Морис Дрюон - Свидание в аду
Она стояла бледная, с искаженными чертами лица.
– Вам нездоровится?
– Немного. Но это пустяки, скоро пройдет.
– Что я могу для вас сделать? Чего бы вам хотелось?
– Побыть тут минутку, если я вам не помешаю… Простите меня, пожалуйста…
Она опустилась на диван и сидела сдвинув колени, понурившись, закрыв лицо руками; ее каштановые волосы струились между пальцами.
Симон молча наблюдал за нею.
– Все-таки что с вами? Какое-нибудь горе, о котором вы не хотите мне сказать? – спросил он наконец.
Мари-Анж ничего не ответила и продолжала сидеть в той же позе.
– Это ужасно, просто ужасно, чувствовать себя до такой степени одинокой, – вдруг заговорила она, – но поверьте, я впервые не могу справиться с собой. Клянусь вам, до сих пор мне всегда удавалось это скрывать, я прошу извинить меня.
Радостное изумление овладело Симоном. «Так вот оно что… Вот почему она здесь… А я-то робел и никак не решался…»
Самый приход Мари-Анж, ее слова, слезы, которые она пыталась сдержать и которые он принял за свидетельство целомудренного стыда, и эта фраза: «Поверьте, я впервые не могу справиться с собой», – все это Симон истолковал так, как подсказывало ему мужское тщеславие, и был в восторге.
– Но отныне вы не одиноки, Мари-Анж, дорогая, вы это хорошо знаете, – заговорил он чуть охрипшим голосом, обняв ее за плечи.
Она подняла глаза и внезапно поняла, что он совсем не так объяснил себе и причину ее прихода, и ее слова. Но как вывести его из заблуждения? Ведь все обстоятельства против нее.
Руки Симона все сильнее сжимали ее плечи… Она сама – виновница этого недоразумения и если теперь окажет ему сопротивление, он примет ее за взбалмошную или испорченную девчонку, а то и просто за дуру. Он стоял перед ней, совсем близко, с развязанным галстуком и в синих домашних туфлях. Поздно уже было думать о том, красив он или уродлив. Перед ней торчал его круглый живот, и Лашом показался ей чудовищным – то была какая-то плотная, тяжелая масса, наделенная грубой силой…
Спасаясь от одиночества, она жаждала не мужского, а человеческого участия, но участие мужчины всегда оборачивается подобным образом…
В голове у нее промелькнула картина: борьба, обидные слова, крушение дружбы, которой она дорожила… И все это – только для того, чтобы оказаться в еще более мучительном одиночестве в комнате, где в камине поблескивала медная подставка для дров, похожая на грозное орудие колдуний.
«В конце концов, я ни перед кем не должна отчитываться… Никому до меня нет дела… Мы никогда не вернемся в замок Моглев… Жан-Ноэль – в Италии, и с кем!..»
Когда Симон опрокинул ее на диван, Мари-Анж покорилась, как утопающий покоряется течению. Она не оказала сопротивления, которого он ожидал. Только чуть приподнялась на локтях – и пижамные брюки легко соскользнули с ее бедер.
И быть может, потому, что она не ждала радости от этих объятий, потому, что нервы ее были крайне напряжены, потому, что прежде все это не приносило ей никакого удовольствия, а также потому, что Симон обладал большим опытом в делах любви, Мари-Анж впервые познала в эту ночь то, чего она тщетно искала в близости с другими мужчинами.
Ее пронзило острое ощущение блаженства. Оно обрушилось на нее неожиданно, как смерть, когда человека сбивает с ног внезапно вылетевшая из-за угла машина или ранит просвистевшая во мраке пуля. Она ощутила сильный шок, и ей почудилось, будто у нее раскалывается голова. Долгий пронзительный крик прорезал ночную тишину, и она только тогда поняла, что крик этот вырвался из ее груди, когда испуганный Симон зажал ей рот рукою. Потом она подняла голову, растерянно поглядела вокруг широко раскрытыми глазами и снова упала навзничь, вопрошая себя, исцелится ли она когда-нибудь от этой волшебной боли, замедлит ли когда-нибудь ее обезумевшее сердце свой неистовый бег?
«Оказывается, я вовсе не холодная женщина, теперь я хорошо знаю… Но почему я поняла это именно с ним?» – спрашивала она себя.
А Симон между тем думал: «Оказывается, она – не девственница… А почему, собственно, она должна была хранить целомудрие? Каким надо обладать невероятным самомнением, чтобы вообразить, что потерять невинность она должна была именно со мною – пятидесятилетним мужчиной с яйцевидным брюшком и лягушачьими глазами. Спасибо еще, что ее юное и свежее тело трепещет от близости со мною. И даже этим я обязан, вероятно, тому, что занимаю пост министра…»
Ему удалось скрыть свое разочарование; но наутро, подойдя к письменному столу, он разорвал на клочки листок бумаги с четырьмя стихотворными строчками и, пожав плечами, бросил их в корзину… «В моем возрасте непозволительно заниматься подобными глупостями…»
Мари-Анж, напевая, спускалась по лестнице. Увидя Симона, она кинулась было к нему, словно хотела обнять. Потом резко остановилась, слегка смутившись. Он пощекотал ее шейку указательным пальцем и спросил:
– Все хорошо, мой зайчик?
