Георг Эберс - Невеста Нила
— Перпетуя передала мне, отчасти даже в твоем присутствии, господин, некоторые сведения, заслуживающие внимания; однако я не берусь в точности повторить ее слова, а потому советую позвать свидетельницу сюда.
— Хорошо, позовите ее! — распорядился Орион, не глядя ни на кого и устремив в пространство мрачный, суровый взгляд.
Прошло несколько томительных минут; наконец в залу ввели Перпетую. Уверенная в правоте своего дела, она твердо выступила вперед, прежде всего ласково упрекнула Гирама за его упорное молчание, а потом рассказала, как Паула, желая добыть денег на поиски отца, приказала своему вольноотпущеннику вынуть в своем присутствии драгоценный смарагд из ожерелья, и в результате сириец навлек на себя подозрение в краже.
Показание кормилицы, говорившей спокойно и уверенно, произвело благоприятное впечатление почти на всех присутствующих, но Орион не дал времени судьям переговорить между собой. Едва Перпетуя кончила свой рассказ, как он взял в руки драгоценный камень, лежавший перед ним на столе, и воскликнул с досадой:
— Купец, продавший мне ковер, большой знаток в ювелирном деле, утверждает, что это тот самый смарагд, который был куплен у него вместе с прочими драгоценностями, пришитыми к ткани. И в самом деле было бы трудно подыскать другой подобный ему камень; он несомненно единственный в своем роде. В нашем христианском доме происходят невероятные чудеса, точно злые демоны вздумали потешаться над нами! Однако ведь вам известно, что значит на египетском языке выражение: «кормилицына сказка»? Перпетуя выдумала нечто совершенно неправдоподобное; недаром она умеет искусно ткать материи с прихотливым узором! «Это может поставить в тупик еврея Апеллеса» [40], — утверждает римлянин Гораций [41], но единоверец этого Апеллеса — Гамалиил — вряд ли поверит таким басням, — прибавил Орион, обращаясь к золотых дел мастеру. — Что же касается меня, то я отлично понимаю, что означает эта хитрость. Дочь благородного Фомы решилась на великодушный обман, желая спасти своего верного слугу от тюрьмы, работы в рудниках или смертной казни. Вот истинная суть дела. Скажи мне, женщина, — заключил молодой человек, взглянув на кормилицу, — ошибаюсь ли я, и настаиваешь ли ты на своих показаниях?
Кормилица надеялась встретить в Орионе защитника своей госпожи и с возрастающим ужасом прислушивалась к его словам. Во время речи молодого человека взгляд сирийки выражал то горькую иронию, то пылкий гнев, наконец ее глаза наполнились слезами от незаслуженной обиды, но она не растерялась и заметила, что оправа, оставшаяся от смарагда Паулы, может наглядно подтвердить ее слова.
Орион пожал плечами и велел кормилице позвать свою госпожу, так как ее присутствие на суде являлось теперь необходимым. При этом он сказал казначею:
— Приведи госпожу, Нилус, и прикажи одному из невольников принести сюда весь сундук с вещами, где лежит ожерелье. Пусть моя родственница отворит его здесь, в присутствии суда. Я не могу идти за ней сам, потому что прекрасная мелхитка пренебрегает мной, как и всеми в этом якобитском доме. Ко мне она относится враждебно, и потому, желая избегнуть всяких недоразумений, я должен предоставить эти мероприятия другим. Итак, посылаю тебя, Нилус, за дочерью Фомы, которой ты обязан оказывать должный почет как девушке знатного рода.
Как только посланные вышли, Орион принялся быстро ходить по комнате. Потом он вдруг остановился перед судьями и воскликнул:
— Но если оправа и найдется, как объясним мы присутствие в одном и том же доме совершенно одинаковых камней громадной ценности? Это слишком странно! Сострадательная девушка вздумала обмануть суд, чтобы оправдать…
Тут юноша топнул ногой и, не закончив свою речь, снова зашагал по комнате с угрюмым видом.
«Он еще новичок, — подумали про себя судьи, заметив его беспокойство, — стоит ли так тревожиться, когда все улики против обвиняемого налицо».
Наконец, приход Паулы положил конец молчанию. Орион встретил ее легким поклоном и заставил сесть, после чего Нилус, по приказанию юноши, изложил ей ход дела. Орион прибавил от себя, что она признает украденный смарагд своим, вероятно, только желая спасти Гирама. По его словам, он охотно предоставит остальным судьям возможность выслушать девушку, так как Перпетуя переговорила с Нилусом еще до открытия заседания. Но Пауле было лучше объясниться с ним самим, — прибавил Орион, возвышая голос. — Тогда суд мог бы помиловать Гирама по ее просьбе; теперь же высказанное ею недоверие только ухудшит положение подсудимого, с которым поступят по всей строгости законов.
