Вера Крыжановская - Светочи Чехии
— Да, антихрист! А связывает и развязывает он не души, а только кошельки, — ответил взбешенный Иероним.
— А! Я вижу, что оба вы — еретики, ты и твой собрат, Ян, внушающий тебе подобные кощунства против наместника Христова! Вот он вас научит, нечестивые, как почитать его власть, и обоих пошлет на костер, чего вы вполне заслуживаете!
В ярости он бросился на Иеронима с поднятыми кулаками, а тот, при новом оскорблении, тоже утратил самообладание.
Отведя удар рукоятью своего меча, он схватил монаха, поднял на воздух и выбросил в открытое окно, около которого стоял, со словами:
— Вот, я тебя научу, как оскорблять уважаемого человека, которому ты не достоин развязать обуви.
Все это произошло так быстро и неожиданно, что Гус, бросившийся вперед, не успел этому помешать. Входившая в комнату графиня Яна, видя улетавшего в окно духовника, вскрикнула и лишилась чувств.
Ружена побледнела, но стояла молча, восторженно смотря на Иеронима.
— Простите, пани, что я сделал вас свидетельницей моей горячности, — сказал он, встревоженный обмороком гpaфини, около которой хлопотала Анна.
— Надеюсь, мистр Иероним, что мое присутствие никогда не будет служить вам помехой в защите правого дела особенно, когда речь идет о дорогом нам всем отце Яне! Я, напротив, очень довольна, что хоть раз эта змея понесла заслуженное наказание, — ответила Ружена, как-то особенно глядя на него.
Любовь и восхищение так ясно читались в ее взоре, что Иероним вздрогнул и невольно обернулся, ища глазами Вока; но молодой граф, высунувшись из окна, со смехом глядел на то, что делалось на улице.
Шум спора привлек любопытных, и перед домом начала уже собираться толпа, когда Иларий, выпорхнув из окна, бухнулся на мостовую и чуть было не зашиб при этом двух женщин, слушавших, разинув рот, то, что творилось в доме. Ругательства против Гуса долетели до народа, и он немедленно выместил обиды, нанесенные его любимцу. Вместо того, чтобы помочь стонавшему монаху, горожане сыпали на него удары, плевали на тонзуру и угощали разными нелестными эпитетами. Бог знает, чем кончилась бы эта сцена, если бы на улицу не вышел сам Гус и строгим словом не остановил расходившуюся толпу, которая после этого разошлась.
С окровавленным лицом, выбитым зубом, оборванной и выпачканной рясой, покрытый синяками и царапинами, Иларий, хромая, добрел до своей комнаты. Он задыхался от гнева и жажды мести и, на следующий же день, послание, пропитанное желчью, наполненное ядовитейшей клеветой на Гуса и Иеронима, с полным списком ругательств, произносимых ими против папы, полетело в Болонью. Адресовано оно было на имя отца Бонавентуры, казначея его преосвященства епископа Бранкассиса.
Описанная сцена, послужила, как будто, началом целого ряда беспорядков в Праге.[47]
Дня через два Ружена, проезжая через Новый город в гости к больной родственнице, была неожиданно задержана толпой, собравшейся вокруг храма св. Стефана. Из храма доносился ужасный гам, и в этот момент кучка людей вытащила на паперть окровавленного священника, награждая его тумаками и ругательствами.
— Так! так! Убейте этого богохульника, — ревела толпа.
Ружена, в ужасе, повернула назад и возвратилась домой.
Она заканчивала свой рассказ старому графу, как прибежала, тоже бледная от волнения, Марга.
— Я спаслась к вам; на улице страшная сумятица! Я хотела помолиться в собор и вошла внутрь, когда туда прибыл сам архиепископ с 40 прелатами и стал читать отлучение мистра Яна, с воспрещением ему проповедовать в Вифлеемской часовне. Но тут поднялся такой гам, что я, боясь быть раздавленной, спряталась в ближайшем приделе, а архиепископ со своими убежал через ризницу. Я с большим трудом, окольной дорогой, добралась до вас.
— Это уж слишком! Отлучать такого достойного человека, как Гус, когда столько негодяев священников пользуются всякими почестями и блаженствуют! — негодовал граф.
В эту минуту толпа горожан проходила под окнами, и чей-то раскатистый, звонкий, голос пел:
„Збинок груды книг сжигает.
Книги жжет, а сам не знает,
Что те книги говорят.
Книги жжет, в обиду чехам,
Збинек-Заяц с злобным смехом…
Он доволен: пусть горят!”
Взрыв смеха, свист, шутки и насмешки над архиепископом вторили этой песне.
