П. Васильев - Суворов. Чудо-богатырь
Теперь она богата, страшно богата. Ее дядя, двоюродный брат матери, князь Франкенштейн, оставил ей колоссальное состояние и титул в придачу. Теперь она графиня Бодени, княгиня Франкенштейн. Она безбоязненно и смело может любить князя Сокольского, может сделаться его женою.
С окончанием войны молодая женщина переехала в Петербург, как невеста князя Сокольского. Хорошо принятая в австрийском посольстве, она была представлена ко двору и здесь, как и везде, имела огромный успех.
Молоденькая графиня обладала уменьем не только пленять мужчин, но и привязывать к себе дам. Женская красота и успех среди мужчин во все времена были причиною враждебного отношения окружающих представительниц прекрасного пола, но графиня Бодени княгиня Франкенштейн оказалась вне этого мирового закона и сумела приобрести в петербургском свете немало искренних приятельниц и поклонниц. Ей старались подражать во всем, и если в ком и являлось чувство зависти, то эта зависть не была тем отталкивающим чувством, которое порицают моралисты.
Князь Иван Сокольский был без ума от своей молодой невесты и горел нетерпением в ожидании свадьбы, которую пришлось отложить на зиму, ввиду отсутствия матери. Старая княгиня Сокольская, перенеся тяжелую болезнь, пребывала теперь в Италии и, письмом изъявив согласие сыну на брак, просила подождать ее возвращения. В ожидании приезда матери князь Иван целые дни проводил у своей невесты.
— Знаешь ли, дорогая моя, — говорил он, сидя у ее ног, — я порой не верю в свое счастье, мне кажется, что я вижу его во сне и боюсь проснуться.
Молодая женщина, перебирая его шелковистые кудри, покрывала лоб и глаза поцелуями.
— Я благословляю судьбу, пославшую меня в армию, — продолжал молодой человек, — там я снова встретил тебя, и ты на этот раз не была так безжалостна, как в Париже…
— Глупый ты мальчик, ты не понимаешь, что говоришь. Ты забываешь, что в Париже я была не свободна, я была замужняя… Ты так скоро возвратился в Россию… Кто знает, останься ты в Париже подольше, быть может, я давно была бы твоей женой, давно бы полюбила Россию так горячо, как люблю теперь, и, быть может, мне не пришлось бы испытать и выстрадать то, что я выстрадала…
— Не говори о страданиях, забудь о них, ты должна быть счастлива и сделать счастливым меня, — вскричал молодой человек, вскочив и заключая невесту в свои объятия… — Экипаж подан, — продолжал он, глядя в окно, — иди, одевайся.
Графиня не заставила себя долго-ждать, и через несколько минут они были в экипаже.
— Опять за город? — спросил ее жених.
Молодая женщина отвечала улыбкою.
Быстро мчали их лошади. Тогдашний Петербург был не тот, что ныне, и не прошло получаса, как коляска, выехав за заставу, неслась по мягкой дороге, с обеих сторон обсаженной деревьями.
Молодые люди строили воздушные замки. Собственно говоря, архитектором их был князь Иван, его же невеста больше слушала, чем говорила. По временам меланхолическое настроение невесты обращало на себя внимание жениха, и он озабоченно спрашивал ее о причине грусти, осыпая маленькие ручки страстными поцелуями. Невеста его успокаивала.
— Я не грустна, — говорила она с чарующей улыбкой, — я счастлива, я так счастлива, что даже боюсь за свое счастье.
Князь Иван недоумевал.
— Ты так молод! Одних со мною лет, ты еще юн, через десять лет будешь молодым человеком, а я уже начну стареть. Что будет тогда?
Князь Иван, обхватив невесту за талию, осыпал ее поцелуями.
— Не говори о будущем, думай и живи настоящим. Ты для меня останешься всегда той же, что и теперь: дорогой, ненаглядный, несравненный… А знаешь ли, кто будет у меня шафером? — обратился он к графине. — Твой друг и мой приятель Вольский.
— Вольский, ты предупредил меня. Лучшего удовольствия ты не мог мне доставить, как пригласить его к нам шафером. Бедный, бедный мальчик, как-то он справится со своим горем. Не успел выздороветь от тяжелой болезни, как обманутая любовь…
— Обманутая любовь… знаешь ли, дорогая, лучше обмануться в любви девушки, чем в любви жены. А с Вольским это случилось бы непременно, если бы он женился на княжне Прозоровской. Она слишком ветреная, увлекающаяся, и Евгений не был бы счастлив, как несчастлив и теперешний ее муж Суворов.
— Ты, кажется, преувеличиваешь, Жан.
