЛЕРИЙ ШУМИЛОВ - Сен-Жюст или этюд о счастье Часть первая
Краем глаза маркиз заметил, как поднялась из-за стола фигура его необычного гостя. Сад, которого била лихорадка, тем не менее упрямо продолжал:
– Гражданин Робеспьер так и не ответил на мой вопрос по поводу девицы Дюпле. Или хотя бы по поводу своих сотоварищей по Комитету… Правда ли, что безногий Кутон потерял свои ноги все на той же либертенской почве – бежал ночью от мужа любовницы, заблудился, увяз в плавуне и еле из него выбрался? Неужели так было? Но как тогда добродетельный Максимилиан мог терпеть рядом с собой такого греховодника, пусть даже и бывшего? Что же касается вашего третьего в Комитете, этого Сен-Жюста, этого вашего революционного девственника гильотины, то он для меня вообще загадка. Хотя я, кажется, догадываюсь: бесплодному Ангелу-истребителю не нужны женщины – экстаз заменяет ему смерть врага. А тебе, гражданин?…
Гость, черты лица которого теперь беспрерывно менялись, оплывали, уже ни на секунду не оставаясь неизменными, молчал. Наконец лицо его стало уже совсем невозможно различить в сгустившейся непонятно откуда темноте. Тьма наплывала, ползла из всех углов, и Сад, если бы протянул руку вперед, не увидел бы кончиков собственных пальцев. В этой темноте и пропал странный гость маркиза, но из наползавшей на него темноты Сад услышал странные слова:
– Ты говоришь. И все будет по твоей вере, человек, отринутый людьми и сам отринувший от себя Бога. Готовься к встрече Ангела Смерти, ибо Революция беспощадна, – в торжественной монотонности голоса маркиз уловил явную насмешку, но не успел удивиться и даже испугаться: дверь внезапно распахнулась и поток ослепительного света хлынул в комнату. Но странно: чернильная тьма не отступила, – и высокая фигура, вставшая на пороге, окруженная невыносимым для глаз светом, со всех сторон немедленно обволоклась как будто бы еще более сгустившимися клубами темноты.
Оцепеневший Сад видел вставшую на пороге его жилища фигуру лишь одно мгновение, – убийственный свет ослепил его. Маркиз так и не понял, кого или что он должен был увидеть: обнаженного прекрасного мужчину с крыльями, каким часто его собратья по перу рисовали посланца того, кто искушал первых людей в Эдемском саду, или же другого, настоящего, Ангела-истребителя недавней революции – мертвенно-красивого холодного молодого человека с длинными волосами и ледяным взором.
Даже сквозь зажмуренные обожженные светом глаза, из которых неудержимо текли слезы, Сад чувствовал на себе пронзающий сверлящий взгляд посланца Смерти. И ему снова показалось, что он уже давно мертв.
Но как можно было пережить собственное погребение?
Сад пересилил себя и взглянул на вошедшего.
Того, кто пришел за ним, в комнате не было. В обычной, ставшей уже привычной полутьме умирающий рассмотрел совсем не изменившуюся обстановку: книжные полки, вычурную мебель, пару любимых натюрмортов на стене. Тьма, недавно чуть было не поглотившая обитель мятежного маркиза, исчезла вместе с вторгнувшимся в нее светом. Остался лишь человек, сидевший за столом.
Лишь каким-то внутренним чутьем маркиз понял, что крепко сбитый монах с широким лицом и большой бородавкой на правой щеке, в белой доминиканской рясе, смотревший на Сада мудрыми усталыми глазами, не имеет никакого отношения к его прежним посетителям, всем этим восставшим ангелам Старого мира, ставших демонами революции. Это был кто-то другой. И, хотя маркиз де Сад никогда не видел портретов этого давно умершего доминиканца, узнавание состоялось:
– А, это вы, фра Кампанелла! Вот уж кого я меньше всего рассчитывал увидеть сегодня, кха… кха! – Сад облегченно вздохнул и тут же зашелся в астматическом кашле, немного напоминавшем предсмертный смех. – Пожаловали к умирающему? В гости или на исповедь? Или просто решили навестить собрата?
Сад не дождался ответа – Кампанелла молчал.
