Иван Кошкин - За нами Москва!
Бывший белогвардеец ответил в том смысле, что утро и впрямь доброе, после чего помог Гольдбергу, на последнем рывке вчера потерявшему второе стекло в очках, найти сапоги. Тем временем Архипов рассказал, как вытаскивал папки с документами практически под носом у немецких танков, как едва успел соединиться с группой Васильева, как они прорывались несколько дней. Старший лейтенант ухитрился вынести к своим документы особого отдела, и такое дело, конечно, не прошло незамеченным.
— Так что теперь, как видишь, опять на страже, — вздохнул Архипов. — А надеялся роту получить.
— Ротами у нас найдется кому командовать, — подал голос от стола Маслов. — Нам особистов вменяемых не хватает. Ну что, товарищи, готовы?
— К чему? — удивился Волков.
— Сейчас все организованно идем на КП полка, — пояснил особист. — Туда прибывает комдив и удостаивает вас восторженной матерной речи, в честь вашего героического похода проводится небольшой митинг, а потом — в баню.
— Я вместо митинга чего-нибудь поел бы, — вздохнул Гольдберг.
Маслов с улыбкой поставил на стол термос, затем откуда-то появились миски, а под конец капитан, хитро подмигнув Архипову, вытащил из бездонного кармана ватника флягу, в которой что-то увлекательно булькало.
— Богато живете, — уважительно заметил Волков, накладывая себе горячей пшенной каши с мясом.
Завтракали молча, яростно работая ложками, пока безжалостный особист не отобрал термос, заявив, что с голодухи так можно и животом повредиться. Маслов расставил на столе стаканчики, искусно сделанные из разрезанной сорокапятимиллиметровой гильзы. Капитан быстро разлил водку, косясь на дверь, затем встал, опираясь на стенку землянки. Волков, Архипов, Берестов и Гольдберг разобрали свои стопки, и хозяин блиндажа, глубоко вздохнув, сказал:
— За вас, братцы. Вы такие молодцы…
Он хотел добавить что-то еще, но вместо этого молча, одним глотком выпил водку. Вторая ушла за победу, третья — за жен и матерей, четвертую, спохватившись, опрокинули за Сталина, громко провозгласив тост. После пятой: «Будем живы» — Архипов быстро завинтил фляжку, мотивируя тем, что присутствовать на митинге пьяным — это не дело. Волков попросил у Маслова щетку и иголку с нитками, чтобы привести себя в порядок, но особист сказал, что времени уже нет, вот-вот приедет комдив, да и правильнее будет, если все сохранят свой настоящий, боевой вид.
Место для митинга выбрали в километре от передовой, рядом с командным пунктом 1298–го полка. От немцев мероприятие закрывал невысокий холм с пологими скатами, погода стояла нелетная, и если только гитлеровцам не придет в голову ни с того ни с сего начать кидать снаряды в чисто поле, можно было надеяться, что все пройдет спокойно. Волков окинул взглядом роту, и сердце его сжалось: вместе с легкоранеными в строю стояло двадцать девять человек Тут же находились оба Т–26, перед каждым застыл экипаж. Богушева, лично сопровождавшая своих подопечных в медсанбат и следившая за их обустройством, единственная ухитрилась помыться, а девушки-медсестры вместе собрали ей чистое обмундирование. Лишь берет остался прежним, и старший военфельдшер лихо заломила его на бок, так, чтобы не видна была дыра, прожженная случайной искрой во время одной из дневок.
К удивлению Волкова, здесь было немало бойцов и командиров из 1298–го полка, и даже танкисты из соседней танковой дивизии, Архипов объяснил, что это делегаты, отправленные из полков для участия в митинге по поводу их прорыва. Люди подходили к вышедшим из окружения товарищам, жали руки, и только сейчас, встречая взгляды, полные искреннего восхищения, принимая слова похвалы, лейтенант вдруг понял, что в глазах всех, кто здесь собрался, они — герои. Почти две недели он просто вел своих красноармейцев к фронту, это был его долг командира, и комроты вряд ли представлял, что другие назовут работу лейтенанта Волкова подвигом.
