Елена Колядина - Потешная ракета
– Ей, да, – пробормотал отец Логгин. – Будем молиться. Ты начинай, присоединюсь… «К молитве дьяволу», – окончил мысленно и бросился вон из комнаты.
Он не помнил, как проделал путь к церкви Николы Старого в ограде Афонского монастыря Иверской Божьей Матери, и не смог бы изъяснить, какая сила гнала его сюда, но, видно, дорогу указывал сам враг смрадный, ибо на паперти с дрожью и трепетом узрел он идущую к нощной Феодосию!
Она была та и не та… Так же бела лицом и задумчива и, что невероятно, совершенно как живая… Но тут отец Логгин узрел, что у Феодосии нет длинных кос ее, и понял: ведьма! Ибо истинная православная жена не могла быть с отрезанными волосами! Убить бы ее, убить дрекольем осиновым, но тогда возьмет враг жертву доченькой Толечкой…
Ведьма не заметила сразу отца Логгина и вздрогнула, когда тот вдруг появился перед ней и заикаясь, с трудом выталкивая словеса, тем не менее быстро огласил:
– Сын твой Агей жив и здоров. Его не волки унесли, а украли цыгане. Аз самовидец – Агей играл в цыганском таборе. Готов низринуться в ряды дьявольские, только не забирайте дочь мою, рабу безгрешную Евстолию, и не троньте вновь очадевшую супругу Олегию!
Феодосия остолбенела и потому не смогла ухватить отца Логгина за рукав. Когда же пришла в себя, его уж не было рядом.
Как безумный, не помня себя, отец Логгин вновь промчался через московские ряды и линии, преодолевая заграды, цепи и рогатки, выставленные на ночь. В доме своем прошел стремительно, но тихо в холодные сени и оказался в крытом дворе, где в клетях и загончиках стояла скотина.
– Готов продать тебе душу, злосмрадный повелитель подземелий, только оставь дитя мое и не тронь супругу, – простонал отец Логгин в темноте и с ужасом, дрожащей рукой перевернул крест, снятый с груди. Рыдая, отчаянно попытался прочитать молитву наоборот, но голос его сорвался, и он, пошатнувшись, ухватился за притолоку.
– Ты победил, в твоем есмь стане.
Вздохнула корова Ночка, фыркнул конь Воронок, отец Логгин, опав плечами, убитый свершившимся, побрел назад, в виталище, и рухнул на постель.
Очнулся он утром – супруга Олегия звякнула печной заслонкой, из горшка сладко воняло пшенной кашей и молочной пенкой. Дочка Толечка крепко спала, вскинув пухлые кулачки на взголовье. Возле подушки лежали иконка и ладанка.
– Слава Богу, жива наша девица-красавица! – радостно подтвердила Олегия.
Отец Логгин встряхнул главою и вспомнил свое постыдное ночное отступление под бесовским напором. Что за черт, прости Господи, что за поганое наваждение! Как мог он подумать, что живот али смерть крещеного православного чадца Евстолии могли быть в ведении дьявола?! Он рухнул на колени перед иконами, в недоумении обмысливая произошедшие события. А поев каши с запекшейся корочкой топленого молока, охватился гневом на мерзкую ведьму Феодосию.
– Сию историю выведу на чистую воду! – грозно сообщил он кошке и, вручив Олегии заморские подарки, решительно вышел за ворота.
Повернув на линию, отец Логгин пешеходом помчался на службу с докладом о совершенном грецком вояже. А после полетел вдоль улицы, ведущей к Китай-городу, и вскоре входил в ворота Афонского монастыря Иверской Божьей Матери.
– У меня к вам пока один вопрос, – вздернув подбородок, весьма ретиво потребовал ответа отец Логгин, решительно войдя к настоятелю. – Об Феодосии Ларионовой. Знакомо ли вам сие имя?
Игумену Феодору очень не понравилось слово «пока» и тон, коим произнесен был вопрос. Он помолчал и, нарочно не вставая навстречу достаточно важной духовной особе (это было ясно по богато шуршащей рясе и дорогому кресту), спокойно ответил:
– Феодосий Ларионов – ученый монах вверенного мне монастыря, поселился лето назад.
– Ученый! – саркастически воскликнул отец Логгин, несколько удивленный, что следствие свершается так скоро. – В каких же науках, позвольте вопросить? Не в волховании ли? А также баянии, колдовстве, зелейности, язычестве, убиении нерождённых младенцев и гадании на птичий грай?
Перечень преступлений был так презол, что игумен Феодор счел его аллегорическим.
– Он ранее был замешан в мужеложстве? – осторожно прощупал почву игумен, памятуя о женоподобном облике Феодосии.
– Он? Феодосия Ларионова – жена. Баба!
Игумен Феодор с облегчением вздохнул:
– Тогда вы ошибаетесь. Внешность его действительно несколько бабья. Но сей монах – муж. В наш монастырь заповедано принимать жен.
Монастырь огласил колокольный звон.
– Да вы сами взгляните, отец…
– Логгин, отец Логгин.
– Братья как раз сей час пойдут к трудам.
