Дмитрий Дмитриев - Золотой век
Добрая монархиня одарила молодых дорогими подарками.
Только что обер-полицеймейстер Рылеев оставил кабинет государыни, как доложили ей о прибытии из Москвы фельдмаршала графа Петра Александровича Румянцева-Задунайского.
— А, граф приехал; очень приятно его видеть.
Государыня рада была приезду честного и правдивого фельдмаршала графа Румянцева-Задунайского.
— Здравствуйте, граф Петр Александрович, когда прибыли? — протягивая свою руку вошедшему графу Румянцеву-Задунайскому, ласково проговорила императрица Екатерина Алексеевна.
— Вчера вечером, ваше величество, — ответил граф, низко поклонившись государыне и поцеловав ее руку.
— Устали, граф, с дороги?
— Устал, матушка-царица: года дают себя знать… Был конь, да уездился.
— Ну, граф, вы еще бравый мужчина.
— Уж какое бравый… был когда-то и я молод и брав, только, государыня, это давно было… и былого не вернешь…
— Оставим это, граф… лучше скажите, успешно ли выполнили вы мое поручение.
— Вы, государыня, изволите меня спрашивать относительно офицера Серебрякова?
— Да, граф, надеюсь сей офицер нашелся?
— Нет, ваше величество, — с тяжелым вздохом ответил Румянцев-Задунайский.
— Как, граф, Серебряков не разыскан?..
— Он бесследно пропал, ваше величество.
— Странно! Не мог же он провалиться сквозь землю, — в голосе государыни прозвучали неприятность, досада.
— Несмотря на все мое старание, несмотря на самые тщательные розыски, офицер Серебряков как в воду канул…
— Странно и чудно, граф.
— Я и сам дивуюсь, ваше величество.
— Но Серебряков во что бы то ни стало должен быть разыскан, живой или мертвый… письмо, которое я ему вручила, должно находиться у меня или у вас, граф, так как оно к вам писано… Повторяю вам, письмо довольно важное и секретное… Если оно попадет в чужие руки…
— Оно попасть не может, ваше величество… Серебряков — офицер точный и аккуратный…
— Может, его и в живых нет, а письмо политического свойства очутится в посторонних руках; вот чего я опасаюсь, граф; пойдут разговоры, пересуды…
— Кто же осмелится оглашать содержание письма, писанного вашим величеством?
— Поверьте, граф, такие найдутся; я постараюсь, чтобы письмо было разыскано. Вас больше, граф, я не потревожу.
— Ваше величество, я всегда готов…
— Разыскивать офицера Серебрякова я препоручу другому лицу, а вам, граф, необходимо надо ехать к армии на Дунай… в мир с турками я плохо верю.
— Верно, ваше величество, с туркой мирись, а камень за пазухой держи.
— Вероломства со стороны турок я очень опасаюсь…
— Если турки нарушат мир, то мы, государыня, сумеем их наказать.
— На вашу опытность в военном деле я, граф, рассчитываю… Вы, так сказать, стоите на страже интересов России… своей долгой и верной службой, граф Петр Александрович, вы приобрели мое благоволение, любовь народа и солдат…
— Ваше величество, всемилостивейшая государыня, чем я заслужил ваше высокое ко мне расположение?..
— Повторяю, граф, вашей верной и преданной службой. Да, кстати, вы наводили справки у князя Полянского относительно офицера Серебрякова? — спросила государыня у графа Румянцева-Задунайского.
— Наводил, государыня.
— Ну и что же?
— Князь ничего про то не знает, — тихо ответил государыне граф.
Он дал себе слово выгородить князя Полянского.
— А дочь князя?
— Она выходит замуж, ваше величество.
— За кого же?
— За графа Аполлона Баратынского.
— За Баратынского? Припоминаю, знаю, слышала; только слышала я про Баратынского более дурного, чем хорошего.
— Я тоже дурного мнения о Баратынском, ваше величество.
— И, несмотря на это, князь Полянский выдает за него свою дочь?
— Так точно, государыня.
— Сколько мне помнится, вы, граф Петр Александрович, с Полянским находились в хороших, даже в дружеских отношениях?
— Совершенно верно, государыня.
— Почему же вы не отсоветовали Полянскому выдавать свою дочь за такого дурного человека, как Баратынский? — спросила у Румянцева-Задунайского государыня, заинтересованная участью княжны Полянской.
— Пробовал отговаривать, государыня-царица, пробовал.
— И что же?
— Самоправен князь Платон Полянский, не слушает, уж если он что захочет, то на своем поставит.
