Еремей Парнов - Заговор против маршалов
— Похоже на Мюнхен тридцать второго года,— высказался по этому поводу журналист Пертинакс.
На улице Рокпен завершались последние приготовления к торжественному открытию «Коричневого дома».
«Никогда еще, со времени окончания франко-прусской войны, Европа не имела так мало доверия к способности Франции отстоять себя»,— телеграфировал за океан корреспондент «Нью-Йорк тайме».
Как и прочие международные акции, договор с Москвой был тесно увязан с внутриполитическими маневрами премьера.
Левый альянс набирал широкий размах, и с этим нельзя было не считаться. В противовес фашистской экспансии коммунисты, социалисты и радикалы настойчиво требовали ускорить ратификацию.
Французский генеральный штаб тоже высказывался *а пакт, что не могло не отразиться на позиции некоторых депутатов от правой. Лаваль оказался в патовом положении.
Отправляясь в Москву, он рассчитывал выбить у коммунистов почву из-под ног и разгромить их на муниципальных выборах. Прежде всего в собственном округе Обервиллье.
В тот достопамятный день, когда сопровождаемый бригадой журналистов он повез подготовленный совместно с полпредом Потемкиным проект договора, Франсуа Понсе добивался приема в имперской канцелярии. Он лично заверил фюрера, что двери для франко-германского сближения остались открытыми. Те же слова сказал германскому послу в Париже и сам Лаваль.
На обратном пути из Москвы он остановился в Варшаве, чтобы принять участие в похоронах Пилсудского. За гробом «железного маршала» Лаваль шел рядом с «упрямым маршалом» Франции Петэном и будущим маршалом рейха Герингом. Петэн и Геринг уже встречались на похоронах югославского короля Александра, застреленного не без помощи наци номер два, и сохранили чувство взаимной симпатии. Это помогло обоим ветеранам мировой войны быстро найти общий язык. Затем Геринг на два часа заперся с Лавалем в апартаментах отеля «Варшава».
Петэн вернулся на родину с убеждением, что франко- советский договор был и останется беспредметным. Лаваль дал обещание похоронить его в самом зародыше.
Но сложная политическая комбинация премьера слишком скоро потерпела фиаско. Муниципальные выборы в Париже стали триумфом Народного фронта. Особого успеха добились коммунисты, завоевавшие большинство в «красном поясе» столицы. Даже в Обервиллье, где Лаваль был мэром, его сторонники потеряли мандаты.
Трюк провалился. Теперь ничто, кроме подписи, не связывало Лаваля с договором. Пуская его на новые замкнутые круги, он изобретал всевозможные придирки и увертки. Переговоры между генеральными штабами, назначенные на основании подписанного в Москве соглашения на июнь 1935 года, были отложены на неопределенный срок. Уходя со сцены — навсегда, как полагали его оппоненты,— Лаваль оставлял после себя обгоревшие головешки политики и ^ратифицированный договор, который не успел провалить.
Президент Лебрен поручил формирование правительства радикал-социалисту Альберу Сарро. «Старый боевой конь», как прозвали его в парламентских кругах, представил список министров, в котором не было ни одной яркой фигуры. «Кабинет нулей», по меткому определению парламентских острословов. Новый министр иностранных дел Пьер-Этьен Фланден первым делом заявил о своей полной солидарности с Лавалем в абиссинском вопросе. Он либо так и не понял, что именно фашистская агрессия в Африке расколола страну на два непримиримых лагеря, либо решил твердо придерживаться капитулянтских позиций. Скорее, последнее.
«Неосоциалист» Марсель Деа, покинувший ради министерского кресла соцпартию, провозгласил извечный лозунг твердолобых шовинистов: «Порядок, власть, нация».
«Рейнская область не стоит крови ни одного французского солдата,— заявил он.— Тем более что фактически она и так принадлежит немцам».
Гитлер мог ввести войска в демилитаризованную зону, не опасаясь противодействия. По тактическим соображениям он решил дождаться развязки затянувшейся парламентской процедуры. Не хотел испортить игру кагулярам и тому же Деа, который резко выступил против робкой попытки нового премьера сдвинуть с мертвой точки заколдованный договор.