Игумен выбрался из-за стола и приоткрыл окошко.
Отец Логгин взглянул в проем.
По усыпанной багряной листвой мощеной дорожке к лабораториям шагала Феодосия в одеянии монаха.
– Она! – торжествуя воскликнул отец Логгин. – Феодосия Ларионова, приговоренная год назад в Тотьме к сожжению в срубе за колдовство и множество других премерзких преступлений, о коих даже не хочется и упоминать в святых стенах. Самолично присутствовал на казнении. – От сих словес отец Логгин слегка смешался и поспешно добавил: – То, что она тем не менее сумела избегнуть казни – еще одно доказательство ее колдовских злонамерений и дьявольских козней.
Игумен пребывал в смятении, которого, впрочем, не выказал, ибо за двадцать лет игуменства много чего повидал на белом свете.
Он молча сел за поставец, сцепив персты.
– А был ли ваш монах этим летом в грецких Метеорах? – утвердительным тоном задал отец Логгин еще один вопрос.
– Ей, да, – ответил игумен. – Феодосий паломничал в Грецию в составе делегации.
«Значит, было мне не видение, – возликовал отец Логгин, расправив плечи. – Не восставшая из пепла и праха нечистая сила, а подлая живая Феодосья оказалась в одном со мною месте. Вот так встреча!»
– Как же вы, простите, бабу от мужа не отличили? – одержав верх в опознании, обрушился с обвинениями отец Логгин. – Неужели никто ничего не заметил? Откуда она прибыла? Что рекши?
– Привел Феодосия некий стрелец, сказал, монах беспамятный, прибился к сиверскому обозу, помнит только имя и родство – Ларионов, рекомендован вологодским моим знакомцем, отцом Василием, – припомнил игумен. – Несмотря на утрату памяти, выказал, впрочем, знание латыни, рисования и готовальни. Обнаружить естество у нас, как вы понимаете, невозможно: монахам запрещено взирать друг на друга без одежд. Обитают они поэтому по одному в келье. В бане специально возведены перегородки, каждый моется в своем чулане, замкнувшись изнутри, дабы не искушаться на телесное взирание с похотью.
Дело принимало опасный для монастыря и настоятеля оборот, потому игумен Феодор напустил вид озабоченный и одновременно благодарный.
– Отец Логгин, договоримся так: я в короткие сроки самолично произведу следствие, возьму преступника под заклеп и не медля пошлю за вами, куда укажете. Предлагаю пока сохранить сию вещь меж собой – ни мне, ни вам не нужны обвинения в упущении или укрывательстве преступника.
Отец Логгин вынужден был мысленно признать, что часть вины лежит и на нем – не усмотрел, не проследил лично за ходом казнения, отвлекся на глупый багровый туман (теперь он ясно вспомнил все подробности того дня) и другие пустые суеверия. В общем, поддался всеобщей панике, охватившей темную тотемскую паству. И как ни хотелось ему в это же мгновенье покарать проклятую Феодосию, виноватую в его мучениях и в готовности по минутной слабости продать душу дьяволу, он сурово свел белесые брови и согласно кивнул головой.
Выпроводив с отеческим видом отца Логгина, отец Феодор крепко задумался.
Баба! Ведьма! Беглая казненная! Куда ни кинь – везде клин.
Впрочем, у игумена еще теплилась слабая надежда, что сие – навет, обусловленный сомнительной внешностью Феодосия. Ибо терять зело ученого монаха либо свой пост, а то и живот ему не алкалось. В сем рассуждении настоятель решил не пороть горячку, а продумать порядок действий. Ибо даже приставить к Феодосию тайного наушника али соглядатая было затруднительно – не прикажешь, в самом деле, позрить за Феодосием в бане! А что, как в межножье у него действительно окажется не мужской уд, а женские лядвии? Ведь, взирая на женский подчеревок, ратоборец с грехом сам окажется грешником!
* * *Феодосию переполняло густое, пестроцветное счастье! Словно долго продиралась она сырым черным ельником и вдруг вышла на залитую солнцем поляну, усыпанную цветами, где на мягкой мураве сидел белоголовый сынок Агеюшка, и смеялся, и тянул к ней ручонки, перемазанные земляникой. События последних дней вдруг обрушились на Феодосию, словно самоцветы, хлынувшие из клада, какой, известная вещь, всегда сокрыт в месте, куда упирается своим столпом спускающаяся с небесных сфер радуга.
Внезапная встреча с отцом Логгином в грецких Метеорах не удивила ее. Феодосия не держала обиды на бывшего своего духовника. Сколько раз вспоминала она события, случившиеся год назад в Тотьме, и все больше убеждалась, что действия отца Логгина, предавшего ее казни, были во благо, ибо сим Господь указывал ей путь к встрече с сыночком Агеюшкой. Ведь коли бы не тяжкое хожение в юродстве и сожжение по обвинению в колдовстве, не бывать бы Феодосии в московском ученом монастыре, где почти готова к полету на сферы небесные пороховая ракета. Хотя теперь, когда выяснилось, что сыночек Агеюшка жив, ступа для полета на сферу небесную уже не нужна.