Вид у него был менее довольный, чем накануне.
«Должно быть, я ему не понравилась», – решила она.
В полдень Лашом сел в машину и уехал в свой округ, на сей раз один. Он возвратился к обеду в прекрасном настроении. Симон был доволен встречами со своими избирателями, он почти не вспоминал о Мари-Анж и искренне обрадовался, когда увидел, что она сидит на диване, поджав под себя ноги, и читает какую-то книгу. Цветов в комнате стало еще больше.
«Как приятно, что она тут, что тебя встречает девушка с такой чудесной улыбкой, легкой поступью и плавными жестами…»
Вечером он направился к ней в комнату – в ту самую, какую раньше занимали Инесс, Марта и Сильвена… На этот раз Мари-Анж не боялась ни сов, ни летучих мышей, ни медных шаров, поблескивавших в камине. Она была уже подготовлена к тому, что ей предстояло ощутить, и сдержала крик. Но так же, как и накануне, она вцепилась пальцами в плечо Симона и вновь испытала острое напряжение нервов и чувство блаженства, которые – теперь она это знала – были единственным целебным средством от одиночества, они побеждали одиночество так же естественно, как пища и вода утоляют голод и жажду.
Симон уснул рядом с нею, а она тихонько гладила лоб этого уродливого большого ребенка, плешивую голову этого крупного, тяжело дышавшего чудища, погруженного в сон, и удивлялась, что это наполняет ее чувством счастья. «Как странно, он так безобразен, и вместе с тем ему все так хорошо удается! – думала она с улыбкой, испытывая смутное чувство признательности. – Даже спит он замечательно…»
На следующий день Лашом попросил ее позаботиться о завтраке для префекта, а также выбрать обои, образцы которых принес маляр. Он решил наконец привести в порядок свой дом.
«Напрасно, напрасно я позволил ей так вот, сразу, войти в мою жизнь, – говорил себе Симон. – Напрасно, потому что она может занять в ней слишком большое место. Напрасно, потому что я, чего доброго, привяжусь к этой девушке, а сам в ее чувстве не уверен. Неужели я уже боюсь потерять ее?»
В безмятежном покое прошла неделя. Однако Мари-Анж чувствовала, что Симон все время о чем-то думает, но молчит.
«А вдруг он предложит мне стать его женой? – спрашивала она себя. – Я даже не знаю, что ему ответить… Нет, это было бы безумием… Двадцать шесть лет разницы…»
В последний вечер, когда они сидели в библиотеке, Симон неожиданно сказал:
– Мари-Анж, я хочу кое о чем спросить. Не знаю, есть ли у меня на это право, и потому не настаиваю на ответе…
Кровь прилила у нее к щекам, она не поднимала головы. Симон замялся.
«Что ему ответить? Да или нет? – думала Мари-Анж. – Может случиться, я скажу совсем не то, что думаю. Я и сама не знаю, чего хочу… Вот она – решающая минута. Впрочем, я давно ее жду…»
– Мари-Анж, – снова заговорил Симон, – я хотел бы знать, сколько у тебя было любовников.
Она в изумлении подняла голову и поразилась еще больше, увидев выражение лица Лашома. Впервые в жизни перед ней была маска ревности: мнимое спокойствие черт, напряженное ожидание, недоверчивый взгляд и скрытая в нем непоколебимая жестокость…
– Много? – продолжал он.
«Конечно, конечно, – говорила она себе, – я должна была ожидать скорее этого вопроса, чем предложения руки и сердца».
Она поднялась, подошла к столу и поправила цветок, свесившийся через край вазы.
– Кажется, ты сразу и сосчитать не можешь? – снова спросил Симон.
Мари-Анж пожала плечами.
– О нет, – ответила она. – Я просто думаю, почему вы задаете мне этот вопрос.
– Чтобы знать, – отрезал он.
В душе он надеялся, что она ответит: «До тебя я знала лишь одного мужчину».
Он решил изменить форму своего вопроса.
– Сколько тебе было лет, когда это произошло в первый раз? – осведомился он.
– Не так давно. Мне было двадцать лет.
До сих пор Мари-Анж никогда не приходило в голову, что ей надо будет кому-либо отдавать отчет в своих поступках – против всякой логики, единственно потому, что она имела дело с человеком более сильным, чем она. В любопытстве Симона таилась угроза. «Если я откажусь отвечать, он рассердится». Она чувствовала, что преимущество на его стороне, что она зависит от него. Такова была плата за то, что ее спасли от одиночества!
