Дмитрий Дмитриев - Два императора
— А дело было жаркое и бесполезное.
— Как? — удивился казак.
— Да так, французы всё-таки перейдут через реку.
— Мы не допустим.
— Ох, храбрец, или забыл пословицу: «сила ломит солому». Наполеон — сила, и большая сила.
Предсказание ротмистра сбылось: французы всё больше и больше переходили на наш берег. Поражаемый пушечным и ружейным огнём и видя готовившуюся против него атаку с фланга, Барклай де Толли приказал 3-му егерскому полку отступать. Французы кинулись на редут и взяли шесть пушек, первые трофеи их в настоящем походе. Командовавший орудиями капитан Лбов, с отчаяния от потери орудий, лишился ума. Таков был дух русских офицеров в описываемую нами войну. Особенно в этой схватке отличился командир 1-го егерского полка Давыдовский: его отряд был атакован со всех сторон, но, несмотря на это, Давыдовский со своими солдатами отбивал все покушения неприятеля к переправе через реку Вкру. Несмотря на убийственный огонь со стороны французов, Давыдовский стал писать Барклаю де Толли донесение, положив бумагу на спину барабанщику; он слегка был ранен в ногу — герой не обращал внимания на рану и продолжал писать; пуля скользнула по виску Давыдовского, кровь потекла по его лицу, он зажал перчаткою рану и не переставал писать; наконец, бедный барабанщик, убитый наповал пулею, упал. Давыдовский не испугался града сыпавшихся пуль и, не сходя с моста, дописал рапорт; в этом рапорте он уверял Барклая де Толли, что он отразит врагов и удержит переправу неприятеля. Вскоре Давыдовскому привезли приказ немедленно отступить.
— Ну, делать нечего, воля начальства, а иначе не перепустил бы я французов на наш берег.
Ещё пример самоотвержения:
«Подполковник 3-го егерского полка Першин, раненный в бок пулею навылет, не оставил своего батальона и, поддерживаемый двумя егерями, хладнокровно распоряжался, пока не получил приказания отступать. Наградою Першину был Георгиевский крест».
Таковы подвиги наших воинов в неравной борьбе с гениальным полководцем, каким был Наполеон. «Несколько батальонов долго удерживали быстрое нападение целых корпусов неприятельских», — писал Барклай де Толли в донесении государю.
Сами французы удивлялись стойкости и беспримерной храбрости русских воинов.
А Наполеон говорил:
— О, если бы император Александр был моим союзником, я победил бы весь мир, потому что русские солдаты удивительно храбры и неустрашимы, они умеют сражаться.
Глава VII
— Вы говорите, дело было жаркое? — спросил граф Каменский, обращаясь к генералу Беннигсену, который доносил фельдмаршалу о молодцеватом деле наших егерей при реке Вкре.
— Беспримерной храбростью себя покрыли, ваше сиятельство.
— А всё-таки, ваше превосходительство, французы переправились на другой берег.
— Принуждены были отступить, ваше сиятельство: сила на стороне неприятеля. Я покорнейше прошу, ваше сиятельство, награды лицам, которые поименованы в этом списке. — Беннигсен подал бумагу с именами храбрых офицеров, участвовавших в деле при реке Вкре.
— Это что? — спросил граф, принимая список; он рассеянно слушал генерала.
— Наградной список, ваше сиятельство.
— А, список!.. Хорошо, хорошо. Я посмотрю, посмотрю. Знаете ли, генерал, я болен и принуждён сложить с себя звание главнокомандующего; ну, куда мне старику воевать, мне впору на печи лежать.
— Что вы говорите, ваше сиятельство! — Лёгкая, насмешливая улыбка пробежала по губам храброго Беннигсена.
— То говорю, что чувствую. Я стану просить государя снизойти на мою просьбу и уволить меня, старика; глаза у меня стали больно плохи; вот я разговариваю с вами, генерал, а хорошо вас не вижу, в тумане вы мне кажетесь, право!
— Мы — ваши верные помощники, ваше сиятельство!
— Спасибо, генерал! А всё-таки без своих глаз плохо: свой глазок — смотрок. Да и поясница ломит, едва на коне сижу. Состарился я, ваше превосходительство.
«И этой развалине поручена участь нашей многотысячной армии!» — думал Беннигсен, смотря не то с презрением, не то с жалостью на старого фельдмаршала.
В комнате главнокомандующего водворилось молчание; сам фельдмаршал, тяжело дыша, согнувшись, ходил задумчиво; Беннигсен тоже задумался; он думал о том, кто будет новым главнокомандующим, если старик откажется от начальства: «Кутузова не пришлют — он после Аустерлица почти в опале. Кто же будет? Кто займёт этот важный и ответственный пост? Неужели Буксгевден?»
— Да, был конь, да изъездился! — громко проговорил граф Каменский, подходя к Беннигсену и взяв его за пуговицу мундира.
