Дэвид Лоудз - Генрих VIII и его королевы
Между тем королева выздоравливала не слишком быстро. К 18 октября у нее развилась родильная горячка, и ее жизнь оказалась в опасности. Ее слуг позже обвинили в том, что они позволяли ей есть неподходящую пищу, пить холодные напитки, но истина состояла в том, что медицина не располагала эффективными средствами в той ситуации. К вечеру 23 октября началось заражение крови, и королева впала в бессознательное состояние. На следующее утро ее поспешно причастили и, промучившись весь день, она умерла этой же ночью. Был ли с ней в это время Генрих, мы не знаем. Скорее всего, он находился в Хэмптоне, отложив поездку на охоту в Эшер, когда новости о состоянии королевы стали тревожными. Горе было всеобщим и искренним, «… и никто в королевстве не страдал больше самого Его величества, которого эта смерть заставила немедленно вернуться в Вестминстер, где он скорбел и долго пребывал в сокровенном одиночестве…»[148].
За Те Deum спешно последовали погребальные мессы, и официальные послания с поздравлениями по случаю рождения королевского сына сопровождались наспех составленными в дополнение соболезнованиями. Мария, как и ее отец, была сражена смертью Джейн, потому что дружба двух этих женщин, имевших разницу в возрасте всего в семь лет, был теплой и доверительной. Джейн не только подарила королю бесценного законного сына, она также открыла ему такой тип отношений, каких он не знал с начала своего первою брака. Мы не знаем, выдержали бы они испытание временем. Возможно, со временем ее кротость и отсутствие физической красоты показались бы ему столь же утомительными, как страсть и политический ум Анны. Но умерев, Джейн неизгладимо запечатлелась как образец совершенства, и когда пришел его собственный час, он приказал, чтобы его похоронили рядом с ней.
Ни одна из английских королев не умирала «достойно» со времен матери короля Елизаветы Йоркской в 1503 году, поэтому точное соблюдение церемониала потребовало специальных усилий. Сначала тело очистили, затем вскрыли и забальзамировали. Потом его уложили в свинцовый ящик и после этого в деревянный гроб, который оставался в зале Хэмптона до 31 октября. В течение этого времени караул несли фрейлины и придворные двора, следуя строгой системе, и все время горела двадцать одна восковая свечка. В День Всех Святых, 1 ноября, носилки, на которых стоял гроб, пронесли с факелами через галереи, затянутые черным, в часовню, которая была убрана подобным же образом. Здесь в течение двенадцати дней выдерживался еще один траурный караул — священники королевской часовни в течение ночи, а личные фрейлины королевы днем[149]. Наконец 12 ноября погребальная процессия двинулась в Виндзор. По традиции король не появлялся, и Мария была главной скорбящей, едущей впереди процессии верхом на коне, покрытом черным бархатом. Погребение состоялось на следующий день в часовне Святого Георгия с огромной торжественностью. Двор оставался в трауре до Рождества, которое праздновалось в Гринвиче, но только на Сретение, 2 февраля, Генрих наконец снял траур, и восстановилась видимость внешнего порядка. Личные драгоценности Джейн были распределены между ее фрейлинами и другими членами ее семьи. Мария, которая, по-видимому, была самой близкой из ее подруг, также получила щедрый подарок. Принадлежащие ей земли, разумеется, отошли королю. В первый раз за время своего царствования король оказался без супруги, и хотя теперь существовала королевская детская, порядок наследования пока еще держался на нити одной юной жизни. Как бы ни переживал Генрих свою личную потерю, среди его советников скоро начались разговоры о том, что необходим герцог Йоркский — традиционный титул второго сына короля — и следовательно, новая королевская женитьба.
Томас Кромвель уже поднимал эту тему в своей переписке с послами еще до того, как Джейн похоронили. Совет, заявил он, уговорил Его Величество «ради спасения королевства». Вряд ли Кромвель попытался бы таким образом поручиться за своего хозяина, если бы это не было правдой, но кажется, что готовность министра намного превосходила готовность короля, по крайней мере в тот момент. Одной из причин такого решения была необходимость прочного международного альянса. Уже дважды Генрих женился «по плотскому влечению» на своих собственных подданных, пренебрегая матримониальным оружием в международной политике. Если бы он так поступил вновь, то весьма возможно, что вернулась бы эпоха фракционной политики Болейнов и положение самого Кромвеля оказалось бы под угрозой. Более того, появились недобрые признаки того, что император и король Франции близки к тому, чтобы разрешить свои разногласия, по крайней мере в настоящий момент. Если они к этому придут, то папа окажет на них мощное давление, чтобы они объединились против Англии. В прошлом Франциск обнаружил гораздо больше сочувствия непримиримой религиозной политике Генриха, чем Карл, и поэтому Кромвель и его агенты сначала обратились к Франции. Существовали две возможности: собственная дочь короля Маргарита и Мария, овдовевшая дочь герцога де Гиза[150]. У Марии уже был один сын, и к концу декабря, еще не сняв свой траур, Генрих уже с удовольствием размышлял о ее прелестях. Его посол во Франции, сэр Джон Уоллоп, был настроен оптимистически и считал ее подходящей партией. Соответственно в феврале 1538 года король послал Питера Мьютеса, дворянина из своего личного кабинета, во Францию, чтобы раздобыть ее портрет. К тому времени, когда прибыл Мьютес, Мария предназначалась в жены Якову V Шотландскому и переговоры успешно продвигались еще до того, как Генрих открыл свой список. Он со свойственной ему уверенностью считал, что сможет все поломать. На что может рассчитывать этот жалкий король шотландцев?
