Павел Поляков - Смерть Тихого Дона. Роман в 4-х частях
Но - пойдем, пойдем, вон, в столовой уж тарелками звенят, а то влетит нам от бабушки за опоздание по первое число.
Мотька разодета сегодня в пух и прах:
- А ну, йдить, панычку, в столову!
Отец исчез в гостиной, это он свечи зажигать пошел. А какой дедушка сегодня нарядный - в синем старинном чекмене, подпоясан кавказским поясом, сапоги хромовые, мягкие, шаровары синие гвардейские, напускные. На груди тускло поблескивают ордена из трех кампаний, борода и бакенбарды расчесаны аккуратно, вьется лихой чуб из серебряно-седых волос. Хоть картину с него пиши. В женских платьях, в них разобраться куда тяжелей, но шуршат они у всех. Все дамы сегодня в талиях тонки, как осы, даже тетя Агнюша. Бабушка одета строго, в темном, с наброшенной на плечи персидской шалью. Мама совсем красавица, у нее, как у тети Веры, какая-то особенно высокая прическа, платье с кружевами, рукава длинные и тоже оторочены кружевами, как и у тети Веры. Только и цвет, и фасон иной. Смотрит сын на мать восторженными глазами и не замечает появившагося в гостиной отца, в шароварах с лампасами, в мундире и эполетах.
- Милости прошу, да тише, вы, дети, в дверях не передушитесь.
Влетают они в гостиную и останавливаются, как вкопанные. В середине комнаты высокая, до самого потолка, со звездой на верхушке, стоит она, пушистая, такая зеленая и нарядная, елка. Цепи, что всеми ими целую неделю клеились, обвивают ее сверху донизу. Бонбоньерки, яблоки, апельсины, орехи, хлопушки, разноцветные стеклянные шары, ярко горящие свечи. А под елкой гора пакетов, свертков, узелков. Подарки это для всех домашних.
Первой получает подарки бабушка, потом все тёти и вся женская прислуга, все, кто вообще у них работает, а для Семена вытянули из картонки маленькую паровую машину. Мина Егоровна подарила ему «Лесного царя», протягивает его племяннику и декламирует:
Вер райтет зо шпет дурх нахт унд винд,
Дас ист дер фатер мит зайнем кинд...
И читает всю поэму до конца.
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой,
Ездок запоздалый, с ним сын молодой,
К отцу, весь иззябнув, малютка приник,
Обняв его, держит и греет старик.
Её дослушав, бабушка обратила лицо к образам, на восток, и запела:
Рождество Твое, Христе Боже наш,
Воссия мирови свет разума...
Воссия мирови свет разума.
В нем бо звездам служащий
И звездою учахуся.
Тебе кланяемся, солнце правды,
И Тебе видети с высоты востока,
Господи, слава Тебе.
Поют и «Дева днесь...», поют все тихо и истово, голос бабушки перекрывается басом деда, то Мотькиным сопрано.
Мама садится к роялю, кивает Мине Егоровне, и та начинает петь:
Штилле нахт, хайлиге нахт,
Аллее шлэфт, айнзам вахт...
И всем кажется, что доносится это пение оттуда, из далека, из ее туманной родины.
Не успели закончить певцы, как появилась Мотька с подносом, заставленным бокалами для шампанского. Отец вытаскивает ведерко с замороженной в нем бутылкой, и вот уж пробка летит в воздух:
- С праздником, с Рождеством Христовым!
В пять часов утра зимой вставать никто бы и ни подумал, если бы не знатьё, что придут сегодня из Разуваева христославы. Поэтому никто и не удивился, услыхав ни свет, ни заря собачий лай во дворе. Поднявшись до петухов, отмахали первые христославы расстояние от Разуваева до хутора Пономаревых в рекордное время. Совершенно перемерзшими стоят они перед темным еще домом, с плотно закрытыми ставнями:
- Во имя Отца и Сына!
- И Святого Духа!
С десяток мальчишек сразу, всей толпой, врываются в кухню и, напустив в нее целое облако холодного воздуха, замирают у порога. Огонь в печи уже горит, тепло, можно немного и отогреться. Схватив веник, обметает Федосья валенки ребятишек, те раскручивают шали и башлыки, суют по углам шапки, демонстрируя свой парадный вид.
- А ну - заскакивайте!
Мотька уже зажгла свечи на елке. Гости выстраиваются у стены против еще с вечера стоящего боком открытого рояля. Во все глаза глядят они на собравшихся в зале хозяев, на своего предводителя, и лишь по его знаку, сразу, одним духом, не спуская глаз с лампады под иконами, начинают:
- Рождество Твое, Христе Боже наш...
Истово крестится бабушка и, неслышно шевеля губами, повторяет слова молитвы. Пропев первое песнопение, шумно передохнув, ребятишки продолжают:
Дева днесь Присущественного рождает,
И земля вертеп неприступному приносит,
Ангелы с пастыри славословят,
Волхвы же со звездою путешествуют.
Нас бо ради родися
Отроча младо, предвечный Бог!
Едва выговорив последнее слово тропаря, весь хор дружно приветствует хозяев:
- С праздником, с Рождеством Христовым!