— Что изволите говорить, ваше сиятельство? — спросил генерал.
— Говорю, генерал, был конь, да изъездился! В своё время и граф Каменский послужил родной земле и матушке-царице, умел с врагом сражаться, жизнью жертвовать на благо родине! — Старик выпрямился во весь свой рост и окинул Беннигсена горделивым взглядом; он как будто проник в его душу и узнал его сокровенные мысли и желания. — Теперь устарел, на покой пора, послужил и довольно! Военачальство думаю Буксгевдену сдать; граф Буксгевден заслужил, вполне заслужил.
— Ваше сиятельство, как государь на это взглянет.
— Наш государь правдив и милостив, он простит меня, слабого старика.
Граф Каменский решил окончательно сложить с себя звание главнокомандующего.
В ночь на четырнадцатое декабря свирепствовала страшная буря, дул порывистый, пронизывающий до костей ветер; с многих бараков были сорваны крыши, снесены палатки. Вообще буря произвела сильное опустошение на бивуаках, как русских, так и французских. Солдаты дрожали от страшного холода.
Повсюду горели костры, и солдаты около огня отогревали свои окоченелые руки. В бараке ротмистра Зарницкого старик денщик раздувал уголья, положенные на железный лист; сам ротмистр и казак Дуров отогревали себя крепким чаем с ромом; но это плохо согревало их; особенно прохватывал холод молодого казака.
— Что, юноша, видно, цыганский пот пробирает?..
— Холодно, господин ротмистр, — ответил Дуров. — Холодно и скучно: который день без дела сидим.
— Погоди, скоро будет и дело: Бонапарт примолк не перед добром, гляди, обдумывает, с какой стороны на нас напасть. Хитёр француз, ну да и русак не простак, сам сдачи сдаст.
— Что, Пётр Петрович, говорят, нас покидает главнокомандующий? — спросил у ротмистра Дуров.
— Говорят, сам я слышал. Да какой он вояка! Уедет, хуже не будет. А ты, юноша, не скучаешь? — меняя разговор, спросил Зарницкий.
— Нет, по ком мне скучать?..
— Может, по тятеньке с маменькой?..
— Вы всё смеётесь, Пётр Петрович.
— Что же, по-твоему, плакать?.. А знаешь, юноша, мой Щетина ведь принял тебя за девицу. «Это, — говорит, — ваше благородие, не парень, а девка переряженная». Не веришь, хоть его спроси.
Пётр Петрович весело засмеялся.
Дуров покраснел и низко опустил свою голову.
— Что же вы? Вы, надеюсь, за девицу меня не принимаете? — запинаясь, спросил он.
— Прежде, братец, смутили меня слова Щетины; каюсь, сам я думал, не переряженная ли ты барышня, ведь чем чёрт не шутит!.. А как увидал твою отвагу в деле с неприятелем — ну и…
— Ну, и что же, господин ротмистр?
— Обругал себя, что дураку поверил. Разве девица так хорошо умеет ездить на коне, да на каком коне! Ведь твой Алкид — чёрт. Право! А как ты махал своею саблею: что ни взмах, то француз. Если бы собрать наших девиц да показать им, как сражаются, с ними бы сейчас обморок. Уж знаю я девичью храбрость: курицу повар станет резать, а с девицей сейчас истерика.
— Не все такие, Пётр Петрович, есть и храбрые.
— Храбры они с горничными ругаться, — протестовал Пётр Петрович.
В барак вошёл Сергей Гарин, он был чем-то встревожен.
— Что ты такой кислый, или лимон съел? — встретил его ротмистр.
— Главнокомандующий уехал, — хмуро ответил князь.
— Как, когда? — почти в один голос спросили молодой казак и Зарницкий.
— Да недавно, собрался, сел в телегу и уехал.
— Прощай, значит, счастливо оставаться. Стало быть, теперь мы без главнокомандующего? — спросил ротмистр.
— Каменский передал своё начальство графу Буксгевдену, — ответил Гарин.
— Стало быть, наш старик тю-тю…
— Отъезд фельдмаршала поразил и удивил всю армию, — сказал князь Сергей.
И он сказал правду: все удивлены были, начиная с солдата и кончая генералом. Не пробыв в армии недели, граф Каменский покинул её в самую трудную минуту. Что заставило его это сделать? «С самого приезда своего в армию фельдмаршал Каменский, никого в ней не зная, никому не доверяя, входил в самые мелочные распоряжения, лично отправлял курьеров, своеручно писал маршруты и заносил копии повелений своих в журнал исходящих дел, ездил от одной дивизии к другой, давая встречаемым на пути полкам повеления мимо прямых начальников их. Бремя забот и ответственности, усугубляемое частыми порывами гнева, подавило старца, лишило его сна и доверенности к самому себе».[45]
