Булат Жандарбеков - Томирис
Рустам стал угрюм, замкнут, неразговорчив. Много пил. Подолгу пропадал на охоте. В битвах искал смерти. Без панциря и щита бросался он в самую гущу боя, но вражеские воины, напуганные его, неистовством, дикой силой, безрассудной отвагой, в страхе отступали перед ним. Он заметно постарел, обрюзг. Седина обильно усыпала волосы, бороду и усы. От бесконечных попоек лицо утратило резкие, словно высеченные из камня черты.
В эти горькие дни Рустам сторонился людей, не допускал к себе никого, кроме Фарнака, и поэтому был изумлен до крайности, когда молочный брат вдруг привел с собой изувеченного воина. Он с раздражением взглянул на Фарнака, на непрошеного гостя и насупился. Фарнак, словно не замечая недовольства Рустама, как ни в чем не бывало стал расспрашивать воина о его скитаниях на чужбине. Воин, бросая несмелые взгляды на знаменитого богатыря, поначалу отвечал несвязно, запинаясь, но затем увлекся. Он служил в персидской армии Кира. Когда он заговорил о Кире, в его голосе зазвучали восторженные нотки. Рустам встрепенулся, стал слушать внимательнее.
По словам воина, Кир красив, храбр, щедр и великодушен. Подобного полководца и царя еще не знала земля. Могущественные, богатые и сильные державы падали под его ударами, как перезрелые плоды с дерева. Воины Кира свято верят в его непобедимость и готовы идти с ним даже на верную смерть.
Когда воин ушел, Рустам после долгого молчания попросил Фарнака побольше узнать об этом Кире.
Фарнак, обрадованный заинтересованностью Рустама, развил бурную деятельность, но сведения о Кире были разноречивы и зачастую неправдоподобны. В составе персидской армии служил конный отряд саков, боевые качества которых Кир оценивал столь высоко, что включил этот отряд в состав своей гвардии — десяти тысяч "бессмертных", называвшихся так потому, что количество этой воинской элиты было постоянным — и неизменным — убыль в рядах тут же восполнялась наиболее отличившимися в бою воинами. И хотя раненых и больных персидский царь отпускал домой со щедрыми подарками, Фарнак никак не мог разыскать еще одного наемника персидской армии, потому что в сакском отряде служили большей частью саки-хаомоварги, а теперь, в период правления Зогака, появились и саки-тиграхауды, но массагеты Томирис сейчас редко покидали свою степь, чтобы мечом на чужбине добывать себе хлеб. Победоносные войны с соседями обогатили скотом и расширили пастбища саков-массагетов. Гузы перекочевали за Оке, на земли, захваченные у Хорезма и каспиев. Их бывшие владения поделили абии и апасиаки. Часть угодий Томирис выделила для принятых ею нескольких родов канпоев, попросивших покровительства у царицы.
Но однажды Фарнак явился с торжествующим видом. По его словам, на торжище он встретил купцов из... Персии! Рустам удивленно взметнул брови. Фарнак начал осторожно. Он помнил, как не захотел его слушать молочный брат, когда он передавал ему рассказы маргианских и бактрийских купцов о том, что у Кира испепеляющий все живое взгляд и при гневе из его ноздрей вырывается пламя с дымом. "У страха глаза велики. Маргиана и Бактрия — соседи хищной Персии, вот и болтают ерунду",— проворчал Рустам и отвернулся.
Жизнь Кира оказалась удивительной.
Астиаг
Астиаг, царь великой Мидии, увидел странный сон: его дочь — Мандата, превратившись в реку затопила своими водами страну, которой правил ее отец, то есть сам Астиаг.
Еще не скинув сонной одури, Астиаг повелел призвать придворных магов — толкователей снов. Выслушав царя, маги надолго погрузились в раздумье. Астиаг от нетерпения вертелся, как на раскаленной сковородке. Ему очень хотелось отрубить всем этим магам головы за невыносимую пытку, но, к сожалению, эти мучители необходимы. Только маги способны растолковать сны и приметы, в которые глубоко верил злобный, желчный Астиаг.
После долгого молчания маги стали обсуждать сон. Выдвигались одни предположения, которые тут же опровергались другими. Спорили с упоением, позабыв в пылу азарта об изнывающем от любопытства Астиаге. Каждый из магов старался выказать себя более сведущим, нежели его коллеги, но в конце концов профессиональная круговая порука подсказала магам единое решение. Оно ужаснуло Астиага — у Манданы родится сын, который свергнет своего деда и завоюет весь мир.
Что Астиагу до всего мира, который завоюет его родной внук, когда его трон, до которого он дорвался уже немолодым человеком и держался за него жадно, цепко, под угрозой. Сорок лет царствовал его отец — Киаксар, воитель, изгнавший из Мидии саков и освободивший Переднюю Азию от их ига. А ведь Астиаг родился, когда его отец был еще царевичем.
