Гор Видал - Империя
— Я молился, — сказал он тихо. — Вы часто молитесь, мистер Хэй?
— Да нет, не очень. — Хэй вспомнил иезуитское поучение: мудрый никогда не лжет, хотя сам давно постиг иную мудрость: не следует говорить всю правду. Он был праведным безбожником.
— Мне кажется, что Бог ответил вчера ночью на мои молитвы. — Маккинли взял цветок и поднес его к носу. — Я встал на колени, что было не так-то легко. — Он улыбнулся, указав на свой необъятный живот, закрывавший половину грудной клетки. — И попросил наставить меня. Это было в Овальной библиотеке. Айда уже легла, я был один. Я сказал Богу, что никогда не желал этой войны и не стремился завладеть этими островами. Но война пришла, и Филиппины в наших руках. Что мне надлежит делать? Во-первых, сказал я Богу, я могу вернуть острова Испании. Но это будет жестоко по отношению к туземцам, которые ненавидят Испанию. Во-вторых, я могу позволить Франции или Германии завладеть ими. Но с коммерческой точки зрения это будет очень невыгодная сделка…
— Уверен, что Бог проникся вашей мудростью, — не смог удержаться Хэй. К счастью, Маккинли был слишком поглощен мыслями о своем неземном собеседнике, чтобы уловить богохульство Хэя.
— … да и позорная к тому же. В-третьих, мы просто можем вернуться домой и предоставить туземцам управлять самим, на что они, как вам известно, не способны. Но по крайней мере нас это не будет касаться. Это легкий путь, разумеется. И вот тогда-то я почувствовал… нечто. — Глаза Маккинли сияли в огнях оранжереи, превращавших стеклянные стены в громадные ониксовые зеркала. — Кто-то был со мной, и я стал перебирать разные варианты, хотя не собирался этого делать. Я просто хотел высказать Богу свои сомнения и надежды. И Бог ответил мне. Я услышал свой голос: в-четвертых, в свете первых трех возможностей, мною перечисленных, Ваша честь, то есть Господь наш, у нас нет иного выбора, как захватить все эти острова и править их народом в меру наших способностей, воспитывать и цивилизовывать их и обратить их в христианство. И вдруг я проникся убежденностью, я знал, что Бог говорит со мной и через меня и что мы все проявим лучшие наши способности с ними вместе, ведь Христос умер ради них тоже. Знаете, мистер Хэй, я никогда не ощущал такого облегчения. Впервые за год я по-настоящему выспался. И вот на следующее утро, не поставив в известность ни вас, ни кабинет министров, я вызвал главного инженера военного министерства и отдал ему приказ. — Маккинли развернул на коленях карту мира. — Вот это я приказал ему сделать. Хэй взял карту. Сначала он не заметил ничего необычного, затем его глаза обратились к Тихому океану, и там, той же желтой краской, какой были раскрашены Соединенные Штаты, на расстоянии целого океана от них были обозначены Филиппины; на архипелаге появилась надпись «Протекторат США».
— Вы их аннексировали?
Маккинли кивнул.
— С Божьей помощью. И конечно, — он улыбнулся и взял у Хэя карту, — с некоторой помощью адмирала Дьюи и полковника Рузвельта. Я знаю, что поступил правильно.
— Но если договор будет отвергнут сенатом, никакого протектората не будет…
— Договор пройдет через сенат. Вот почему я посвятил вас в свою тайну, рассказал, почему я так уверен и могу положиться на судьбу. Потому что, — Маккинли встал, — я ничего подобного не хотел. Но теперь это Божий промысел, а мы его скромные слуги.
— Надеюсь, что Бог подскажет нам, как лучше одолеть Агинальдо.
Но Маккинли уже шагал своей царственной походкой по длинному гвоздичному коридору. По просьбе президента Хэй поднялся с ним в скрипучем, похожем на гроб лифте в жилые покои; там Маккинли ввел его в Овальную библиотеку и показал точное место, где состоялось его интервью с Господом. Это священное место теперь занимал не Бог, а миссис Маккинли. Она сидела в своем инвалидном кресле и вязала шлепанцы мужу. Она была худенькая, бледная и на удивление хорошенькая, но говорила, слегка гнусавя, что было Хэю столь же неприятно, как и британский акцент Лоджа. Возможна ли золотая американская середина?
— Когда мне сказали, что Майор беседует с вами, я успокоилась. Вы никогда не засиживаетесь с ним до глубокой ночи, как другие.
Хэй поклонился, как поклонился бы королеве Виктории.
— Я постарался увести президента из гвоздичной оранжереи как можно скорее и доставить его вам в целости и сохранности.
В дверях возник Кортелью.
— Новостей пока нет, мистер президент. Министр Элджер говорит, что доклад генерала Отиса будет готов к утру.
