Наталья Павлищева - Последняя любовь Екатерины Великой
За окнами разворачивалось интересное зрелище, лорд Сент-Элен как раз собирался сесть в карету императрицы, но несколько забуксовал, не зная, с какой стороны обойти большущий сугроб. Наблюдавший за тем, как англичанин пытался преодолеть снежную кучу с помощью своего бестолкового лакея, больше мешавшего, чем помогавшего, Сегюр пропустил начало разговора и услышал лишь ответ Екатерины со слова «лакей». Решив, что все остальное относится к только что увиденному, француз поторопился ввернуть поговорку:
– Каков господин, таков и слуга.
Сегюр помнил, что императрица очень любит использовать народные выражения в своей речи, и был очень удивлен, когда услышал в ответ дружный хохот. Послы попытались спрятать улыбки, при том что это им плохо удавалось, а сама Екатерина рассмеялась от души. Пока хозяйка промокала платочком выступившие от хохота слезы, де Линь шепотом объяснил Сегюру, в чем тот оконфузился. Французу стало дурно от понимания, что за этим может последовать, но не последовало ничего. Напротив, все еще улыбаясь, Екатерина поинтересовалась у Кобенцеля, не утомляет ли его ее компания. И тут пришла очередь австрийца. Видно, не поняв, что речь идет именно об императрице, а не о других попутчиках, тот довольно громко буркнул:
– Соседей не выбирают.
Императрица снова спряталась за кружевами надушенного платочка, поспешили достать свои из обшлагов и остальные. Теперь Сегюр смеялся, а Кобенцель с ужасом озирался.
Выручил бедолагу английский посол, который наконец забрался в карету и, умащиваясь поудобней, заметил:
– А у вас тут довольно весело…
Карета тронулась, мерно покачиваясь. Ни для кого не секрет, что англичанина от покачивания неудержимо клонило в спячку, но не при государыне же! Тем более та принялась со смехом пересказывать последние невольные остроты. И тут… Екатерина не закончила и второй фразы, замолчав и с изумлением уставившись на посла. Флегматичный Сент-Элен сладко посапывал!
Теперь замерли уже все. Императрица развела руками:
– Только этого и недоставало. Вы сегодня удивительно любезны, господа. – Она приложила красивую ручку к груди: – Я совершенно удовлетворена.
Глаза ее искрились смехом. Не выдержав, рассмеялись и послы. Какое счастье, что русская императрица не злопамятна и столь милостива!
– Господа, я думаю, что в столь веселой компании нам нет необходимости соблюдать излишние условности.
Послы молчали, удивленные таким началом фразы. Что еще придумала императрица?
– Предлагаю в нашем узком кругу заменить излишне чопорное «вы» на более дружеское «ты».
По крайней мере, у двоих отлегло от сердца, значит, Екатерина не только не рассердилась на их оплошность, но и допускает более дружеское общение. Первым отреагировал остроумный де Линь, целуя императрице ручку, он воскликнул:
– Я согласен, Твое Величество!
Хохот разбудил англичанина, который растерянно озирался по сторонам, пытаясь понять, не он ли причиной веселью. Сегюр объяснил:
– Мы решили перейти меж собой на «ты». Императрицу отныне надлежит в узком кругу называть Твое Величество.
Решив, что его разыгрывают, Сент-Элен махнул рукой:
– Вы лжешь…те…
Веселились долго…
В Киеве задержались изрядно. Дальше следовало пересаживаться в галеры, но Днепр еще был покрыт льдом, пришлось ждать, пока река вскроется. Но и из Петербурга позже выезжать тоже опасно, можно застрять по дороге в оттепель.
Встречали гостей очень хорошо, знатные горожане наперебой старались угодить государыне и ее приближенным.
Императрица жила в нарочно выстроенном дворце, при ней малая часть приближенных, остальных разместили по заранее приготовленным квартирам. Всем нашлось место. Румянцев, в чьем ведении находился Киев, старался, конечно, вовсю, но ему было далеко до Потемкина, ни фантазии, ни денег не хватало, чтобы развлекать двор в течение двух с половиной месяцев, хотя проводились ежедневные балы, маскарады, давались обеды, устраивались спектакли. Государыня встречалась с многочисленными делегациями из самых разных краев не только Малороссии.
Но время шло, уже было сделано все, что только можно, все посещены, все отпраздновано, а отправляться дальше возможности все не представлялось. Сначала Днепр был подо льдом, потом, когда лед все же прошел, еще чего-то ждали. Никто не мог понять, чего тянет Потемкин, и все считали, что он просто не готов плыть дальше. Начались новые наговоры на князя, в уши Екатерине все жужжали и жужжали о том, что там ничего нет, что деньги потрачены зря, осели в бездонных карманах Потемкина, что конница Потемкина существует только в его рассказах, как и все остальное. А не плывут просто потому, что показывать нечего…
Слухи и сплетни усиливались из-за того, что сам Григорий Александрович удалился в Печерский монастырь и жил почему-то там, изредка появляясь на публике, но никак не объясняя задержку в пути.
