Йожо Нижнанский - Кровавая графиня
Но поскольку Дрозд сдавил ему горло, вместо злобных выкриков послышались одни хрипы.
— Сейчас ты такой же красный, как форма твоих мерзавцев, — проговорил Дрозд зловещим голосом. — Минуту спустя станешь синим, как твой ментик, и черти тут же примут твою черную душу в аду. Даю тебе еще минуту на размышление! — Он чуть расслабил пальцы. — Не одумаешься — тебе конец!
Фицко решил было, что настал его последний час. Теперь, когда Дрозд дал ему возможность спастись, страх смерти, которой он уже глядел в лицо, оказался сильнее всего. Жить, пусть ценою позора! По крайней мере, у него останется возможность отомстить, да такой местью, о которой еще никогда никто и не слыхивал. Жить, жить во что бы то ни стало! Да и позор, успокаивал он себя, в конце концов, не столь уж и велик. Что он тут может сделать со своими гайдуками, когда капитан так трусливо отступил? Уж ему-то сторицей достанется, на нем и отольются злоба и гнев госпожи.
— Один!.. Два!.. — считал Дрозд в гробовой тишине.
— Хватит! — просипел Фицко. — Сдаюсь!
— А тебе и сдаваться нечего, — засмеялся Дрозд, — ты у меня так крепко зажат, что за тебя и твою жизнь никто и ломаного гроша не даст. Ты гайдукам прикажи — пусть убираются.
Фицко тут же распорядился.
— Пандуры, гайдуки, — крикнул Андрей Дрозд. — Придется вам возвращаться в Чахтицы без предводителей. Их мы отпустим только утром. А то знаю их: только получат свободу, так опять погонят вас в бой. А нам уже недосуг с вами возиться. Впереди — дальняя дорога. Да и вас немного жаль. Личики у вас разрисованные, губы опухли и посинели!
Наемники и гайдуки стали собираться в обратный путь. Ловили разбежавшихся коней, поднимали с земли раненых товарищей и взваливали их на крупы лошадей, а тех, кто не мог сидеть в седле, сносили в одно место, уверяя, что скоро вернутся за ними.
Разбойники между тем связали Фицко и пандурского капитана, бросили их на телегу и запрягли лошадей. Они веселились, шутили, озорно покрикивали на пандуров и гайдуков, посвистывали и напевали.
Один Андрей Дрозд не поддавался общему веселью. Задумчиво и вопрошающе смотрел на гребень холма, черневший в непроглядной тьме. Потом двинулся по направлению к тому месту, откуда прозвучал выстрел и в его вспышке мелькнуло это лицо…
— Идем, Михал, ну идем же! — тянула Эржика брата за руку.
Как она мечтала встретиться с ним, увидеть его, услышать его голос! Но теперь, когда он подходил все ближе, что-то тянуло ее прочь, что-то пугало. Нет, сейчас нельзя ей с ним видеться. Он не должен знать, что она спасла его жизнь. Не нужна ей его благодарность, она мечтает о чем-то гораздо большем…
Но бежать было поздно. Казалось, Андрей Дрозд видел в потемках, он уверенными шагами поднимался по склону. Несколько мгновений спустя он уже стоял рядом и оглядывал их вопрошающим взором.
— Это ты? Эржика Приборская? — проговорил он приглушенным, взволнованным голосом.
— Я, — ответила она испуганно, чувствуя, что жар разливается по всему телу.
— А кто с тобой рядом?
— Мой брат Михал.
— Кто прострелил Фицко руку?
Эржика смущенно молчала. Но минутой позже выпалила:
— Михал!
— Нет, это Эржика, — возразил Михал. — Вон и пистолет у нее еще в руке…
— Покажи пистолет, Эржика.
Она протянула ему оружие, и руки их встретились. Прикосновение отозвалось в ней странной дрожью.
— Вы честные и смелые дети, — сказал Андрей Дрозд. — Этот пистолет я возьму на память.
Он сунул пистолет за пояс и опять взглянул на Эржику, нерешительно топчась на месте. В его душе смятенно боролись неясные чувства.
Вдруг он подошел к Эржике, нежно взял ее под мышки и, подняв, словно перышко, прижал к себе. И поцеловал ее в губы.
Когда он снова опустил ее, Эржика зашаталась. Слезы счастья туманили глаза. Потом она подняла руки, обняла его и призналась в своей любви… Но Андрей, не проронив ни слова, отошел и стал спускаться по склону, а там, внизу, затерялся в толпе своих товарищей.
Она смотрела ему вслед сквозь слезы и вдруг разрыдалась.
— Он поцеловал меня… он любит меня, — шептала она, между тем как Михал беспомощно гладил ее по волосам и горящим щекам.