Полный воодушевления Генрих отказался от такого проекта и вместо этого принял предложение, поступившее от его посла в Брюсселе. Если у французов настолько плохой вкус, чтобы отправлять свою принцессу в Шотландию, он проучит их, заключив брак в лагере императора. Объектом его интереса в этом случае явилась Кристина, шестнадцати летняя овдовевшая герцогиня Миланская, которая была к тому же племянницей императора. Сэр Томас Уайет, английский посол при дворе императора, получил инструкции сделать предложение неофициально, как будто это была его собственная идея. Кристина находилась к этому времени в Нидерландах, живя при дворе регента. Мария Венгерская и еще один дворянин из тайного совета, Филипп Хоуби, были посланы с тайной миссией разведать о ней. К этому времени Генрих достаточно трезво сознавал свои возможности, чтобы не рассчитывать на удачные сексуальные отношения с женщиной, которую он не считал физически привлекательной. Поэтому он не послал Хоуби с миссией действовать по собственному усмотрению, а поступил, как его отец, который когда-то посылал наблюдателей для изучения юной королевы Хуаны Неаполитанской[151]. Вместе с Хоуби отправился королевский художник, Ганс Гольбейн-младший, и рисунки, которые он привез, убедили Генриха в том, что молодая герцогиня более чем подходящий вариант. Гольбейн позже превратил эти зарисовки в великолепный портрет, который теперь висит в Национальной Галерее. Когда началась весна, к королю вернулось хорошее настроение, много говорили о танцах и праздниках. Планировались два брака: Генриха с Кристиной и Марии с (вновь) доном Луисом Португальским. К этому времени король нетерпеливо шел по следу, но поскольку начались серьезные переговоры, стало ясно, какая трудная дипломатическая задача предстоит. Брачный альянс с Габсбургами сам по себе был не особенно полезен. Карл мог бы по меньшей мере попробовать включить Англию в любой мирный договор, который он подпишет с Францией, но Генрих также очень хотел избежать двусмысленной опеки общего церковного совета, поскольку папа теперь явно намеревался его учредить[152]. Император мог, вероятно, согласиться с последним, но не видел смысла подрывать столь важные для него отношения с курией ради того, чтобы спасти Генриха из западни, которую тот сам себе устроил. В то же время статус всех вовлеченных сторон создавал свои проблемы. Мария была по английским законам незаконнорожденной и не имела никаких перспектив наследования, в то время как Кристина и Генрих были связаны некими запрещенными узами родства. Это родство не было близким, и разрешение можно было получить без труда, но от кого? Сам Генрих не отдал бы себя под папскую юрисдикцию, а император не признал бы авторитета архиепископа Кентерберийского[153].
Кристина, герцогиня Миланская (портрет, который ныне находится в Национальной Галерее, выполненный по рисункам Ганса Гольбейна, сделанным для Генриха VIII, 1538)Пока эти переговоры оставались в шатком положении, новые перспективы открылись во Франции. Главным стремлением Франциска могло быть просто желание препятствовать союзу Генриха с императором, но его двор был богат подходящими молодыми дамами, и их имена должным образом обсуждались: Луиза и Рене, сестры Марии де Гиз, Мария Вандомская и Анна де Лоррен. Филипп Хоуби обыскал всю Францию, таская за собой Гольбейна, чтобы убедиться в привлекательности этих признанных красавиц, но преуспел только частично. Генрих, очарованный таким богатым выбором, не отвлекался от своей главной цели, и Франциску были предъявлены те же требования, что и Карлу: включение в международные договоры и поддержка в случае угрозы общего совета. Не все эти препятствия были чисто дипломатическими. Враги короля, особенно в Риме, преуспели, создав ему репутацию Синей Бороды. Кристина бледнела при мысли стать его четвертой невестой, «так как ее советники подозревали, что ее троюродная тетушка была отравлена, что вторая жена была предана смерти, а третья умерла, не вынеся родов…»[154].