Когда обе молодые женщины остались одни, Марга сказала Ружене:
— Меня не один уличный беспорядок загнал к вам, а встреча с Гинцом Лейнхардтом. Я не видела его со времени моей свадьбы, он был в Мюнхене, когда мы поселились в Новом городе. Но сегодня, когда мы столкнулись, я прочла в его глазах такую дьявольскую злость и ненависть, что вся похолодела. У меня предчувствие, что этот человек принесет мне несчастье!
Эта мысль так страшила Маргу, что Ружена дала ей провожатых до дому.
Глава 2
Все последующее время было отмечено сильными смутами в городе.
Гус протестовал против отлучения и продолжал проповедовать в Вифлеемской часовне, поддерживаемый королевой, по-прежнему посещавшей его проповеди.
Хотя Вацлав и запретил, под страхом смертной казни, распевать срамные песни про архиепископа, но, с другой стороны, дозволил владельцам сожженных книг взыскивать их стоимость со Збинека и других священников, участвовавших в аутодафе. Исполнить королевскую волю должны были вышеградский воевода, рыцарь Кобыла, и граф Вок-Вокса Вальдштейн.[48]
Для Ружены все это время было особенно тяжело и отравлено домашней неурядицей.
Не только муж отличался разными проделками, но и свекровь стала ее преследовать. Графиня Яна слышала неодобрительные слова Ружены, когда Иларий был выброшен из окна, и мстила теперь невестке за оскорбление, нанесенное ее духовнику, обвиняя ее в безумствах Вока, которого она оттолкнула от себя своей холодностью, капризами и требовательностью.
Ружена чувствовала себя крайне одинокой, а при этом настроении дружественно теплое отношение Иеронима действовало, как целительный бальзам, на ее больное сердце.
Несмотря на то, что Иероним, как сторонник реформы, был поглощен теперь ее обсуждением, составлявшим предмет беседы на всех собраниях, университетских и политических, он с удовольствием проводил свободное время с молодой графиней и всячески развлекал ее: читал, пел, или наставлял в искусствах и науках. Такое внимание с его стороны пробуждало в Ружене глубокую признательность и создавало между ними опасное сближение. Посещение Иеронима стоили ей уже неоднократных объяснений с графиней Яной, хотя та была далека от мысли подозревать верность Ружены, а просто упрекала ее за то, что она принимала Иеронима назло ей.
Любовь Иеронима росла, особенно с тех пор, как он подметил восхищенный взгляд Ружены в знаменательный день воздушного полета Илария. Мысль, что, может быть, он любим этой обаятельной женщиной, — волновала его, и порождала в нем жгучее желание каким бы то ни было образом в этом удостовериться, взглянуть на нее без маски, которой Ружена всегда прикрывала свои чувства.
Неожиданный случай произвел взрыв.
Вок усердно производил карательные экспедиции против настоятелей монастырей и прочего духовенства, принимавшего участие в уничтожении виклефовских книг, и брал с них выкуп, увозя сокровища из ризниц и золото из сундуков[49]. Священник одного из больших и богатых приходов в окрестностях Праги заперся в своем доме и наотрез отказался платить требуемую сумму. Тогда Вальдштейи взял приступом его дом и, в поисках за сокровищами наткнулся на молодую и красивую девушку, которую, несмотря на крики и протесты доблестного пастыря церкви, забрал с собой; а на прощание, велел „окаянного” попа хорошенько выпороть за распутство.
На несчастье, ехавшая от королевы Ружена, по дороге, встретила мужа, который возвращался из своего набега и вез на крупе своей лошади красавицу, отобранную от ее „духовного” возлюбленного.
С усмешкой поглядел граф на жену и проехал мимо, направляясь со своей добычей в таверну пировать.
Ружена вернулась домой вне себя, перебирая в голове самые смелые планы мщения. В эту минуту она ненавидела мужа, воображая, что теперь каждый станет непременно смеяться над ней и показывать на нее пальцем. В негодовании, она ходила по комнате и, поглощенная своими мыслями, не заметила ни докладывавшего пажа, ни вошедшего затем Иеронима, который, не получив ответа на свой поклон, с удивлением смотрел на нее.
— Боже мой! Что с вами, графиня? Случилось что-нибудь ужасное? — спросил он, подходя к Ружене.
— Случилось то, что я ненавижу Вока и не хочу с ним встречаться, — вырвалось у неё.
— Счастливец, как его ревнуют! Ему можно только позавидовать, — грустно усмехаясь, сказал Иероним. Я догадываюсь, что какие-нибудь грешки молодого повесы дошли до вас; но не стоит принимать этого так близко к сердцу. Пылкий, своевольный, он легко увлекается, но разве он может не любить вас? Будьте уверены, что он скоро явится к вам с повинной…
