Валентин Рыбин - Государи и кочевники
— Ктой-то там! — окликнул матрос. Подождал и, не дождавшись ответа, решил, что ошибся. «Какого беса принесёт сюда ночью?» Вновь присел и начал дремать. И тут упал на палубу огненный ком. Вахтенный подскочил, словно ужаленный, и бросился к пламени. Разлившись, огонь охватил шканцы и быстро пополз к мачте. Матрос сбросил с себя полушубок и, ударяя по огню, что есть мочи закричал:
— На помощь! Караул!
Крик его поднял на ноги всю команду. Тотчас из кают на палубу высыпали музуры и принялись гасить пожар: кто водой, кто парусиной.
— Ядри их корень! — орал матрос. — Ведь видел, как крались!
— Кто бросил паклю? — сбивая пламя пустым мешком, спрашивал Михайла.
— Басурманы — известно кто! — отвечал слезливо вахтенный. — Подкрались, зажгли факел и на палубу швырнули. Хорошо, что глаза у меня зорки, а то бы сгорели не за понюх!
Суетясь и покрикивая, команда «Астрахани» быстро справилась с огнём. Прибежавший из дежурной будки полицейский и ночные сторожа из таможни отчаянно спрашивали себя: какой же, мол, злодей сделал поджог?! Эх, поймать бы! А Михайла сразу понял, чьих рук дело. Понял и перепугался содеянным. «Нет, сатана на этом не успокоится. Надо поскорее выходить в море».
— Ну-ка, Васильев, прикажи ставить паруса, — велел он штурману. — Нечего утра ждать, небось не заблудимся, не маленькие…
Вскоре раздались команды и полезли на мачты матросы. Замелькали тени на рангоутах, зашелестели полотнища марселя и стакселя. Спустя час судно отвалило от берега и, подгоняемое ветром, быстро вышло на середину гавани. Взбудораженная команда постепенно успокоилась.
Два дня и две ночи шкоут шёл в семи верстах от западного берега. По утрам в отдалении было видно, как по кавказской земле стелился туман, а когда прояснялось, то маячила вершина горы Бешбармак. У подножия в низине было зелено: в зрительную трубу виднелись Самурские леса, небольшие аулы с вьющимися дымками. Словно картинки из дивной сказки сияли на высоких берегах дербентская древняя крепость и русская крепость в Тарках. Возле этих городков кишели небольшие парусные лодки и стояли на якорях корабли. Михайла вспомнил, что за Дербентом и Тарками идёт война с Шамилем. Подумал без особой тревоги: «Чёрт её знает, а может, горцы давно захватили и Тарки и Дербент? А может, это ихние лодки на пристанях? Чего доброго, кинутся в погоню на вёслах, или из крепостей пушки загремят…» Хотел было увести корабль подальше от берега, но передумал — всегда, мол, успеется. Велел музу-рам, чтобы приготовили на всякий случай оба замбурека. Две эти пушчонки раздобыл ещё лет двадцать назад Михайлин отец: купил их у какого-то персидского вали. Нужны они были крайне. Редкий купец в ту пору обходился без пушечных выстрелов. Частенько нападали на купеческие суда разбойники. Когда не помогали ружья, то заряжали пушки и отпугивали злодеев. Особенно много стычек было в последнююрусско-персидскую войну. Теперь разбои на Каспии будто бы прекратились, но, дьявол их знает, надолго ли? Раз в горах идёт война, то и на море она выплеснется. Всё обошлось, однако, благополучно: прошли мимо пристаней и крепостей — никто не тронул, никто не обратил внимания. Лишь на пятые сутки, когда утих ветер и упали паруса, музуры заметили позади «Астрахани» приблизительно в пяти верстах два парусника. Начали гадать: чьи, откуда взялись? Неужто Шамиль в погоню бросился? Смотрели поочерёдно в зрительную трубу, пожимали плечами и поругивались: вот ещё не было печали — и ветер утих, и разбойники «на хвост сели». Ветер зашевелил паруса в полночь, шкоут двинулся дальше. И бежал он по волнам быстро и уверенно, словно хороший конь по равнине, но Михайла и его спутники не находили покоя — только и всматривались в чёрную ночь за кормой, ожидая внезапного нападения. Утром, чуть свет, разглядели — оба парусника шли следом и ещё приблизились. Капитан прикинул, сказал купцу:
— Нагонят к вечеру, ваше степенство. Хоть бы успеть нам выйти к Чеченскому острову, а там рукой подать до Волги.
— Хай, шайтан! Вот всегда так. Аллах пошлёт — дьявол отнимет! — сокрушался Кеймир.
