Сергей Бородин - Тамерлан
— Война, дедушка?
— Разбойники под самым городом. Понимаешь? Нет? Не понимаешь?
Но чтобы слышать деда, надо было бежать следом за ним: дед не останавливался ни на минуту.
Тимур нетерпеливо сжимал кулак:
— Чего ж ещё не собрались? Где они?
Позванные уже въезжали во двор, поспешали наверх, на зов своего повелителя, спрашивая друг друга:
— Война?
— Какая-то страшная весть!
А Тимур уже стоял среди залы. Рука его дрожала, чего не случалось ни в одной битве.
— Посмели грабить! Здесь! Меня! И сумели!
Он кричал так, что воздух дрожал:
— Кто? Где они?
Вельможи молчали, удивлённые и озадаченные. Тимур кричал, пытаясь объяснить им происшедшее:
— Не побоялись! Посмели! Сумели! И ушли. Не понимаете? А я понимаю, я знаю!
Ему невозможно было сказать им, что сам он когда-то вот так же начинал… А теперь кто-то другой! У него за спиной!
Но вельможи стояли, не постигая всей опасности происшедшего.
Начальник городской охраны Самарканда амир Музаффар-аддин попытался успокоить Тимура:
— Государь! Ведь совсем недавно был такой случай. И всех поймали и наказали.
— Где?
— Около Кутлук-бобо! Тогда… караван с кожами…
Он осёкся, увидев застывшие глаза онемевшего Тимура.
Но никаких голосов не было слышно в той отдалённой комнате, где Пушок остался один и не знал, ждать ли здесь, уходить ли?
Светильник чадил. Рыжая струйка копоти тянулась вверх, и какая-то большая розовато-дымная бабочка, залетев на свет, вертелась странными кругами, падая вниз, взмывая вверх.
Пламя светильников множилось в многоцветных отблесках на глади зелёных изразцов, покрывавших низ стен, на шёлковом ворсе просторного ковра, на яхонтах и лалах, украшавших шапки и перстни, на золотых шишаках княжеских колпаков, на золотом шитье тяжёлых халатов.
Созванные сюда советники Тимура оделись, как одевались обычно, являясь ко двору, — повелитель не простил бы, если б в одежде поднятых с постелей вельмож заметил признаки спешки или ночной небрежности, как не простил бы, если б они вздумали так нарядиться в поход, — в поход все отправлялись в простых, удобных одеждах, а величались там один перед другим лишь красотой оружия.
Пока длился этот ночной совет, Тимур сидел, опершись о круглые парчовые подушки, протянув негнувшуюся ногу в мягком, как чулок, сапоге, и поглядывал исподлобья на говоривших.
Чем дольше шло время, тем меньше он вникал в слова своих советников, всё глубже уходя в своё раздумье, всё яснее видя предстоящее дело.
Когда начальник города амир Аргун-шах заговорил о возмутительной дерзости грабителей, о грехе воровства и о небесных карах, от коих разбойники не увильнут, Тимур прервал его складную речь, поднимаясь:
— Считать грехи — дело мулл. Это их забота. А нам некогда.
Он подозвал писца, оглядел всех и встал.
Советники вскочили на ноги, боясь пропустить хотя бы одно из его слов.
Зорко следя за каждым, застыли позади Тимура барласы — неподвижные телохранители с короткими копьями в крепких руках.
Справа от повелителя строго стоял Мухаммед-Султан. А Тимуру не стоялось. Поворачиваясь к советникам то правым, то левым плечом, он, прямо глядя в глаза тому, к кому обращался, приказывал.
Амиру Аргун-шаху он поручил обшарить селения вокруг Самарканда и выведать, нет ли бездельников в тех селениях, нет ли пришлых, нет ли непокорных людей. И тех, кто хотя и не грабил ещё, но может стать грабителем, выловить.
Музаффар-аддину Тимур велел осмотреть торговые дороги вокруг во все стороны на сутки пути.
Он велел разослать приказы начальникам областей, чтобы хватали всех, кто без дела покажется на торговых дорогах, а схваченных спрашивать сразу, пытливо, без жалости.
Тимур приказал писцу взять расписки со всех, кому дал приказания. Ещё за много лет до того, по завету бывалого Карачара, он ввёл правило брать перед битвой подписи воевод, получивших приказы. Но этот обычай исполняли перед битвами; на мирном совете он потребовал подписей в первый раз, и все поняли, что он взыщет со своих советников сразу, пытливо, без жалости.
Он ушёл, сопровождаемый одним лишь Мухаммед-Султаном.
Барласы тотчас стали перед дверью, которая его скрыла, и оперлись о свои лёгкие, но крепкие копья.