Мамонов в Киеве страшно скучал, ему не нравилось все: сам город, малороссийский говор, необходимость проводить время так далеко от Петербурга, развлечения… Екатерине было не до его нытья и вообще не до фаворита, кроме того, умный Сегюр намекнул Александру Матвеевичу, что своим недовольным видом он может весьма быстро разочаровать государыню со всеми вытекающими последствиями. Вообще фаворит маялся – служить старухе, как он мысленно звал свою благодетельницу, оказалось неимоверно трудно. Конечно, путевые дворцы и дома в имениях помещиков, где останавливались, – это не покои государыни, здесь звать в свою спальню фаворита не получалось, Екатерина всегда старалась внешне соблюдать правила приличия, поэтому Мамонова ночные обязанности не напрягали. Но вполне хватало и необходимости днем присутствовать при болтовне государыни с ее спутниками, каждый из которых, пожалуй, годился Александру Матвеевичу в отцы.
Мамонов уже не мог слышать голос записного шутника Льва Нарышкина, хотелось крикнуть:
– Шут гороховый!
Не веселили изящные остроты де Линя или Сегюра, и страшно злила притворная ласковость фрейлины Анны Протасовой. Протасова тоже скучала, ей претили умные разговоры, которые Екатерина вела со своими приятелями-дипломатами, хотелось с кем-нибудь посплетничать, только с кем? Отвести душу в Киеве не удалось, общество Протасову совершенно не устроило, как с ними поболтаешь, если они никого не знают из Петербурга, а она не ведает о них самих? Племянницы Потемкина в Киеве общались больше со своим дорогим дядюшкой, и Протасова мысленно была в Петербурге. Как и Мамонов.
В первый день пути он на каждой остановке старательно разглядывал придворных, отправившихся в путь вместе с государыней. Явно кого-то искал и не находил. Заметив это, Екатерина окликнула:
– Да ты кого выглядываешь-то, Александр Матвеевич?
Мамонов нашелся:
– Княгиню Дашкову не вижу. Не отстала ли?
Государыня широко раскрыла глаза:
– Невнимателен стал, дорогой мой. Я тебе еще в Петербурге показывала записку, что мне княгиня Екатерина Романовна прислала, мол, даже проводить не может, столь нервы расстроены…
– И правда, забыл, матушка! Столь впечатлился, что забыл! Не видел среди провожавших, вот и решил, что она с нами едет.
На его счастье, государыню отвлекли, и вопрос о Дашковой был забыт. Зато все приметила Протасова, подошла, тихонько – словно нехотя? – проговорила:
– Не поехала она, в Петербурге осталась…
– Матушка-государыня уже сказала, что Екатерина Романовна осталась.
– Я не о Дашковой речь веду, а о той, которую вы в действительности глазами ищете, Александр Матвеевич. Дарью с собой не взяли, слишком мелка для того, так что не ищите взглядом.
Глядя вслед удалявшейся Протасовой, Мамонов почувствовал, что у него, несмотря на холод, по спине течет пот, даже ворот расстегнул и шапку с головы снял, так жарко стало! Если Екатерина узнает о его внимании к молодой фрейлине, не миновать беды. Пока Мамонов гнева Екатерины еще боялся, позже наступит время, когда, поняв, что она не умеет жестоко наказывать, он бояться перестал и пустился во все тяжкие, за что, правда, и поплатился.
В Киеве произошла встреча, сильно тяготившая Екатерину. Туда примчался ее давний фаворит (еще того времени, когда она была великой княгиней и супругой наследника престола) польский король Станислав Понятовский. Екатерина порадовалась, что при этой встрече не было весьма наблюдательного Сегюра или не всегда ловкого шутника Нарышкина. Зато Мамонов все заметил и все понял.
Бывшие любовники были потрясены друг другом. Станислав, все такой же подтянутый, поразил Екатерину тем, насколько постарел, она словно увидела себя в зеркале. Глядя на его изменившееся лицо, она отчетливо поняла, что годы не пожалели и ее. Труднее было увидеть его реакцию. Конечно, опытный политик и сердцеед, Понятовский постарался скрыть замешательство, однако от внимательного взгляда Екатерины оно не ускользнуло. Вместо прежней веселой, стройной чаровницы, ради которой стоило совершать любые безумства даже на грани жизни и смерти, Станислав Август увидел располневшую величественную женщину в возрасте, которой приличествовало быть окруженной внуками…
