Йозеф Томан - Калигула или После нас хоть потоп
Магистраты, вздохнув, сглотнули слюну.
Претор поторопил Руфа.
И Фортуна, не переставая танцевать, раздавала великолепные подарки. Вышел на сцену сенатор и выпросил себе консульские знаки.
Ростовщик получил еще один сундук с золотом. Винодел – еще бочку вина, а какой аромат от него шел! То ли от бочки, то ли из императорских винных погребов… Упоительный! Воин получил венок героя. Префект…
Префект воскликнул:
– Какой еще префект? Префект города или префект претория?
Руф пожал плечами:
– Таких подробностей я не заметил. Я только знаю, что он выпросил у Фортуны кипарисовый сад с тремя прудами, стадионом и девятью храмами, где полным-полно мраморных изваянии…
– Лжец, ты утверждаешь, что он получил их? – разозлился префект.
– Наверно… Богиня-то ему ведь сказала, иди, мол, домой, там и найдешь эти самые заваяния с прудами и стадион с деревьями…
Претор возвел глаза к небу:
– О Марк Тулий Цицерон, прости ему эти насилия над твоим родным языком!
Руф воззрился на него с трогательным непониманием.
Префект едва ли не взбесился.
– Да узнаю ли я, в конце концов, о громы Юпитера, что делал там Фабий!
Руф обратился к нему:
– А вот сейчас! Он как раз тут и вышел на сцену оборванный, весь в копоти, от него так и несло затибрским смрадом, всеми этими мокнущими кожами, грязью, блохами. Он неуклюже поклонился богине: нельзя ли и мне получить такой сад? Рог изобилия наклонился, и в руках Фабия оказался горшок с кактусом! У бедолаги даже лицо вытянулось. "Маловат что-то садик! Ну да ничего, нам и этого хватит для счастья. А не дашь ли ты мне,' фортуна, в придачу еще буханку хлеба". Богиня заглянула в рог – ничего там нет!
Нахмурилась, ножкой от злости топнула. "Хлеб! Глупость какая! Не проси того, что Фортуна не раздает, глупец. Счастье и хлеб! Вот тебе. дерзкий!" Она извлекла из рога кнут и, не переставая танцевать, протянула им как следует вдоль спины.
– Ну а Фабий? – торопил префект.
Руф обеспокоился: тут-то вас всех за живое и заберет! Ну да нечего делать.
– Фабий побежал от ударов на край сцены, к зрителям. Кактус был у него в руках, он вскинул его кверху…
Вот вам, квириты, эта справедливость!
Вино и деньги, за мешком мешок,
И власть, и почести, и славу, и успехи,
И знаки консула, и девок для потехи –
Все это сыплет изобилья рог
На левый берег Тибра год за годом,
В бессовестные руки богачей…
А что ж, на правом – нет уже людей?
Иль тот, кто гол и бос,
И нищ, и низок родом –
Не человек?..
– Бунт! – взорвался префект. – Подстрекательство против власти!
– Нет, не сказал бы, – спокойно возразил претор. – С точки зрения римского права нельзя доказать по существу, что это антигосударственная деятельность. Упреки обращены к богине, а не к государству или городу.
– Богиня и государство. Тут есть связь, – осторожно напомнил эдил.
Но претор остановил его жестом:
– Мы еще не все выслушали. Продолжай, Руф!
***Когда затихли рукоплескания и крики, Фортуна отложила опустевший рог изобилия, сбросила одежду богини и стала Квириной в красной, перепоясанной белой лентой тунике. Она взяла миску и пошла в публику собирать монеты. А за нею хозяин Кар. с глазами хищника: он боялся упустить и пол-асса. За сценой затренькали две гитары, грязный и всклокоченный Фабий стал петь, сопровождая пение жестами и гримасами.
В Затиберье своем, как на небе, живем:
Ничего не едим и ни капли не пьем.
Потому как все дни и все ночи подряд
Заменяет еду нам – ее аромат.
Вот его мы и варим, и жарим, и пьем,
И, как вши в молоке, полоскаемся в нем.
Не житуха – а рай, хочешь – ветры пускай,
А не хочешь пускать, так ложись – помирай.
Но и тот, кто и впрямь до отвала жует
И до одури пьет,
Он ведь тоже умрет.
И упустит из рук всю свою дребедень!..
А у нас впереди – не один еще день:
И затем, чтоб, как прежде, о хлебе мечтать,
И затем, чтоб хранить наше право дышать,
И затем, чтоб опять и опять
Над своей нищетой
Хохотать!..
– Это и был конец! – выпалил Руф и перевел дух.
Трое сановников в смущении глядели друг на друга. Обоих сыщиков отпустили. И снова принялись раздумывать. Это бунт! Нет, не бунт. Да. Нет.