Шабалов с адъютантом прибыли на место верхом. Передав коня бойцу, комдив — низкий, кряжистый, кривоногий — прошел вдоль заново построившейся роты, потрогал зачем-то изорванное крыло танка Турсунходжиева, затем повернулся к стройной шеренге своих людей и громко сказал:
— Вот так воевать надо, сукины дети! Вот так…
Голос грубого комдива дрогнул, и Рябов, стоявший вместе с Радкиным на правом фланге представителей дивизии, вдруг понял, что Шабалов взволнован. Выйдя на середину этого импровизированного плаца, командир 402–й произнес короткую прочувственную речь, полную внушительных пауз в тех местах, где полковник, спохватившись, искал замену привычным словам. Следующим выступал Радкин. По тому, как поморщился особист, Волков понял, что от этого высокого толстяка ничего хорошего ожидать не приходится, и Радкин действительно зарядил длинную и нудную речугу, пересыпанную невнятными цитатами и совершенно неуместными призывами к революционной бдительности. Он говорил пятнадцать минут, пока Шабалов не оборвал его нетерпеливым жестом и не повернулся к Волкову. Лейтенант понял, что от них ждут ответного выступления, и кивнул стоящему рядом Гольдбергу.
Маленький политрук, близоруко щурясь, выступил вперед. Он заметно волновался, и вид его, несмотря на трофейный автомат на груди и шашку капитана Асланишвили в левой руке, был отнюдь не грозный. Комиссар начал негромко, так, что обе шеренги даже слегка наклонились вперед, чтобы лучше слышать. Но постепенно лицо его разгоралось, голос становился звонче, а слова сильнее. Он не строил речь штампами, вместо этого Гольдберг сжато и точно рассказывал, как наступала 328–я дивизия. Волков, пришедший вместе с пополнением в последний день перед немецким контрударом, понял, что его тоже захватил этот безыскусный рассказ, герои которого в большинстве сложили тогда головы. Рассказ о фотографиях, что нашли у немцев, сдавил горло лютой ненавистью, описание атаки через минное поле, которую возглавил Асланишвили, заставило пожалеть, что у него не было времени узнать комбата лучше. Затем комиссар заговорил об их скитаниях по немецким тылам, и над рядами, словно шерсть на загривке у пса, встал глухой и гневный ропот — Гольдберг дошел до встречи с Богушевой. Он умел говорить, этот маленький политработник, Волков словно заново пережил недавний поход, увидел его со стороны — день за днем, километр за километром. Комиссар помянул добрым словом Проклова, рассказал о подвиге ефрейтора Копылова, что закрыл вчера командира от пули. Лейтенант не заметил, как рассказ политрука подошел к концу и на его место вышел Петров. Комбат не умел говорить так же складно, но недостаток ораторского мастерства с лихвой возмещал искренностью. Волков узнал о майоре Шелепине и батальонном комиссаре Белякове, о младшем лейтенанте, что уничтожил на своем танке немецкую противотанковую батарею, и словно сам услышал последнюю, предсмертную речь политрука-танкиста. «Наша совесть чиста». Да, пожалуй, он мог сказать такое о себе и о тех, кто шел с ним из немецкого тыла, и Волков знал, что точно так же думают сейчас его люди.
Выступления окончились, комдив прошел вдоль строя окруженцев, пожимая руки бойцам и командирам, хлопнул Волкова по плечу, вскочил на коня и ускакал на командный пункт. Разошлись на позиции бойцы и командиры 1298–го Полка, ушел Рябов со своим комиссаром. Лейтенант не успел почувствовать себя брошенным — давешний здоровяк-старлей сказал, что ему приказано организовать помывку героев. Тем временем рядом разыгрывалась настоящая трагедия: люди Петрова передавали свои машины танкистам из соседней дивизии, что потеряла большую часть своих немногих танков и теперь радовалась любому пополнению матчасти. Сам комбат относился к этой процедуре спокойно, во-первых, потому что это было необходимо, а во-вторых, потому что это были не «тридцатьчетверки». Безуглый был больше озабочен тем, чтобы успокоить Осокина — маленький водитель едва не плакал, расставаясь со своей железной коробкой. Рустам Экибаев ходил вокруг своего избитого танка и в который раз объяснял танкистам, какие повреждения получил танк, почему у него глохнет двигатель и что нужно сделать для устранения всех этих недостатков. Татарин говорил преувеличенно громко и четко, и Петров понимал, что он тоже переживает. Турсунходжиев, извинившись, что машина передается в таком виде, просто отошел в сторону. На конец оба Т–26, тарахтя, уползли в расположение танковой дивизии, и Петров шагнул к ротному.
— Ну, Саша, вот и мы теперь пехота.
— Хреновая, — напомнил ехидно Волков.
— Угу, — кивнул танкист. — На помывку вместе, а дальше нас к танкистам. Там и проверку проходить будем.
— Какую проверку? — насторожился лейтенант.
— Да в вашем случае — так, формальность, — вступил в разговор Архипов.
Он достал из кармана шинели пачку папирос и протянул ее командирам, Волков и Петров ломаться не стали и угостились. Папиросы у особиста, как всегда, были дешевые.
