Владимир Митыпов - Долина бессмертников
Уже второй день Олег был задумчив и хмур. Молча кидал тазы, набитые землей, молча же обедал. В свободное время лежал в палатке. У него возникало ощущение, что окружающий мир и он потеряли связь между собой — кто-то из них по отношению к другому нереален. Минутами Олег начинал всерьез опасаться, не замечают ли люди, что на самом-то деле его здесь нет. В голове, словно бы огнем начертанные, горели строчки классика:
О, вещая душа моя!
О, сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!
Двойное бытие — пожалуй, это было наиболее точное обозначение его нынешнего состояния.
Во время перекура на раскопе Олег, отвечая на слова Хомутова, что погода этой осенью очень уж неустойчива, рассеянно кивнул:
— Да-да… А вот у нас сейчас стоит совершенно золотая осень…
— Где это — у вас? — Хомутов если и удивился, то совсем немного. — В городе, что ли?
Однако Олег промолчал, надолго впал в задумчивость и вдруг снова подал голос:
— Немногие осенние дни этого года предопределят судьбу народа на целые века вперед… Странно…
На этот раз Хомутов изумился и даже более того — чуточку испугался. Олег между тем погрузился в какие-то свои таинственные мысли. Хомутов повернулся к Ларисе с тревожным вопросом на лице. Та пожала плечами, перевела полный затаенной нежности взгляд на Олега, улыбнулась.
— Нет, — пробурчал Хомутов. — Нет и нет! Никаких поэтов в свой отряд я никогда больше не возьму. Того и гляди, еще кусаться начнет…
Олег этих слов не услышал. До них ли было ему, когда именно сейчас, на этом Совете князей, должен быть наконец-то сделан выбор: мирная жизнь, — но тогда придется забыть о земле предков — или же война, жестокая, кровопролитная, на долгие годы, и далеко не все, начавшие поход, увидят ее, эту самую землю предков. Что предпочесть? Олег ставил себя на место любого из князей и не мог найти ответа. Этим он, возможно, напоминал сейчас Бальгура, который впервые за семьдесят лет почувствовал бессилие своей мудрости…
Вечером Олег долго сидел в одиночестве у костра, курил, уставясь в огонь, казавшийся ему сказочной птицей, что мучительно бросается в полет и никак не может оторваться от земли. В утомленной его голове бродили даже не мысли, а так, их бесформенные ленивые тени, и подобная же усыпляющая лень обволакивала тело. На душе было и хорошо, и тревожно, но даже и сама эта тревога была приятной, как кислинка в сладкой ягоде. Так прошел час, а может, и больше.
И только уловив за спиной знакомые шаги, он вдруг понял, что все это время безотчетно ждал ее, Ларису. Она остановилась рядом, и, скосив глаза, он увидел легонько колышущийся подол полосатого платья, загорелые стройные ноги, такие теплые в свете костра, что ему захотелось прижаться к ним щекой и застыть, а из мельтешенья мыслей неизвестно почему вдруг отлились знакомые строчки:
Природа, мир, тайник вселенной,
Я службу долгую твою,
Объятый дрожью сокровенной,
В слезах от счастья отстою!
— Да, представь, что недавно сказал мне дядюшка Раскопий, — с неуверенной веселостью заговорил Олег. — Ему, видите ли, показалось, будто я… как он выразился, морочу тебе голову. Как говорил Митя Карамазов, свинский фантом, а?
— Почему же, — чуть помедлив, сказала Лариса. — Никакого фантома.
— Вы хотите сказать, что я и в самом деле веду себя, как э-ээ…
— Вот именно! — почти весело отозвалась она.
— Брось, я серьезно.
— И я серьезно… — Лариса присела рядом. Он вопросительно взглянул на нее и увидел смеющиеся глаза. — Ну, поцелуй меня!
— Иди ты! — растерялся Олег и даже отодвинулся.
— Прикажете ждать? — вкрадчиво полюбопытствовала она.
— Черт те что! — пробормотал сбитый с толку поэт.
„Ну, вот и дождался, — почему-то безразлично подумалось ему. — Теперь и над тобой взялись шутить. Все справедливо… А вдруг?.. Нет-нет, так это не делается! А может, у них в Академгородке так принято? Может, у них, молодых ученых, это признак хорошего тона? Не понимаю, не понимаю…“
— Ну? — повторила она.
„А, будь что будет! — решился Олег. — Начнет потом издеваться — как-нибудь отобьюсь!“
Обнял он ее вполне непринужденно, однако ощущение у него было при этом такое, точно их вмиг окружили сотни лоснящихся от радостного любопытства физиономий и дружно рявкнули: „Горько! Горько!“ Лариса же, обвив его за шею прохладной вздрагивающей рукой, ответила таким искренним и долгим поцелуем, что он вмиг забыл все свои сомнения и колебания и вообще все, что было и есть на этом свете.