Киаксар провел всю свою жизнь в походах и войнах, а его трусливый сью, страшась темноты, заставлял слуг всю ночь стоять в опочивальне со светильниками. Все эти годы он втайне желал своему отцу гибели от смертельной стрелы или копья. Но Киаксар умудрялся уцелеть среди всех опасностей, и его сын срывал зло на беззащитных: топил щенков, вешал кошек, отрывал лапки и крылья у насекомых. Слуги до оцепенения боялись злобного и мстительного царевича. К отцу он не питал никаких теплых чувств, испытывая только страх, и когда тот, в редкие своя наезды, вызывал к себе царевича, Астиаг стоял перед Киаксаром, понурый от робости, и жалко помаргивал красноватыми веками без ресниц. Тяжело вздыхая, смотрел Киаксар на тщедушного, трусливого сына — наследника мидийского престола. Он вспоминал кровожадного Навуходоносора, царя Вавилона и опаснейшего соседа Мидии, его хитрейшего дипломата Набонида, способного и не такого, как Астиаг, обвести вокруг пальца. Перед взором вставал задиристый лидийский царь Аллиатт с умным, не чета Астиагу, сыном и наследником Крезом и великолепной боевой лидийской конницей. И тревога иглой вонзилась в сердце при мысли, в чьих руках окажется судьба великой Мидии после его смерти. И он вновь бросался в гущу сражений, словно стремясь при жизни сокрушить опасных соседей.
Долгая, шедшая с переменным успехом война с Лидией окончилась неожиданно. Во время решающей битвы произошло затмение солнца и воины обеих сторон в страхе побросали оружие. И Киаксар и Аллиатт пришли к выводу, что кровопролитная война между ними неугодна богам. Посредником в лице Набояида выступил Вавилон. Условия мира были оговорены, и Киаксар вернулся в свою столицу — Экбатаны.
Вызвав к себе царевича, Киаксар, скрывая чувство вины перед ним, сурово приказал готовиться к свадьбе. Астиаг, жалко помаргивая веками, пробормотал: "Как прикажешь, отец». Киаксар облегченно вздохнул, исчезла жалость к сыну, возникшая при виде огромной дочери Аллиатта — Ариеннис, которая должна была стать залогом мира между двумя держами.
Но Киаксар плохо знал своего сына. Став царем, Астиаг показал, на что он способен. Не только придворные вельможи дрожали, как лист, перед невиданной злобой царя, но и вели-каяЕва Ариеянис панически боялась своего плюгавенького му-жау а о прислуге, и тем более о рабах, и говорить не приходит-сч. И вдруг такому человеку говорят, что его внук отнимет у лето власть! Можно только представить, что происходило в его яе знающем жалости волчьем сердце.
"Убить дочь?— думал он.— Но не она угрожает моему трону,.. Да, к сожалению, я еще н не повелитель всего мира. Представляю, какой вой поднимется в Египте, Лидии, Вавилове? Как обрадуются предлогу пойти войной на детоубийцу. А моя подданные? Все сплошь предатели и заговорщики! Рубишь, рубишь им головы, а они все не переводятся. Нет, убивать Мандану опасно. Не выдавать замуж нельзя — стану посмешищем всей Азии, а выдать... Проклятый сон! Как обмануть судьбу?"
Астиаг уже в который раз мысленно перебирал кандидатов в зятья, но мнительному и подозрительному царю не подходил ни один. Тот слишком могуществен, этот слишком богат, Трений очень уж честолюбив, четвертый — властолюбив. Не вадавать же царскую дочь за какого-нибудь безродного нищего. Но разве среди благородных родов найдешь благородного человека? Подлец на подлеце, мерзавец на мерзавце. И вдруг Асгиага осенило — Камбиз! Это имя до сих пор не приходило в голову Астиагу потому, что слишком ничтожным был человек, носящий его, в глазах могущественного мидийского царя. Камбиз нерешителен, робок. Он как огня боится своего будущего тестя, хотя сам царского рода. Ха-ха-ха! Царь! Какой это царь? Царек маленькой и слабой Персии, глухой провинции великой Мидии. Если даже сын Камбиза поднимет против своего деда всю Персию от мала до велика, Астиаг раздавит его, как букашку.
И Астиаг выдал свою дочь за Камбиза. Даже раскошелился на свадебный пир, хотя и отличался, ко всему прочему, еще и редким скопидомством.
Странным был этот пир. Мандана, готовая выйти за кого угодно, лишь бы скорее покинуть отчий дом, все же была оскорблена бесцеремонностью отца и поэтому не выглядела счастливой невестой, хотя красивый и скромный Камбиз ей неожиданно понравился. Еще меньше на счастливого жениха и зятя всемогущего царя походил Камбиз, впервые находившийся столь близко от своего страшного тестя. Он мечтал лишь об одном — скорее убраться в свою Персию и сидеть там, затаившись, ничем не напоминая новоявленному папаше о своем существовании.