Советники молча и торопливо кинулись к выходу, стеснившись и протискиваясь в двери, словно он мог и через стену увидеть, что кто-нибудь из них нерасторопен, неповоротлив, неисполнителен.
Приняв решение и распорядившись, Тимур успокоился, но ему ещё не хотелось покоя: на ходу лучше думалось.
И он шёл из залы в залу, из освещённых зал — в тёмные, из пустых — в те, где стояла стража.
В одной из тёмных зал он подошёл к окну.
В ночном городе то тут, то там трепетали на стенах отсветы освещённых дворов. Кое-где разгорались новые: видно, в свои дома возвращались те, с кем он говорил сейчас, а может, соседи приходили к соседям разузнать, что за тревога в городе, куда и зачем скачут по тёмным улицам всадники, почему усилены караулы у городских ворот, почему во дворце горят факелы и светятся окна.
— Город не спит, — сказал Мухаммед-Султан.
— А о чём они говорят, знаешь?
— Говорят?.. О том, что разбойники на караван напали.
— Они говорят: «Ограблено десять караванов с несметными сокровищами». Они говорят: «Вражеские войска ворвались в нашу страну, захватили Фергану, или Балх, или Хорезм». Они говорят: «Восстание в Султании, Герат горит!» Ты знаешь, что такое слух?
— Слух, дедушка?..
— Слух растёт, как песчаная буря. Чем больше людей, тем сильней эта буря. Слух разрастается, искажает сбывшееся; слух порождает мечты о несбыточном. Слух — это большая сила. А силы всегда надо держать в своих руках, чтоб всякая сила служила тебе, а не врагу. Все силы надо держать воедино, чтоб ударить в цель. Чтоб, как слуги, слухи служили тебе. Понял?
— Нет, дедушка, что за сила слух о пожаре в Герате, если там мир и тишина?
— А ты подумай…
Тимур смотрел на ночной Самарканд.
Огней не было видно: огни горели в глубине дворов, их заслоняли стены, карнизы, деревья, но по отсветам на стенах видно было, что там горели факелы или очаги, — отсветы трепетали, на мгновенье заслонялись длинными тенями, возникали вновь. Кое-где свет на стенах лежал неподвижно, — там горели фонари, поставленные на землю. Некоторые из отсветов погасали, другие разгорались, розовые или жёлтые, вытянутые по высоте строений либо распластанные по ширине коренастых стен.
— Ты подумай… — в раздумье повторил Тимур, прикидывая, как извлечь пользу из этой ночной тревоги, из пересудов всполошённых горожан. И вдруг оживился и заговорил быстро, будто уже не осталось времени на разговоры: он не любил ничего откладывать, если уже знал, как надо поступить. — Базар! Надо слухом взбудоражить базар. Повял?
— Зачем, дедушка?
— Чтоб базар зашумел. Чтоб купцы встревожились. Из них каждый испугается: не потерять бы время. А что надо продавать, что покупать — чтоб не знали. Тут и надо направить их. Слухом направить, а вслед за слухом, когда у них глаза разгорятся, кинуть им товар. Надо подумать, какой нам товар сбыть? Понял?
Тимур опять неторопливо пошёл по дворцу, через залы, где горели светильники, и через тёмные. Всюду стояли стражи.
— Надо подумать, что сперва сбыть. Понял?
Мухаммед-Султан молчал.
Тимур опять заговорил:
— Ты смекай: по городу пошёл слух: «Война!» Если его не остановить, завтра с базара его понесут во все стороны, по всей стране. А его нельзя выпускать. В поход надо идти молча, незаметно. Когда пойдёшь, тогда кричи и кидайся на врага. Разом! Но пока точишь меч, точи молча, тогда он острей наточится. По городу пошёл слух: «Разбойники!» Если этот слух разойдётся, другие разбойники ободрятся. А как мне отсюда уйти, когда здесь неведомые злодеи разбойничают? Сперва их надо найти, потом сказать, что были, да пойманы: потом так их наказать, чтоб весь город охнул. Тогда весь Самарканд присмиреет. Чем твёрже твоя рука, тем мягче рука врага. Ты это помни! Врагов много. Враги везде.
Он остановился и прохрипел тихо, но гневно, — Мухаммед-Султан едва расслышал:
— Они даже в семье есть. В нашей. Нож держи под рукой. Под рукой, понял? Но знай их всех, с глаз их не спускай. И, если что… то разом! Понял?
Тимур поверил Мухаммед-Султану то, чего не доверял никому, кроме этого внука, своего наследника. Поверил, чтоб вытеснить из своего наследника все колебания, все сомнения, чтоб внук всё видел глазами деда, чтоб всё слышал ушами деда, чтоб через много лет ещё жил дед в этом внуке и продолжал бы свои дела руками внука, примечал бы опасных врагов глазами внука и устами внука говорил бы им свой приговор.