Увидев перед собой гневные, сверкающие глаза юноши, Паула поняла, что он вступает с ней в борьбу. Он, конечно, обвинял ее в нарушении данного слова; между тем Перпетуя вмешалась в дело совершенно без ведома своей госпожи; молодая девушка была намерена, в крайнем случае, давать показания сама. Конечно, Орион имел причину усомниться в ней, но как он смел угрожать подсудимому и выставлять Паулу лжесвидетельницей? Неужели сын Георгия не отступит даже перед такой низостью? Явное волнение Ориона не обещало ничего хорошего. Паула, однако, не испугалась; она также была готова к борьбе и не стала бы ни за что просить снисхождения у своего противника. Ей были понятны все его душевные муки, благородная девушка внутренне переживала их вместе с ним. Ей хотелось упасть к его ногам, умолять его остановиться вовремя на пути к новым преступлениям, но дамаскинка ничем не обнаружила своих чувств. Она вполне сохранила гордое спокойствие, и ее глаза смотрели так же вызывающе, как и глаза Ориона. Молодые люди стояли друг против друга, как два, готовых к бою, орла.
Сознавая свою правоту и заранее уверенная в победе, Паула боялась за Ориона, а не за себя. Между тем юноша почти забыл всякую осторожность, как гладиатор, который завидев на арене врага, думает только, как бы поразить его, не заботясь о своей жизни. Изложив ход судебного разбирательства, Нилус дал понять молодой девушке, что она, пожалуй, имеет уважительную причину защищать своего вольноотпущенника, укравшего смарагд, так как верный слуга совершил преступление не ради корыстных целей. Он, вероятно, хотел добыть деньги, имея в виду отыскать пропавшего без вести господина.
В продолжение его речи Паула чаще поглядывала на Ориона, чем на говорившего. Наконец, казначей, указывая на принесенный сундук, добавил, что судьи готовы подвергнуть осмотру ожерелье и выслушать все, что она желает сказать в оправдание Гирама. Тут волнение Ориона дошло до крайней степени. Он чувствовал, как побледнели его щеки, как спутались мысли. Фигуры присутствующих и все, что находилось в обширной зале заседания, заволоклось перед ним волнами зеленоватого тумана. Все предметы казались ему окрашенными в светло-зеленый цвет смарагда и отливали перед его глазами зеленоватым блеском. Между тем Паула с горделивой уверенностью подошла к сундуку, вынула ключ из складок своей одежды и, вместо ответа, небрежно сказала:
— Откройте шкатулку.
Внезапно взгляд Ориона прояснился: он увидел перед собой пышные черные локоны молодой девушки, ее синие глаза, розовые щеки, светлое платье, облегавшее изящными складками стан, и вместе с тем увидел ее спокойную, торжественную улыбку. Как прекрасна, как соблазнительна была Паула!… Еще несколько секунд — и он одержит над ней победу, которую купил ценой чести! Для этого ему пришлось запятнать знатное имя целого рода славных предков. Внутренний голос горько упрекал его, но Орион старался заглушить укоры совести дикими возгласами ипподромного возницы. Он как будто и в самом деле мчался на бешеных конях во всю прыть через рытвины и камни, по крови и праху, добиваясь одного — поражения гордой соперницы.
Наконец крышку открыли. Дамаскинка наклонилась над шкатулкой, взяла ожерелье и, держа за оба конца, развернула его перед судьями… В ту же минуту залу заседания огласил отчаянный женский крик. Орион побледнел и содрогнулся. Этот вопль глубокого горя отравил ему желанное мгновение торжества. Девушка выронила их рук жемчужный убор и бросилась в объятия кормилицы, восклицая:
— Какой наглый обман, какая низость! — У девушки подгибались колени, она едва стояла на ногах.
Орион вскочил с места, спеша поддержать ее, но дамаскинка оттолкнула от себя молодого человека, и в ее взгляде отразилось столько душевной боли, гнева и подавляющего презрения, что виновный замер на месте и схватился за сердце. Юношеская шалость, на которую подбил его легкомысленный Кризипп, принимала слишком трагический оборот. Одному человеку предстояло заплатить за нее жизнью, а двум другим — честью, спокойствием и личным счастьем. Паула, не говоря больше ни слова, опустилась на стул; Орион все еще не мог оправиться от смущения. Вдруг среди присутствующих раздался веселый хохот Псамметиха, начальника стражи, давно возведенного в сан домашнего судьи.