— Спасибо, Кортелью. Ложитесь спать.
Тот вышел. Хэй тоже собирался откланяться, когда миссис Маккинли пожелала высказаться о светских дамах Вашингтона.
— Они позволяют себе хвастаться, что укладывают бедных усталых мужей спать, а сами отправляются в гости и кокетничают там напропалую. Вы только подумайте! Я говорю им, что когда я укладываю Маккинли в постель, я забираюсь туда сама, что мы и намерены сейчас сделать.
— Я тоже, — сказал Хэй и добавил вряд ли уместно: — В свою собственную постель, разумеется.
Миссис Маккинли пристально разглядывала его ботинки.
— Снимите мерку со своей ступни, и следующие шлепанцы я свяжу для вас.
— С удовольствием, миссис Маккинли.
Затем, к изумлению Хэя, миссис Маккинли показала ему язык, непристойно подмигнула и застыла, выкатив белки глаз. Президент неторопливым натренированным движением достал из кармана большой шелковый платок и набросил его жене на голову.
— Меня беспокоит внесенная в сенат поправка Теллера. — Маккинли отсутствующе смотрел на покрытую голову жены. — Что она означает? Прямой смысл ясен: мы не сможем сохранить за собой Кубу. Но не попытается ли сенат распространить ее действие на Филиппины?
— Нет, сэр, ваша прокламация о добровольной ассимиляции была принята всеми, кроме нескольких твердолобых и хвастунов вроде Брайана. Если договор пройдет, архипелаг будет принадлежать нам. Мы заплатим Испании наличными. Двадцать миллионов долларов за десять миллионов филиппинцев.
— Этот имперский бизнес волновал и одновременно смешил Хэя. — Два доллара за голову, — добавил он.
— Полковник… — с мягким неодобрением откликнулся президент. И пожелал Хэю спокойной ночи. — Завтра мы обсудим проблемы, связанные с восстанием. До голосования в сенате.
— Да, мистер президент. — Но когда Хэй спускался по лестнице в восточном крыле Белого дома, дав себе только что зарок никогда не пользоваться лифтом западного крыла, похожем на гроб, он начал мучиться сомнениями о новом «протекторате» Майора.
3Все сомнения рассеялись в понедельник, когда по настоянию Лоджа и вопреки рассудку Хэй вступил в Мраморный зал Капитолия в качестве более или менее случайного посетителя сената, который вскоре в соседнем зале заглотнет предложенную ему наживку. Голосование по договору должно было начаться через час, ровно в три. Из окон Мраморного зала, украшенного позолотой и зеркалами, на фоне темно-стального неба виднелись Белый дом и памятник Вашингтону. Хэя сопровождал лишь Эйди; Адамс из принципа не переступал порога Капитолия, а также дома, некогда принадлежавшего его семье, — Белого дома.
Лодж подошел к Хэю, успев поинтриговать в гардеробе сената; сегодня он еще больше напоминал шмеля.
— Похоже, что мы заручились голосами всех республиканцев, кроме Хора. Несколько демократов тоже с нами. Я мог бы доставить их пред ваши очи.
— Я сделаю все, что в моих силах, Кэбот. Но что в моих силах?
Но Лодж его не слушал. Хэй знал, что сенаторы, особенно когда они находятся у себя дома, то есть в своей части Капитолия, теряют свой и без того не выдающийся слух. Лодж извлек из кармана газетную вырезку.
— А это вы видели? Во вчерашней «Сан»?
Хэй уже знал, какой вклад внес его друг Редьярд Киплинг в американский политический процесс. Блудный сын Англии жил некоторое время в Соединенных Штатах; в 1895 году он надолго останавливался в Вашингтоне, где Хэй и люди его круга с ним познакомились и восхищались им. Особенно привязался к нему Теодор Рузвельт, и эти «мускулистые умы», как сострил Хэй, вместе упражнялись в поднятии гимнастических гирь. Теперь Киплинг разразился громовым раскатом в поэтической форме, причем публикация была приурочена к голосованию договора в сенате.
— Теодор заранее прислал мне копию еще месяц назад. Он считает, что это плохая поэзия, но крайне уместная пропаганда экспансионизма. Мне же кажется, что это настоящий гимн с претензиями на поэзию.
— Гимн богу войны, — сказал Хэй, которого стихотворение буквально ошеломило, особенно его тревожащее название — «Бремя белых».
— Я кое-что использую в своей речи, — сказал Лодж и процитировал:
Несите бремя белых
И лучшим своим сынам
Доверьте тяжкую службу
Поверженным племенам.
Мне нравится это предупреждение, сделанное нам, чтобы мы подхватили из рук англичан факел и… где же это место? Ах, вот.