– Да. Иначе что же могло бы означать, что тот, кто пил вино, тоже подохнет и упустит из рук всю свою дребедень, – язвительно заметил префект.
Претор и эдил призадумались.
– Что могло бы означать? – переспросил благодушный претор. – Да так, вообще, рассуждение…
– Прекрасное рассуждение. Кому принадлежат винные склады, возле которых играли эти смутьяны? Императору. Негодяй имел в виду императора!
– Быть того не может! – ужаснулся эдил.
– Ну, зачем же все переворачивать с ног на голову, мой дорогой, – заметил претор.
– Да знаю я этих подлецов, – кипятился префект. – Актеры – это рупор. О чем плебеи думают, о том актеры кричат. Они знают, что император стар и немощен. Вот и говорят себе: "Пришло наше времечко". Долой Тиберия!
Подавай нам новый Рим. Лучший. Республиканский! Рес-пуб-ли-кан-ский, а?
Недавно один комедиант сознался под пытками. Они будоражат народ…
– Ты все же преувеличиваешь, мой дорогой. Фабий ничего такого… – заговорил претор.
– Не преувеличиваю. Вам известно, что он сказал мне всего лишь год назад, когда я его допрашивал перед отправкой на Сицилию? Я вам скажу: "У вас наберется сотня-другая вигилов. а нас, в Затиберье, сто тысяч…" За это он получил двадцать пять ударов кнутом. Теперь вы, надеюсь, понимаете, что это за сброд и кого вы желаете прощать?
– И все-таки в этой песенке действительно нет ничего страшного, – спокойно подтвердил эдил.
– А в его стихе – тоже ничего? – заорал префект. – Да он задел самого императора!
– Но, дорогой префект, речь шла всего лишь об императорском вине. И даже только аромате этого вина. Это голая абстракция. С точки зрения римского права мы тут ничего предпринять не сможем…
– Кроме как засадить Фабия да и всыпать ему как следует, – сорвалось у префекта.
– Да куда там! – заговорил претор. – Я советую не делать опрометчивых шагов. Выясним прежде, как на это посмотрят наверху…
– А я выясню, как это он выступал сразу в двух местах. Я его выведу на чистую воду, будьте спокойны. Отобью охоту делать из нас шутов! – Выцветшие глаза префекта сверкнули.
Совещание закончилось. Претор пригласил коллег отобедать на его вилле.
– Полакомимся куропатками и вином. У меня там и другие птички найдутся, – претор подмигнул, – сами увидите…
***– Так вот как теперь будут выглядеть наши представления? Это-то чудо ты и вывез с Сицилии, Фабий? Так-то вразумила тебя ссылка? О, сберегите наш разум, боги! Лезть в дела, до которых нам – тьфу! Опять суешь голову в петлю, мало тебе, что ли?
Фабий жевал черный хлеб с овечьим сыром и поглядывал на речистого хозяина. Лицо его подергивалось от смеха.
– А на твой вкус, Кар, лучше бы всякое свинство, а?
Кар разозлился. Пусть Фабий только полюбуется на то, сколько они сегодня заработали. Восемьдесят пять сестерциев, всего-то. А "Мельничиха" дает все сто двадцать! Вычти расходы, и останется по три сестерция на нос.
Вот и получайте: каждому по три сестерция.
– Люди скоро привыкнут, и будешь собирать как за двух "Мельничих", – сказал Фабий.
– И грузчик не зарабатывает в день больше трех сестерциев. – заговорила было Квирина, но тут же осеклась и покраснела в смятении, что выгораживает Фабия.
Кар же всю ярость перенес на нее:
– Молчи! Глупая гусыня! Мы бы собрали в два раза больше, если бы в конце ты раздевалась, как делают это все танцовщицы!
– А зачем ей раздеваться? – пережевывая кусок, процедил Фабий. – Она и в одежде вполне ничего…
Кар открыл рот и долго не мог его закрыть. С удивлением взирали на Фабия и другие актеры.
– Ба, – усмехнулась затем толстая Волюмния, – да ведь Фабий отыскал себе новую забаву!
Лицо и шея у Квирины горели.
– Ты угадала, Волюмния, – сказал Фабий.
Пошутил? Нет? Он повернулся к Квирине:
– Идем!
Крепко взял ее за руку и увлек в темноту.
Изумленные актеры таращились им вслед.
***Они медленно брели вдоль стен кожевенных мастерских сенатора Фета. В этой части Рим являл собою сплошную грязь и плесень. Вонь от мокнущих кож перебивала даже смрад из выгребных ям, возле которых днем ползали золотушные дети. Сейчас тут не было ни души. Они вошли в сад, который Гай Юлий Цезарь завещал народу римскому, чтобы обитатели Затиберья хоть воздухом могли надышаться. Здесь было чудесно, свежо, воздух наполнен благоуханием.