В этой гнилой обстановке полпред Потемкин возлагал на визит Тухачевского особенные надежды. Он понимал, что бесконечные оттягивания опасно накалили обстановку в Москве и нетерпение вождя так или иначе должно получить выход. Отпущенный срок истекает. Придется, как ни жаль, рубить гордиев узел. Последствия нетрудно предугадать. Слишком связана с договором его, Потемкина, личная репутация, чтобы не зацепило хотя бы краем. Долгожданный просвет обозначился в самую критическую минуту. Личность, конечно, не играет определяющей роли в истории, но без авторитета и обаяния дипломатия не стоит и гроша. На текущий момент блестящие данные Михаила Николаевича как нельзя более кстати. Притом Сарро все-таки лучше Лаваля. Сумеет Тухачевский стронуть замерший маховик, честь ему и хвала. Не жаль отдать лавры. Но ведь с той же степенью ясности можно предвидеть, по какому каналу будет направлено державное неудовольствие в случае неудачи.
«Свет — сердце тьмы» — учат китайцы. Расчет укрыться за чужой спиной определенно присутствовал.
Мозг, как известно, стыда не ведает. Постыдны обстоятельства, загоняющие человека в тупик.
Тонкий дипломат и страстный поклонник искусства, к тому же склонный к рефлексии, полпред хорошо знал, где кончается мысль и начинается действие. Суть не в том, способен ты на бесчестный поступок или же нет. События сами могут принять такой оборот, когда и вполне объективное невмешательство приобретает недостойный оттенок.
Участник гражданской войны и член партии с девятнадцатого года, Владимир Петрович пятнадцать лет находился на дипломатической работе и не совсем ясно представлял себе масштабы происходивших в стране перемен.
Ночь на десятое февраля Тухачевский и Путна провели в дороге. В полуобморочное оцепенение сна — сказывалось напряжение предельно загруженных дней — бархатными толчками впутывались прослойки глухой тишины, когда внезапно смолкал перестук колес и скрипы идущего поезда.
Так бывало лишь на войне, где настороженный мозг смятенно отзывался на ночное безмолвие. Именно оно, всегда опасное, подозрительное не давало как следует выспаться. Не вой снарядов, не грохот разрывов, не треск пулеметов, а эта беспросветная глушь, от которой отвыкло ухо. Позабытое ощущение неожиданно возвратилось под чужим благополучным небом. Через столько лет. Почему?
Рано утром вагон погрузили на железнодорожный паром и вокруг никелированного вентилятора на потолке замелькали бледные отсветы. Михаил Николаевич раздвинул легкие шторки. За окном простиралась туманная гладь Ла-Манша.
Тухачевский постоял под душем, неторопливо взбивая мыльную пену в стаканчике, выбрил лицо, обрызгал порозовевшую кожу английским одеколоном. Гимнастика вернула ощущение бодрости. Он оделся, тщательно застегнув ремни, медленно выпил стакан пузырящейся минеральной воды и развернул плотную кипу газет, доставленных из Москвы с последней почтой.
Просматривая в обратном порядке чисел, отобрал самые свежие номера «Правды». Прежде всего хотелось узнать последние новости.
Двойной подвал Б. Резникова с крупным заголовком «Трофим Лысенко» не привлек внимания маршала. Проблемы мичуринской биологии, урожайность, селекция — все это, конечно, интересно, но как-нибудь в другой раз. Иное дело — успехи и нужды Осоавиахима.
Михаил Николаевич порадовался за Роберта Эйдемана, опубликовавшего большую статью «Оборона страны Советов — дело всего народа». Роберт Петрович очень верно и своевременно поставил вопросы: массовый парашютный спорт, мотоциклеты, химия. Жаль, не сказал, насколько скверно обстоит дело с противогазами.
На той же полосе было напечатано сообщение о встрече лорда Лондондерри с Гитлером. Бывший министр авиации давал немцам зеленый свет на размещение воинских частей в Рейнской области. И это несмотря на резко отрицательную позицию Идена!
Англичане, как обычно, двурушничают. И нашим, и вашим. Вот и писатель-историк Хайле-Беллок обивает пороги рейхсканцелярии. Ждет своей очереди...
А у немцев, между прочим, с противогазами полный порядок: и для людей, и для лошадей. Даже для служебных собак.