Странную боль испытывал юноша. Ему бы радоваться, коли счастлива сестра. Да вот не может он радоваться, щемит почему-то сердце.
Андрей Дрозд целовал Эржику. Целовал ее! Кто мог бы объяснить ему, почему этот поцелуй так обжигает его, почему он вызвал в сердце столько горечи?
— Эржика, — спохватился он, словно пробудился ото сна, — нам надо идти.
Пандуры и гайдуки уходили. Не с песнями, не с воинственными криками восторга, что звучали по дороге сюда. Коней они не торопили, ехали молча, напоминая печальную похоронную процессию.
— Где Калина? — спросил Дрозд, но ответа не получил. — Вавро, воротись в Чахтицы, — приказал он атаману разбойников, — узнай, не приключилось ли чего с ним.
Наклонившись к его уху, он шепотом назвал место встречи.
Вскоре на поле боя остались лишь раненые стонущие пандуры и гайдуки. Эржика с Михалом спустились с гребня к своим лошадям, а разбойники на двух телегах направились к Новому Месту.
Неподалеку от Скальского Верха телега, на которой лежали Фицко и пандурский капитан, остановилась. Андрей Дрозд схватил одной рукой Фицко, другой — капитана и швырнул их в придорожную канаву.
— Спокойненько полежите тут до утра, а то и до самого вечера, пока вас не найдут! — откланялся Дрозд.
6. Как в судный день
Старейшины города, собравшиеся у старосты Кубановича, совещались долго и бурно. У каждого было что припомнить хозяйке замка! Все возмущались, что чахтицкая госпожа не соблюдает старинных прав и привилегий. Того и гляди, и со свободными гражданами станет обращаться как со своими холопами!
Отцы города постановили отправиться в замок и устами Яна Поницена, самого красноречивого из них, высказаться против казни на площади.
Выйдя из дома старосты, они увидели возвращавшихся после схватки с разбойниками пандуров и гайдуков. Вразброд, кто верхом, кто пешком, тащились они, словно шли на казнь. Ужас накатывал на них при мысли, что ожидает их, когда они предстанут перед госпожой побежденными да еще без предводителей.
Все Чахтицы высыпали на улицу.
Хотя побежденные возвращались в мрачной тишине, горожане, не сомкнувшие глаз из-за звуков ближнего боя под градом и ожидания утренней казни, сразу услышали их. Позорное то было возвращение для красномундирных стражей господской власти и общественного порядка! Со всех сторон сыпались язвительные, колкие замечания, шутки, похожие на падающие с крыш горящих домов головешки…
Измотанные боем наемники и гайдуки, с трудом державшиеся в седле, делали вид, что ничего не видят и не слышат. Под предводительством головы и священника горожане поспешили к замку вслед за кавалькадой незадачливых охотников.
Интересно, как поступит госпожа, узнав, что Фицко и капитан попали в плен к разбойникам? То-то будет зрелище! С тихой печалью думалось им о несчастном Яне Калине, которому сперва изувечат руку, а затем накинут петлю на шею…
Ворота замка ощерились, точно гигантская пасть, и пандуры с гайдуками хлынули во двор. Чахтичане остались за воротами, откуда могли окинуть двор глазами. Там уже ждало кресло под балдахином для госпожи, а чуть поодаль — «кобыла». Немного в сторонке стоял новый молодой слесарь и задумчиво смотрел в огонь, где раскалялись клещи. Ката Бенецкая со служанками хлопотала у клокочущих котлов, в которых варился гуляш, а рядом катили громадные бочки с вином. Щедрая мзда для победителей, прости Господи!
А вон там, на пригорке, чернеет под звездным небом амбар с широченно открытыми воротами, дабы усталые вояки могли тут же вкусить отдых на ложе из пахучего сена.
— Идут, идут, они уже здесь! — крикнула Илона Йо. Даже не спросив, сколько разбойников схвачено, она стремглав понеслась к госпоже сообщить, что пандуры и гайдуки воротились.
Алжбета Батори провела вечер в заботах и волнении.
Волнение вызывала мысль, что в эти часы в подземной темнице готовится к смерти дерзкий холоп, который позволил себе ей угрожать, а за Вишневым рать ее громит его сообщников.
Беспокойство гнало ее из комнаты в комнату. В гардеробной она принялась выкидывать из сундуков наряд за нарядом и с ненавистью топтать ногами великолепные черные юбки, лифы и жакетки, в которых оплакивала супруга. Всезнающая Майорова убедила ее, что черный цвет убивает красоту, что он уносит в могилу молодость. Поэтому она задумала уничтожить все эти черные тряпки и оставить для себя только наряды, излучающие живые, яркие и пестрые краски. Пятнадцать портных уже шьют ей новые наряды из розового шелка. Они будут сшиты словно из тысячи лепестков, и она заблистает в них во всей своей красе.