— Нисколько. Давно ли она замужем? А каковы ее отношения к мужу? В Москве в отсутствие Суворова я видал ее много раз. Не смею утверждать, что она неверна ему, но что очень благосклонна к юношам, больше даже, чем следовало бы это замужней женщине — несомненно.
Графиня пристально посмотрела на жениха, лукаво улыбаясь.
— Не скрою, — продолжал он, краснея, — она и со мной была любезна более того, чем мне хотелось бы, а Вольский… Он ни разу не обмолвился ни словом, но мне кажется, что она преследует его.
Молодая женщина засмеялась.
— Это твоя пылкая фантазия, Жан… Если Вольский и похож на прекрасного Иосифа, в чем я сомневаюсь, то madame Суворова не напоминает собою жены Пентефрия…
Въехав в тенистую аллею, кучер пустил лошадей шагом, молодые люди вышли из экипажа и пошли пешком, но не прошли они и двухсот шагов, как их внимание привлек детский плач. Под деревом, облокотившись на ствол его спиною, полулежала молодая женщина, находившаяся, по-видимому, в обморочном состоянии; трех-, четырехлетний ребенок, припав головой к коленям матери, горько плакал.
Князь и его невеста быстро подошли, и, пока молодой человек ласкал ребенка, графиня, достав из кармана флакон с солями, поднесла его к носу женщины… Несчастная очнулась, открыла глаза, и слабый вздох вырвался из ее груди.
— Еще не умерла! — сказала она по-польски. — Слава Богу.
Заметив возле себя чужих людей, она продолжала по-французски:
— Благодарю вас, я думала уже, что смерть моя пришла, что не доберусь я до Петербурга, не найду защиты у императрицы.
Французская речь незнакомки и нищенское рубище, надетое на нее, столь контрастирующие между собой, обратили на себя внимание молодых людей.
— Мы вас довезем до Петербурга, и если вам нужно покровительство государыни — мы вам поможем обрести его, — сказал князь Иван.
— Я полька, — отвечала, задыхаясь, еще молодая» но поблекшая женщина, — я урожденная графиня Друшецкая, вдова графа Бронского.
Молодые люди посмотрели удивленно друг на друга…
— У меня в Польше, на австрийской границе, было большое поместье, я была богата, а теперь нищая, пешком пробираюсь в Петербург, голодаю…
Несчастная закашлялась, и кровь показалась на ее запекшихся губах.
— Конфедераты и ксендзы отняли у меня все, решительно все, и вот с этой крошкой два с половиною года держали в Кракове, в сыром подземелье… Отняли у меня все… любовь, богатство, красоту, здоровье, жизнь… да, жизнь, я знаю… жить мне осталось недолго… Кто приютит, кто пригреет моего бедного Александра… — и несчастная мать прижала малютку к своей исстрадавшейся груди. Новый приступ кашля помешал ей продолжать…
— За что же с вами поступили так жестоко? — спросила графиня, когда несчастная мать успокоилась.
— За что? За то, что я полюбила русского офицера, за то, что я собиралась сделаться его женою… Он был грозой конфедератов… его не любили, трепетали, хотя и уважали… Он был не похож на других начальников. Насколько был неустрашим в битве, настолько великодушен с врагами… О, его нельзя было не любить…
И она снова закашляла.
Выждав, когда приступ кашля прошел, князь Иван и его невеста усадили несчастную мать с ребенком в коляску и шагом направились обратно в город.
С больною несколько раз случались сильные припадки кашля, а когда въехали в город — кровь хлынула из горла несчастной. Когда коляска остановилась у дома Анжелики, польскую графиню вынесли из экипажа уже мертвою.
— Несчастный ребенок, — промолвила со слезами на глазах молодая женщина, лаская маленького Александра.
— Дорогая Анжелика, оставим его у себя, — проговорил, краснея, князь Иван.
Невеста молча, но горячо пожала ему руку.
Глава XXV
В селении Рогачевке, Саратовской губернии, только что окончилась обедня, народ выходил из церкви, направляясь к избе старосты Максимыча. Около избы собралась почти вся деревня, нет только самого хозяина.
— Что же это, нас-то собрал, а сам и глаз не кажет, — обиженно протестовал один из стариков.
— Не обижайтесь, дедушка, — извинялась жена старосты, — Андрей Максимыч сейчас придет, батюшка задержал его малость…
В это время на улице показался и сам Максимыч.
— Чай, догадываетесь, люди добрые, зачем позвал я вас, — начал староста, обращаясь к миру.
— Знамо дело, не на пирушку; на угощение, Максимыч, ты не тороват, — сказал молодой парень.