— Плохо дело ваше, граф.
— Княжну Наталью жалко, хорошая она девица, благовоспитанная, отцовской воле покорная.
Проговорив эти слова, граф Петр Александрович подумал: «Вот хорошо, если бы государыня вступилась за княжну и не дозволила губить ее девичий век, силою снаряжать ее под венец с немилым суженым».
— Стало быть, княжна не с охотою выходит за Баратынского?
— Доподлинно, ваше величество, не знаю, а думаю, что так, хоть князь от меня и скрывает.
— Боже, когда эта жестокость переведется у нас на Руси, когда отцы перестанут губить своих дочерей, выдавая их против воли, против желания! — с волнением проговорила государыня.
— Доколе невежество не переведется на Руси, матушка-царица.
— Знаете ли, граф, каким способом я хочу избавить известную вам княжну Полянскую от ненавистного замужества?
— Смею спросить, каким, ваше величество?
— Приятно, граф Петр Александрович будет вам, если я княжну назначу к моему двору фрейлиной? — милостиво спросила императрица у графа Румянцева-Задунайского.
— Ваше величество, я так рад. Здесь, в Питере, она скоро найдет себе жениха по сердцу.
— Делаю это я, как уже вам сказала, не для того, чтобы князю Платону Полянскому сделать приятное… я хочу спасти молодую девушку от неприятного ей брака — это первое; а второе — хочу вам сделать приятное: вы, граф, заинтересованы судьбою княжны Полянской, — с своей обычной, приятной улыбкой проговорила императрица Екатерина Алексеевна.
— Приношу вашему величеству великую благодарность и за себя, и за княжну Наталью, — с низким поклоном, радостным голосом проговорил граф Румянцев-Задунайский. Он любил и жалел княжну Наташу и, как уже знаем, много печалился о том, что князь Полянский просватал ее за графа Баратынского, про которого шли самые дурные слухи.
Назначение фрейлиной княжны должно было отложить на некоторое время свадьбу с немилым ей человеком.
— Когда, граф, думаете вы выехать на Дунай? — меняя разговор, спросила государыня у Румянцева-Задунайского.
— Жду на то приказаний вашего величества.
— Не спешите, погостите у нас… Через несколько дней пойдет новая опера с несравненной Урановой, впрочем, теперь уже Сундуковой, и я вас, граф, приглашаю в свою ложу.
— Примите, всемилостивейшая монархиня, мою верноподданическую благодарность, — граф Петр Александрович преклонил колено перед императрицей.
Находиться в императорской ложе в присутствии самой императрицы была большая честь.
Прошла неделя, как красавица Уранова была обвенчана с Сундуковым, назначен был в Большом театре парадный спектакль; шла опера, модная того времени и любимая «cosa rara». В театре присутствовала императрица и двор. В ложу государыни были приглашены граф Григорий Григорьевич Орлов, молодой генерал Григорий Александрович Потемкин и фельдмаршал Петр Александрович Румянцев-Задунайский. А граф Безбородко сидел, по обыкновению, в крайней ложе бельэтажа.
Первые ряды кресел занимали аристократия и генералитет; остальные места в театре были переполнены сверху донизу избранной публикой.
Когда Сундуковой надо было петь лучшую арию оперы, она ловко вынула из ридикюля кошелек с деньгами, подошла к самой рампе подняла кошелек кверху и, устремив на Безбородко свои красивые и лукавые глаза, с саркастической улыбкой пропела следующее:
«Перестаньте льститься ложно
И думать так безбожно,
Что деньгами возможно —
В любовь к себе склонить!
Тут нужно не богатство,
Но младость и приятство…
Еще что-то такое…»[1]
Взрыв гомерического хохота и громкие аплодисменты заглушили оркестр.
Граф Безбородко был умен и хитер, он тоже громко хохотал, аплодировал и первый потребовал повторения этого немудреного, но колкого для него куплета.
Куплет по общему желанию был повторен не один раз.
Императрица аплодировала и смеялась, смотря на сцену и на Безбородко.
Во время антракта государыня потребовала в свою ложу Безбородко.
— Ну, граф, как понравилась вам опера? — значительно посматривая на Безбородко, спросила у него императрица.
— Этой оперой я всегда восхищаюсь, ваше величество, — не моргнув глазом, ответил Безбородко.
— Ну, а как, граф, вам понравились слова либретто «перестаньте льститься ложно»? — говорила государыня улыбаясь. — Не правда ли, граф, что даже самые деньги не могут склонить к любви? По куплету видно, что на деньги все можно купить, только не любовь…