К вечеру парусники отдалились в море, чтобы напасть с фланга — это поняли на «Астрахани» все. Михайла велел команде зарядить ружья и винтовки, поставили на правый борт оба замбурека и принесли ящики с ядрами. Фонарей решили не зажигать. Курить — только в кубриках, авось обойдётся. До полуночи не было услышано ни одного постороннего звука, только всплески волн и кромешная чернота. За полночь взошёл месяц; тусклый свет от него упал на море. И почти вместе с его восходом загремели пушки: одна, другая, третья. Красные снопы огня озарили полумрак, а свист ядер и взрывы заглушили всплески волн. По огню, вылетающему из жерла пушек, Михайла определил: парусники идут один за другим, и велел стрелять по ним. Едва отгремели чужие пушки, как «ответили» оба герасимовских замбурека. На чужих парусниках затаились: видимо, не ожидали, что «Астрахань» вступит в сражение, и, может быть, даже не знали, что на шкоуте есть пушки. Но пауза была недолгой. Вновь загремела палубная артиллерия, и одно из ядер с ужасающим свистом ударило в ростры. Полетели щепки — ядро угодило в крайнюю шлюпку. По крашеной обшивке заплясал огонь.
— Бросай в воду! — заорал штурман.
Кеймир и с ним несколько музуров бросились на ростры, подхватили, приподняли шлюпку и бросили в кипящие волны. Замбуреки дали ещё один залп по врагу, затем ещё и ещё, но ответного огня не последовало. Настала тишина, а за ней — матросская ругань с прибаутками и угрозой.
— Сволочи! — смачно выговаривал Михайла. — Сучьи дети. Не выдержали! Пороху не хватило! Не на того нарвались!
— А, проклятье их роду! — вторил Кеймир. — Пошли им аллах вместо хлеба ишачьего помёта!
Ругались, радовались и благодарили бога, что обошлось всё хорошо. И совсем не спали. На рассвете вновь увидели своих врагов: оба парусника были целы и невредимы. Опередив шкоут версты на три, они первыми приближались к Бирючьей косе и карантинному рейду. В полдень, когда бриг «Астрахань» бросил якорь поодаль от них, Михайла заломил шапку и присвистнул:
— Так это же «Гашим» и «Святая Екатерина»! Ну, молодец Багиров, только стрелять ни хрена не умеет.
— Михайла Тимофеевич, может, пожалимся начальству? — спросил капитан. — Пусть взыщут с него за шлюпку, да и на купеческом собрании побранят — будет помнить!
— Жалиться?! — возмутился купец. — Да ты что, или у короля английского воспитывался? Нет, брат ты мой, я с ним по-своему сосчитаюсь. Он у меня попрыгает!
«Русская Венеция» встречала вернувшегося купца и его нового приятеля, огурджинского старосту, гоготом гусей и кряканьем уток. В протоках, переполненных вешней водой, русские бабы полоскали бельё. Выше, под вётлами, теснились один к одному деревянные домики на сваях. Обведённые синей краской окошки напоминали о глазах персидских красавиц. На бударках, ловко орудуя вёслами, разъезжали рыбаки. И где-то совсем недалеко слышались ружейные выстрелы: это охотники палили по диким уткам. Кеймир растерянно оглядывал всё, что попадалось на глаза, и улыбался. Михайла хорохорился:
— Это ещё не Астрахань. Вон Астрахань! Вон — гляди! Видишь купола золотые да стены белоснежные! Вот это и есть город. А возле того собора и домик наш стоит.
Кеймир кивал и цокал языком.
— А вон, видишь, длинное зданьице? Это пристань. А это вот лабазы купеческие с разными товарами на продажу.
Михайла велел остановить катер против кремля. Выйдя на берег, подал руку Кеймиру и повёл по набережной вдоль стены, рассказывая о башнях и церквах.
Не сбавляя охоты говорить и хвастаться, купец привёл туркмена к подворью. За высоким каменным забором, посреди которого синели ворота с красным жестяным петухом на арке, стоял двухэтажный дом Герасимовых. Длинноухий спаниель завизжал и радостно залаял за калиткой, учуяв своего хозяина. Едва Михайла отворил калитку, пёс встал на задние лапы, а передние положил хозяину на грудь. Затем быстро отскочил, обнюхал незнакомого гостя и помчался к крыльцу террасы.
— Боже ты мой, Мишенька приехал! — вскрикнула старуха-мать и, бросив лукошко с водяными орехами, кинулась к сыну. Пока он лобызал её, подскочили жёны Александра и Никиты — дородные молодые купчихи в цветастых сарафанах. Здороваясь с деверьком, с любопытством оглядывали стройного широкоплечего туркмена в бараньей шапке, в шерстяном сером чекмене и юфтевых сапогах. Уловив их взгляды, Михайла пошутил:
— Хорош бычок, а? Эх, не были бы замужними— обеих бы отдал Кеймиру в гарем!
— Ай у него гарем есть?
— А как же! Дворец из серебра, крытый золотым листом, и триста жён в парчовых платьях!
— Да будя тебе врать-то!
— Не верите? Спросите у него самого!
— Ай, нам всё равно, — сказал Кеймир, стесняясь бойкости русских женщин…