– Ну, конечно же, собрата. Вы ведь тоже провели в одиночках, по-моему, тридцать с чем-то лет? Даже больше, чем я. И, кажется, вас тоже признавали сумасшедшим или вы симулировали сумасшедшего, чтобы не попасть на костер, – сейчас уж и не вспомню! И, главное, как и я, вы все свои книги писали в одиночках, да еще и тайком от начальства. А потом, одурачив самого римского понтифика, вы благополучно бежали под крыло его высокопреосвященства кардинала Ришелье во Францию, где на рождение его блаженной памяти Людовика XIV составили весьма удачный гороскоп, в котором чуть ли не угадали все христианнейшие подвиги этого короля. Я, конечно, не виню, что всю свою жизнь, мечтая о республике Города Солнца, вы кончили тем, что воспели рождение короля-солнца – откуда же вы могли знать? Но могу вас и обрадовать: ваш остроумный трактат о Городе Солнца, отец мой, во Франции сейчас никто не вспоминает. Кроме нескольких философов, вроде меня. Да и я, скажу честно, сам не понимаю, почему подумал о вас, – пусть ваша судьба правдолюбца и революционера (если вы закончили свою жизнь в монастыре якобинцев, то я встретил смерть старого порядка в Бастилии!) и была похожа на мою, ну и что с того?
Кампанелла молчал.
– Впрочем, вашего предшественника Мора, на которого вы ссылались в своей книге, тоже не особенно жалуют. И то! – какое такое совершенное государство? У нас ведь был и есть сам великий Жан-Жак и его «Общественный договор»! Думаю, однако, если бы мы и попытались жить по вашим рецептам, получилось бы то же самое, что и с Руссо, – еще несколько миллионов трупов. Жалко, что вы не смогли проверить это на опыте, отец мой, и ваш заговор против испанцев и папы римского провалился. Но ваши намерения восхищают. Конечно, моя либертенская Республика была бы противоположна вашему Государству Солнца, но цель-то ведь у нас была одинакова – совершенное общество! А разве моя идея была плоха? – чем уничтожать зло в преступном обществе, что беспрерывно порождает еще большее зло, не проще ли установить Царство Зла, которое, став законом, уничтожит самое себя? А вы как думаете, фра Кампанелла?
Не дождавшись ответа, Сад продолжал:
– Конечно же, вы думаете точно так же, иначе бы я не удостоился этой встречи. Ведь я всегда полагал и в отношении Мора, и в отношении вас, отец мой, что мы с вами, в некотором роде, единомышленники. По крайней мере, в выведении нового человека, этакой широкомасштабной селекции естественного дикаря (вы писали об этом за сто с чем-то лет до Руссо!), я всегда полностью соглашался с вами. Мор, правда, тоже настаивал, чтобы невесту показывали жениху голой, но вы-то пошли куда дальше! Эта ваша дотошная, скрупулезная почасовая регламентация половых отношений, простите, совокуплений (при общности жен «отношений» не бывает!). А это совокупление лишь
в определенное время, вычисленное астрологами, и лишь «по приказанию начальников», а это сведение худых с полными, горячих с беременными и, наконец, поставленное во главу угла деторождение! В свое время я не смог построить по своим потребностям даже какой-то жалкий сераль с десятком публичных женщин, – за это так называемое развращение нравов люди, не менее развратные, чем я, посадили меня сначала в тюрьму, а потом в сумасшедший дом. А вы хотели опрокинуть самые устои общества! Вы воистину великий человек, фра Кампанелла…
Молчание гостя начинало тяготить Сада, но он все еще говорил, как вдруг в конце последней фразы маркиза его призрачный гость, так и не промолвивший ни слова, стал на его глазах медленно исчезать, таять, растворяться в окружающем его воздухе, и Сад, которому опять подумалось, что в его комнате был все же не старый монах Кампанелла, а ОН, истинный Ангел Смерти, закрыл глаза и, сложив руки на груди, принялся ожидать чего-то страшного. Но ничего не произошло, и только в ушах маркиза зазвучал чей-то спокойный уверенный голос. Слова падали мерно и тяжело, словно кто-то читал ему приговор, и каждое слово камнем ложилось на душу:
– Де Сад, бывший маркиз! Ты и твои приверженцы-садомиты, твои развратные аристократы-либертены, восхваляемые тобой, как самые совершенные существа в долгой человеческой эволюции, вы даже среди своих аристократических собратьев были накипью, сорной травой, симптомами разложения старого порядка, основанного на заплесневелых феодальных и сеньориальных правах. Лучшие из вашего сословия звали к разрушению уже отжившего строя из побуждений морали – человек не должен быть рабом! Вы же призывали к абсолютному рабству и высмеивали высшие ценности, считая себя первыми гражданами Нового Царства, которое придет на смену Старого мира, но на самом деле вы сами были лишь последней стадией разложения этого мира перед уничтожившей его Революцией. Вы должны были пасть – и вы пали.
…И когда в ушах у маркиза прозвучали наконец эти слова, отдававшиеся в его умирающем мозгу тупыми ударами барабанных палочек, перед его глазами вновь прояснилось и он пришел в себя в последний раз.
У его постели стоял де Кульме, участливо державший Сада за руку так, как это недавно делал Рамон. Последний тоже был здесь – выглядывал из-за плеча директора Шарантона. За ним стоял еще кто-то. И еще… Кажется, сын Арман… Маркиз беспокойно пошевелился.