— Иди теперь, Олег, — ласково и чуть хрипловато проговорила она, отстраняясь от него. — Я хочу побыть одна. Ну, иди, милый, иди!
Олег молча кивнул, поднялся и бездумно зашагал куда-то в глубь степи.
Ясная, почти уже осенняя ночь была насквозь пронизана звоном кузнечиков…
Но, может, то были цикады
В оливковых рощах Эллады?..
Рифма чем-то не понравилась Олегу, он поморщился, но тут же забыл об этом.
Из темных просторов тянуло прохладой, в которой поэт улавливал еле ощутимый запах дыма чьих-то дальних костров, но могло быть реальностью и совсем иное, а именно —
Асфоделий горький аромат,
Цветущих мрачно у адских врат…
А над головой, в страшной вышине, отчаянно полосовал небо августовский звездопад… или это полярный огонь над заснеженной тундрой.
В небе угрюмом высоких широт
Мерцает и тлеет, закованный в лед?..
И вообще, кто он сам? Где он, в какой земле, в каком времени? Ах, Лариса, Лариса, что же ты делаешь! Ни к чему все это, видит бог, ни к чему, когда другие мысли, другая мука в нем…
— …Одной лишь думы власть, — вслух произнес он и удивился тому, насколько неожиданно чужды и не к месту оказались слова среди темной, непонятно затаившейся равнины. „Нет, ночная степь — не место для слов“, — подумалось ему.
Отдалясь довольно-таки далеко, он наконец остановился и уже осмысленным взором посмотрел вокруг. Глаза, успевшие свыкнуться с темнотой, отыскали одинокий камень. Олег некоторое время стоял, опустив голову, потом присел на него.
До утра еще было далеко, успокоительно далеко. В Олеге нарастало предчувствие, что этой ночью его снова посетит минувшее, и какие бы тени ни явило оно из небытия, — он снова доверится всему, ибо скептическому рассудку язык вечности зачастую невнятен. „Мы вновь восходим к инстинктивному, приветствуя по пути детей, наивные народы и сумасшедших“, — вспомнились ему чьи-то слова, показавшиеся вдруг не столь уж и бессмысленными…
Так иногда к поэтам приходит ясновиденье…
Или что-то близкое к нему…
Шаньюевы нукеры, с трудом поймав в табуне снежно-белого жеребца и накрыв его блистающим узорчатым чепраком, возвращались обратно, когда им повстречался отряд воинов человек в сто. Один из них, долговязый и нескладный, плохо различимый на фоне пронзительно багряного вечернего неба, отделился от остальных и прокричал высоким сорванным голосом:
— Эй, люди! Не шаньюева ли коня вы ведете?
Нукеры отвечали утвердительно, и дальнейшее произошло в мгновенье ока: конь долговязого незнакомца взвился на дыбы, среди необъятной вечерней тишины запела сигнальная стрела, и прежде чем нукеры успели что-либо понять, любимый конь шаньюя с визгом рухнул на землю, утыканный стрелами столь густо, что стал похож на щетинистый куст дэреса. Быстрота и непонятность свершившегося, жуткое количество стрел и молчанье, в котором все произошло, заставили оцепенеть шаньюевых нукеров. Несколько человек отделились от отряда и, подскакав, принялись деловито вытаскивать стрелы из мертвого коня. И по обличью, и по одежде это были свои — хунны.
— Эт-то что… эт-то почему? — еле нашел силы спросить один из нукеров.
— Помолчи! — был ответ. — Не то князь такое же сотворит и с тобой.
Долговязый князь на пляшущем своем коне, утопая в закатном пламени, оставался все время на месте — чуть в стороне от застывшего в развернутом строю отряда.
Воины между тем кончили собирать стрелы, повернули обратно, и один из них — видимо, старший, — радостно крикнул, вскидывая на скаку руку:
— Князь! Все стрелы здесь, все до одной!
После чего таинственный отряд пропал в расплавленном вечернем небе…
В продолжение всего рассказа об этом шаньюй угрюмо глядел в сторону, в одну какую-то точку, и словно бы не слушал, что ему говорили.
— Хороший был конь… — обронил он, когда нукеры умолкли; голос его прозвучал равнодушно и тускло. — Вы узнали его… этого князя… который пустил сигнальную стрелу?
Старший из нукеров растерянно оглянулся на товарищей, ища у Них поддержки, но те упорно глядели себе под ноги. Никак не ожидавшие, что шаньюй встретит известие о гибели коня с таким странным спокойствием, они не знали, как теперь держать себя и что говорить.