Ответ хозяев звенит непосредственно за детскими голосами. Мотька быстро вытирает снежную лужу из-под ног ребятишек, осторожно отступающих к стене. Первой подходит к их старшему бабушка:
- Спаси те Христос, что потрудился для Бога и для нашей радости. А чей же ты есть?
- Ляксандра я, урядника Самсонова, сын, энтого, што новый курень становил, вы нам ишо трошки камышу на крышу дали.
Казачонок отвечает бойко, сразу видно, что прошел он дома у отца хорошую выучку прежде чем разрешили ему отправиться христославить.
- А-а, знаю, знаю, как не знать, молодец, молодец, а вот тебе и на всю честную компанию!
Бабушка дает казачонку серебряный рубль, по гривеннику на нос. Это единственный день в году, когда она не экономит. Ведь только раз в году узнаём мы о радости великой - родился Он, Спаситель наш. И узнаём это от детишек малых.
Мама оделяет их пряниками, конфетами и кусками сахара. Кухарка кладет в припасенный на то мешок пирогов, колбасы и сала. Совсем оттаяли ребятишки, смотрят весело и непринужденно, на вопросы отвечают, не стесняясь. Все обходят вокруг елки, получают от Семена яблоки, орехи и засахаренные фрукты. Дедушка подводит к подносу, полному сладостей:
- А ну - дувань, ребята!..
Не успели уйти малыши, как являются подростки. Всё происходит так же, как и у первых христославов. Тут и Гришатка, Петька и Саша. С ними договаривается Семен о Новом годе, когда пойдет и он колядовать, петь «Овсень». Сначала не очень-то ему верят, но, сказав - вот те крест - и перекрестившись при этом на образа, отстраняет он все их сомнения. Уходят и подростки, едва таща мешок с полученными подарками. А так часу в девятом извещает собачий лай о прибытии третьей группы, казаков - служивых.
Одетые в полную парадную форму своих полков, зачесав чубы и чисто выбрившись, еще дома хватив по рюмочке по случаю праздника, ведут они себя сдержанно и с достоинством, говорят тихо и почтительно. И эти выстраиваются возле елки и поют всё положенное, так, как и детишки, только вместо слова «волхвы» серьезно выговаривают: «Волки же со звездою патишествують!». Никто их не поправляет: «волхвы». Всем кажется, будто сами они видят: как, высоко задрав к небу морды, смотрели дикие волки на звезду Вифлеема и потрусили потом за всеми шедшими к яслям, чтобы поклониться лежащему в них Христу, Спасителю мира.
Но угощение взрослых христославов имеет вовсе иной характер. Большой стол раздвигается на всю длину, все садятся вокруг него, теперь заставленного бутылками и закусками. Разговоры ведутся об урожае, о делах по хозяйству, о неустанно растущих ценах, о всём, что происходит в станице и округе... Беседа продолжается добрый час, гости раскраснелись, говорят всё веселей и непринужденней, но вот старший благодарит хозяев за угощение и беседу, и на не совсем твердых ногах покидают они столовую, унося данную им в конверте десятку. Дверь тихо закрывается, крестится бабушка:
- Слава Тебе, Господи, встрели праздники, как полагается!
Но долго еще все вспоминали, как христославы заменили волхвов «волками».
Дедушка кладет руку на голову внука:
- Так-то у нас, казаков, глянь - и волки Христа славят. Сказано же - всякое дыхание да славит Господа!
- Значит, и я?
- Конечно же, и ты!
- Значит, можно мне будет на Новый год с казачатами в Разуваеве колядовать. Ведь и я - дыхание! «Овсень» петь будем.
Все переглядываются, ясное дело, поймал внук на слове. Мать целует его, дедушка качает головой:
- И хитрющий же из тебя жук получается! Так и быть - отвезу тебя сам под Новый год к тетке Анне, ее поздравим и твое дело сделаем. Только допоздна не задерживаться, Новый год все у дяди Андрюши встречать будем, везде нам поспеть надо.
Вечером под Новый год садятся бабушка с дедом в широкие сани, покрытые ковром. В них запряжена тройка с бубенцами и колокольчиком под дугой коренника. Сбрую надели новую, щегольскую. Укутанный так, что и дышать ему трудно, усаживается Семен спиною к Матвею и, перебежав рысью мостики, берут кони в карьер. Восторженно лающие собаки стараются проводить их как можно дальше. Лежит теперь перед ними белый пушистый ковер, широко выбрасывая стройные ноги, слегка покачивается коренник, да, согнув в разные стороны головы, рвут постромки пристяжные. На высокой дуге захлебывается колокольчик, рассыпали тоненько бубенцы голоса свои по всей долине замерзшей речки, и, оглянуться они не успели, как остановились кони перед воротами тетки Анны. Едва с ней поздоровавшись, выскакивает Семен на улицу, бежит по сугробам к куреню Гаврилы Софроныча и находит там всех своих сотоварищей в полном сборе. Быстро выбрав атамана и обозного, идут они по темным улицам к первому куреню, у которого будут они петь «Овсень». Атаман выходит на середину и дает сигнал:
